– Маша, ты совсем совесть потеряла? – Ирина сжимала телефон так, что побелели костяшки пальцев. – Мама ещё и сорок дней не пролежала, а ты уже...
– А что я? – голос сестры звенел от напряжения. – Это ты накинулась на наследство, как коршун! Уже и риэлтора привела, и покупателей нашла!
– Потому что квартиру нужно продавать, пока цены не упали! Ты же знаешь, что району планируют реновацию.
– Знаю. И знаю также, что после реновации цены взлетят втрое. Поэтому и предлагаю подождать.
– Подождать? – Ирина горько усмехнулась. – А жить мне где? В съёмной конуре с двумя детьми?
– А мне что, негде жить? У меня ипотека на шее, между прочим!
В трубке повисла тяжёлая тишина. Две сестры, когда-то такие близкие, теперь словно говорили на разных языках.
Ирина прикрыла глаза, пытаясь успокоиться. Перед внутренним взором всплыло лицо мамы – усталое, осунувшееся после долгой болезни. "Девочки, – говорила она в последние дни, – главное, не ссорьтесь. Вы же родные души..."
Родные души. Как же.
– Ира, – голос Маши стал мягче, – давай встретимся. Поговорим спокойно, как взрослые люди.
– Где?
– В маминой квартире. Нужно разобрать её вещи, документы...
– Хорошо, – Ирина взглянула на часы. – Через час?
– Договорились.
Старый дом встретил Ирину знакомым скрипом подъездной двери. Сколько раз она взбегала по этим ступенькам в детстве! А сейчас каждая ступенька давалась с трудом, словно несла на себе груз воспоминаний.
Маша уже была внутри. Сидела на кухне – там, где всегда сидела мама. В руках – потёртая фотография в рамке.
– Помнишь этот день? – спросила она, не поднимая глаз. – Наш первый поход в зоопарк.
На фотографии – две девочки в одинаковых платьицах кормят жирафа. Старшая – Ирина – держит младшую сестрёнку за руку, оберегая от высокого забора.
– Помню, – Ирина села напротив. – Ты тогда так испугалась, когда жираф высунул свой длинный язык.
– А ты меня защитила. Как всегда.
Они помолчали. В открытое окно доносился шум города – такой далёкий, чужой.
– Маш, – наконец произнесла Ирина, – давай правда поговорим. Без крика, без обвинений.
– Давай, – Маша отложила фотографию. – Только сначала чаю налью. Мамин любимый – с чабрецом.
Знакомый аромат защекотал ноздри. Казалось, вот-вот скрипнет дверь, и войдёт мама – в своём неизменном фартуке, с улыбкой на добром лице...
– Я понимаю, что тебе тяжело с ипотекой, – начала Ирина. – Но пойми и ты меня. После развода я еле свожу концы с концами. Алименты Витька платит через раз, работаю на двух работах...
– А ты думаешь, мне легко? – Маша отставила чашку. – Муж на копеечной зарплате, кредит душит, ребёнок в школу скоро...
– Поэтому и говорю – давай продадим квартиру, разделим деньги. Каждой хватит, чтобы решить свои проблемы.
– А память о родителях? Здесь же каждый угол...
– Память, Маша, не в стенах. Она здесь, – Ирина коснулась груди. – В сердце.
Маша покачала головой: – Нет, Ир. Я не могу. Это же наш дом, наше детство. Здесь папа учил нас кататься на велосипеде, помнишь? Прямо в коридоре...
– Помню. И помню также, как он уходил от нас. Дважды. И как мама плакала ночами.
– Зачем ты сейчас об этом?
– Затем, что прошлое нужно отпускать, Маш. Иначе оно не даст жить дальше.
Маша встала, подошла к окну: – А может, я не хочу отпускать? Может, мне страшно, что вместе с этой квартирой я потеряю последнюю связь с ними? С нашей прежней жизнью, когда мы были одной семьёй?
Ирина подошла к сестре, обняла за плечи: – Мы и так уже не одна семья, сестрёнка. Посмотри, как этот квартирный вопрос нас рассорил.
– Не квартирный вопрос, – Маша высвободилась из объятий. – А деньги. Всегда деньги.
– Что ты имеешь в виду?
– А то, что ты всегда была практичной. Ещё в детстве – копила на велосипед, пока я тратила карманные деньги на мороженое. И сейчас...
– И что сейчас? – в голосе Ирины появились стальные нотки. – Договаривай уж.
– Сейчас ты думаешь только о выгоде. О том, как бы побыстрее всё продать, получить свою долю и забыть, как страшный сон.
– Неправда! – Ирина резко развернулась. – Я думаю о своих детях! О том, как их прокормить, как поднять на ноги! А ты...
Договорить она не успела. В прихожей что-то с грохотом упало. Сёстры вздрогнули, переглянулись.
– Что это? – прошептала Маша.
– Пойдём посмотрим.
В прихожей они увидели упавшую антресоль. Старые коробки, папки с документами, альбомы – всё рассыпалось по полу.
– Вот чёрт, – Ирина присела, начала собирать бумаги. – Помнишь, как папа собирал эту антресоль? Все пальцы отбил...
– А мама ворчала, что он неправильно прикрутил дверцу, – Маша улыбнулась сквозь слёзы. – И оказалась права.
Они молча собирали разлетевшиеся документы, когда Ирина вдруг замерла с какой-то папкой в руках.
– Что там? – Маша заглянула через плечо сестры.
– Не знаю... Какие-то старые бумаги. И... письма?
Они прошли на кухню, высыпали содержимое папки на стол. Пожелтевшие конверты, старые фотографии, какие-то документы...
– Смотри, – Маша развернула один из листков, – это же папин почерк!
"Дорогая Анна, – начиналось письмо, – я знаю, что не имею права просить прощения. То, что я сделал с тобой и девочками..."
– Это что, письмо маме? – Ирина придвинулась ближе. – Но почему оно здесь? И почему...
– Погоди, – Маша уