Тамара Ивановна устроилась на своём любимом диване, укутав ноги пледом. По телевизору шла её любимая передача «Жди меня» — душещипательные истории о встречах родных людей всегда трогали её до слёз. На экране как раз показывали пожилую женщину, которая спустя сорок лет нашла свою дочь, когда в дверь позвонили.
Она нехотя поднялась, поправила седые волосы движением, выработанным за десятилетия работы учительницей, и пошла открывать. На пороге стояли сын Артём, невестка Лилия и внучка Машенька. Девочка тут же бросилась к бабушке с объятиями, но Лилия мягко придержала её за плечо.
— Машенька, не мешай бабушке, — проворковала она с улыбкой, от которой у Тамары Ивановны всегда холодело внутри. — Давай лучше порисуем в комнате.
Лилия, не разуваясь, прошла в квартиру, цокая каблуками по паркету, который Тамара Ивановна натирала до блеска каждые выходные. Невестка медленно обводила взглядом каждый угол, каждую вещь, словно оценщик на аукционе.
— Знаете, мама, — протянула она, остановившись у серванта с фарфоровыми статуэтками, — я всё думаю, как вам одной в такой просторной квартире. Три комнаты, высокие потолки, центр города... — Она провела пальцем по хрустальной вазе. — Для одного человека, прямо скажем, многовато.
Артём сидел в кресле, уткнувшись в телефон, словно происходящее его не касалось. Только желваки, ходившие по скулам, выдавали его напряжение.
— Я вот недавно с риэлтором консультировалась, — как бы между прочим продолжила Лилия, присаживаясь на подлокотник кресла, где сидел муж. — Знаете, какие сейчас цены на недвижимость в центре? За вашу квартиру можно получить очень приличные деньги. Очень. А вам бы мы помогли найти что-нибудь поменьше, поуютнее. И нам бы помогли... — Она многозначительно посмотрела на мужа. — Правда, Тёма?
Тамара Ивановна почувствовала, как предательски задрожали руки. Эта квартира помнила ещё её молодость, первые шаги детей, радости и горести целой жизни. Каждая трещинка на потолке, каждая половица были родными.
— Лилечка, — начала она, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, — я...
— Подумайте об этом, мама, — перебила невестка, поднимаясь. — Машенька, собирайся! Нам пора.
Когда за ними закрылась дверь, Тамара Ивановна ещё долго стояла в прихожей, глядя на следы каблуков на паркете. В телевизоре всё ещё шла передача, но теперь радостные крики встретившихся родственников казались насмешкой.
Прошла неделя. Тамара Ивановна как раз заваривала себе утренний чай, когда телефон разразился трелью. На экране высветилось «Лилия». Сердце тревожно сжалось, но она заставила себя ответить.
— Доброе утро, Лилечка, — произнесла она как можно спокойнее.
— Какое же оно доброе, мама? — В голосе невестки звенел металл. — Вы, я смотрю, так и не приняли никакого решения по поводу квартиры?
Тамара Ивановна опустилась на табурет. Чай в чашке подрагивал, отражая утреннее солнце.
— Лилия, я думала об этом, но...
— О чём тут думать? — перебила невестка. — Вы что, не видите, как мы мучаемся? Машенька растёт, ей нужна своя комната. А мы втроём ютимся в двушке! Вы о внучке подумали? Или только о своём удобстве беспокоитесь?
Тамара Ивановна прикрыла глаза. Перед внутренним взором пронеслись картины: вот здесь, на этой самой кухне, она кормила маленького Артёма манной кашей. А там, в большой комнате, учила его делать первые шаги. Каждый угол хранил воспоминания.
— Я понимаю ваши трудности, но это не просто квартира, это...
— Ах, не просто квартира? — В трубке послышался злой смешок. — Знаете что? Я вам скажу прямо: или вы продаёте квартиру и отдаёте нам деньги — все, до копейки! — или можете забыть о внучке. Я не позволю травмировать ребёнка общением с такой чёрствой эгоисткой!
У Тамары Ивановны перехватило дыхание.
— Лиля, ты не можешь...
— Могу! Ещё как могу! И передайте своей Маринке, чтоб не лезла не в своё дело. Мне Артём рассказал о ваших с ней разговорах.
В трубке раздались короткие гудки. Тамара Ивановна сидела, невидящим взглядом уставившись в окно. За стеклом качались ветви старого клёна — того самого, который они с мужем посадили, когда только въехали сюда. Сколько лет прошло? Тридцать пять? Сорок?
Чай давно остыл. В пустой квартире было слышно тиканье старых часов — подарок мужа на первую годовщину свадьбы. Тамара Ивановна вдруг почувствовала себя бесконечно старой и одинокой. Неужели это действительно эгоизм — желание сохранить единственное, что осталось от прежней жизни? Место, где каждая вещь помнит прикосновение любимых рук?
Она машинально потянулась к телефону — позвонить Артёму, но замерла на полпути. Что она ему скажет? Что его жена шантажирует родную мать? Что угрожает отнять внучку? Сын и так разрывается между двумя женщинами, которых любит. Хотя... любит ли?
В прихожей всё ещё виднелись следы от каблуков Лилии, въевшиеся в паркет как незаживающие раны. Тамара Ивановна поднялась, достала из-под мойки тряпку и принялась оттирать тёмные полосы. Слёзы капали на пол, смешиваясь с водой, но она продолжала тереть и тереть, словно пытаясь стереть не только следы, но и саму боль предательства.
Дверной звонок застал Тамару Ивановну в ванной — она как раз домывала последнюю тарелку. На пороге стояла запыхавшаяся Марина.
— Мам, ты чего трубку не берёшь? — с порога выпалила дочь. — Я полчаса звоню!
— Так я посуду мыла... А что случилось-то?
— Артёмка мне сейчас звонил. — Марина прошла на кухню, плюхнулась на табуретку. — Рассказал, что тут у вас творится. Господи, ну что за... — она покрутила головой. — Нет, ты представляешь? Лилька-то наша... Квартиру ей, видите ли, подавай!
Тамара Ивановна молча достала из холодильника молоко, поставила чайник.
— Да ладно тебе, Мариш... — тихо сказала она. — Может, и правда тесно им...
— Мам! — Марина вскочила. — Ты что, серьёзно? Тебя же выживают из собственного дома! Очнись!
— Да как-то неудобно... Внучку вот грозится не пускать...
— И ты это терпеть будешь? — Марина заходила по кухне. — Мам, а помнишь, как ты директрису свою на педсовете отчитала? Когда она на практикантку нашу накинулась? А теперь что — спустишь все на тормозах?
Тамара Ивановна замерла с чашкой в руках. Память услужливо подкинула тот день: молоденькая практикантка в слезах, злая директриса и собственный голос, звенящий от негодования: "Вы не имеете права так обращаться с людьми!"
— Да уж... — она невесело усмехнулась. — Было дело...
— А как ты с отцом квартиру эту выбивала? — не унималась Марина. — Сколько по кабинетам ходила? Сколько нервов потратила?
— Три года, — тихо ответила Тамара Ивановна. — Папа твой всё говорил: "Тома, брось, снимать будем". А я уперлась. Знала — детям своё гнездо нужно.
Она вдруг почувствовала, как защипало в глазах. Ком в горле мешал говорить.
— Мам, ну ты чего? — Марина обняла мать за плечи. — Поплачь, если хочется. Только потом соберись и покажи этой... невестке, что ты не просто старушка божий одуванчик.
Тамара Ивановна вытерла глаза:
— Какой же я одуванчик? Я же сорняк живучий. — Она невесело усмехнулась. — Знаешь, а ведь прав был Василий Петрович...
— Это который?
— Да завуч наш старый. Всё твердил: "Тамара, доброту со слабостью путать — последнее дело". А я не слушала.
Марина достала телефон:
— Мам, я тут юристу знакомому позвонить хотела. Мало ли что... Надо же знать, как защищаться, если что.
Тамара Ивановна кивнула. Что-то внутри неё медленно распрямлялось, как стальная пружина. Да, она любит детей. Да, готова на всё ради них. Но есть черта, которую нельзя переступать. И Лиля эту черту переступила.
В дверь позвонили около девяти вечера. Тамара Ивановна как раз собиралась лечь — завтра с утра обещала помочь соседке с огородом. Открыла, даже не спросив кто там, — по звонку узнала. Артём всегда звонил как-то неуверенно, будто извинялся.
— Тёма? Что-то случилось?
Сын мялся на пороге, не проходя в квартиру. Совсем как в детстве, когда получал двойку.
— Да нет... Просто поговорить хотел.
В прихожей повисло молчание. Тамара Ивановна смотрела на сына — когда он успел поседеть на висках? И морщинка между бровей появилась, совсем как у отца.
— Ну проходи, раз пришёл, — она направилась на кухню. — Чайку?
— Не... Не надо.
Артём всё же прошёл следом, тяжело опустился на табуретку. Старая, ещё от бабушки оставшаяся, она жалобно скрипнула.
— Мам, — он смотрел в пол, — ты это... подумала насчёт квартиры?
Тамара Ивановна медленно села напротив. Сложила руки на столе — чтобы не дрожали.
— А что тут думать, сынок? Это мой дом. Наш с отцом дом.
— Лиля говорит...
— А ты что говоришь, Тёма? — тихо спросила она. — Ты сам-то что думаешь?
Сын дёрнулся, как от удара. Поднял глаза — и тут же отвёл.
— Ну а что я... Маше правда тесно. И Лиля нервничает постоянно. То одно не так, то другое... — Он потёр лицо ладонями. — Может, правда продашь? Мы тебе поможем... однушку какую-нибудь...
— Однушку? — Тамара Ивановна качнула головой. — Тёма, а помнишь, как ты в седьмом классе ногу сломал? Папа тебя на руках с третьего этажа носил. А как ты с Маринкой подрался из-за велосипеда? Прямо тут, на кухне, мирил вас отец. А когда он заболел...
— Мам, хватит! — Артём стукнул кулаком по столу. Чашки жалобно звякнули. — Думаешь, я не помню? Всё помню! Но что делать-то? Лиля места себе не находит, говорит...
— А ты всё "Лиля говорит", — Тамара Ивановна покачала головой. — А сам что скажешь? Своё мнение у тебя есть?
Артём вскочил, заметался по кухне. Три шага туда, три обратно — маленькая кухня, не разбежишься.
— Есть! Конечно есть! Думаешь, мне легко? Жена пилит, ты упираешься... А я между вами как... как... — Он схватился за голову. — Мам, ну пойми, мне с ней жить! С Лилей! А она...
— Что она, Тёма? — Тамара Ивановна подошла к сыну, тронула за плечо. — Угрожает?
Он дёрнул плечом:
— Да ничего она... Просто характер тяжёлый. Ты же знаешь...
— Знаю, — она вздохнула. — И то, что ты её боишься, тоже знаю.
— Я не боюсь! — вскинулся Артём. — Просто... мир в семье дороже.
— Дороже чего, сынок? Совести? Памяти об отце?
Артём будто сдулся. Плечи опустились, спина ссутулилась.
— Ладно, мам... Я пойду. Ты это... подумай всё-таки.
Он ушёл, не обняв на прощание. Впервые за тридцать восемь лет.
Тамара Ивановна долго стояла у окна, глядя, как сын идёт к машине. Ссутуленный, будто прибитый. Совсем не похожий на того мальчишку, который когда-то защищал соседскую девчонку от хулиганов. Где тот мальчик? Куда делась его смелость?
"Прости, Тёмушка, — думала она, — но этот бой тебе придётся выиграть самому. Иначе так и будешь всю жизнь бояться собственной тени".
Тамара Ивановна накрывала на стол, то и дело поглядывая на часы. После разговора с юристом она чувствовала себя спокойнее, но всё равно волновалась — сегодня должен был состояться серьёзный разговор.
Лилия заявилась без предупреждения, с пакетом из супермаркета.
— Вот, мама, тортик принесла. Ваш любимый, — она поставила коробку на стол. — А то вы в последнее время какая-то расстроенная ходите.
В глазах невестки плясали искорки самодовольства. Она явно была уверена в своей победе.
Артём пришёл следом, неловко поцеловал мать в щёку. От него пахло коньяком — видно, набирался храбрости.
— А где Машенька? — спросила Тамара Ивановна, разливая чай.
— С моей мамой, — отмахнулась Лилия. — Знаете, она говорит, что в их доме есть отличная однушка... Светлая, уютная, первый этаж...
— Мы не об этом сейчас будем говорить. — Тамара Ивановна поставила вазу с печеньем на стол. — Я хочу сказать кое-что важное.
— О, вы всё-таки решились? — Лилия подалась вперёд. — Я же говорила тебе, Тёма, мама всё поймёт...
— Да, я всё поняла. — Тамара Ивановна выпрямилась. — Поняла, что натворила ошибок в воспитании. Свою дочь вырастила сильной, а сына... — Она покачала головой. — Сына не уберегла.
— Что вы такое говорите? — Лилия нахмурилась. — При чём тут...
— Знаешь, Лиля, — Тамара Ивановна словно не слышала её, — я ведь тридцать лет в школе проработала. Всякое повидала. И таких, как ты, тоже встречала. В каждом классе хоть одна, да найдётся — думает, что весь мир ей должен.
— Мама! — Артём дёрнулся.
— Молчи, сынок. Дослушай. — Она повернулась к невестке. — Я не продам квартиру. Никогда. И денег вам не дам — ни копейки. А если ты вздумаешь угрожать мне внучкой... — Тамара Ивановна достала из кармана фартука сложенный лист. — Вот заключение юриста. Тут чётко расписано, какие права имеют бабушки и дедушки. И про ответственность за препятствие общению с внуками тоже написано.
Лилия побелела:
— Вы... Да как вы смеете! — Она вскочила, чашка опрокинулась, чай растёкся по скатерти. — Тёма! Скажи ей!
Но Артём молчал, глядя в пол.
— Нечего ему говорить, — спокойно ответила Тамара Ивановна. — Хватит за него решать. Он сам разберётся — если захочет стать наконец мужчиной, а не мальчиком на побегушках.
— Ах так?! — Лилия схватила сумку. — Ну хорошо... Вы пожалеете об этом! Тёма, мы уходим!
Она вылетела в прихожую. Артём медленно поднялся.
— Мам... — начал он.
— Иди, сынок. — Тамара Ивановна смотрела на него с болью и надеждой. — Подумай над моими словами. И запомни: здесь всегда твой дом. Но только твой — не её.
Входная дверь хлопнула так, что зазвенела люстра. Тамара Ивановна осталась одна. Она медленно вытерла лужицу чая, собрала осколки чашки. За окном шумел старый клён — единственный свидетель её победы.
Странно, но она не чувствовала ни радости, ни облегчения. Только усталость и тихую уверенность, что поступила правильно. Как много лет назад, когда отстояла на педсовете несправедливо обвинённую практикантку. Как тогда, когда не позволила списать двоечнику на экзамене, хотя он был сыном большого начальника.
Правда всегда даётся нелегко. Но она того стоит.
Прошла неделя. Тамара Ивановна сидела в своём любимом кресле, перебирая старые фотографии. Вечерело, но свет она не включала — привыкла экономить. Да и настроение располагало к сумеркам.
Звонок в дверь застал её врасплох. На пороге стоял Артём — небритый, осунувшийся, с потухшими глазами.
— Можно к тебе, мам?
Она молча отступила, пропуская сына. Тот прошёл на кухню, сел на табуретку у окна — всегда там сидел в детстве, когда приходил что-то просить.
— Я ушёл от неё, — сказал он глухо. — То есть... это она меня выгнала. Но я бы всё равно ушёл.
Тамара Ивановна достала с верхней полки припрятанную пачку чая — любимый сорт сына, который она хранила на всякий случай.
— Рассказывай.
— Да что рассказывать... — Он потёр лицо ладонями. — Знаешь, после того вечера я как проснулся. Сидел, смотрел на неё и думал — господи, как же я докатился? Когда успел стать таким... тряпкой? Она кричит, командует, а я молчу. Всё молчу.
За окном мигнул и загорелся фонарь. Тамара Ивановна помнила, как они с мужем радовались, когда его повесили — раньше улица тонула в темноте.
— И что дальше?
— А дальше... — Артём невесело усмехнулся. — Дальше я начал говорить. Сказал, что не позволю ей больше тебя шантажировать. Что квартира — это память об отце, а не разменная монета. Что устал быть мальчиком на побегушках...
— Мои слова повторил? — Тамара Ивановна спрятала улыбку.
— Да. Твои. Потому что правильные. — Он поднял глаза. — Знаешь, что она ответила? "Вон из моего дома". Представляешь? Из моего. А ведь квартиру эту мы вместе покупали, на мои деньги в том числе...
Тамара Ивановна поставила перед сыном чашку:
— На первое время комната твоя свободна. Поживёшь пока тут.
— Мам... — он замялся. — А можно я того... насовсем? Ну, хотя бы пока не разберусь с квартирой. Я платить буду, продукты покупать...
— Глупости не говори, — оборвала она. — Какие деньги между своими?
Артём вдруг всхлипнул, уронил голову на руки:
— Прости меня, мам. Я такой дурак... Такой дурак...
Она подошла, обняла его за плечи — совсем как в детстве, когда он прибегал с разбитыми коленками. Её большой мальчик, её слабый сильный сын.
— Ничего, — прошептала она. — Главное — ты вернулся. Остальное приложится.
Потом они долго сидели на кухне. Говорили обо всём — о работе, о Машеньке (Лилия пока не разрешала видеться), о том, как жить дальше. Артём то и дело замолкал, хмурился, но Тамара Ивановна видела: в глазах у него появился давно забытый блеск. Тот самый, отцовский, который она так любила.
— Мам, ты что затеяла? — Марина остановилась на пороге кухни. — Ремонт?
Тамара Ивановна стояла на стремянке, колдуя над карнизом. Старые занавески уже лежали сложенные на стуле, а новые, кремовые, ждали своей очереди.
— А что такого? — она спустилась, отряхнула руки. — Весна на дворе. Душа просит перемен.
— Артём знает? Что ты тут одна на стремянку лезешь?
— Знает, — усмехнулась Тамара Ивановна. — Сам вчера карниз укрепил. Представляешь, нашёл где-то папины инструменты, полдня возился...
Они прошли в комнату. Марина огляделась — здесь тоже изменения. Исчезли пожелтевшие обои, стены радовали глаз нежно-персиковым цветом. У окна появилось новое кресло.
— Красиво, — одобрила Марина. — И светлее стало.
— Это Артёмка настоял. — Тамара Ивановна присела на диван. — Говорит: "Сколько можно, мам, в музее жить? Давай квартиру обновим". А я и не спорила.
Марина смотрела на мать — она словно помолодела за эти месяцы. Морщинки разгладились, в глазах появился блеск, да и двигаться стала живее.
— А с Машей как?
— Потихоньку, — вздохнула Тамара Ивановна. — Лиля пока только раз в неделю отпускает, по воскресеньям. Но Артём в суд подал — на равные права опеки. Говорит, дочь не разменная монета.
— Мои слова, — улыбнулась Марина.
— Твои, — согласилась мать. — А знаешь, что Маша сказала, когда в первый раз после всего пришла? "Бабуль, а у тебя уютнее, чем дома". Вот так-то.
За окном шумел старый клён. Его новая листва бросала на стены причудливые тени.
— Слушай, мам... — Марина замялась. — А ты не жалеешь? Ну, что тогда твёрдо стояла на своём? Может, проще было уступить?
Тамара Ивановна подошла к окну, тронула свежевыкрашенный подоконник:
— Знаешь, в чём главная ошибка Лили была? Она думала, что это просто квартира. Стены, потолок, пол. А это... — она обвела рукой комнату. — Это не стены. Это память. Здесь папа твой незадолго до смерти сидел, в то же окно смотрел. Здесь вы с Артёмкой первые шаги делали. Здесь все наши радости и беды, все слёзы и смех... Как такое продать можно?
Она помолчала, потом добавила тише:
— И потом... Если б я тогда сдалась, Артём бы никогда не вырос. Так и остался бы чужой тенью. А теперь гляди — мужиком становится. Поздновато, конечно, но лучше поздно, чем никогда.
С лестничной площадки донёсся звук ключа в замке — вернулся Артём. Они с матерью переглянулись и улыбнулись — одинаково, уголками губ, как делал отец.
— Мам, ты где? А, Маринка тоже здесь! — донеслось из прихожей. — Я краску для потолка принёс. И это... Машку в следующее воскресенье на целый день отпустили. Будем вместе ремонт делать.
Тамара Ивановна прикрыла глаза. Дом наполнялся жизнью — настоящей, правильной. Той самой, о которой они с мужем когда-то мечтали.
Правду говорят — всё возвращается на круги своя. Только теперь она точно знала: доброта не должна быть слабостью. Иногда нужно и стальной характер показать. Ради тех, кого любишь.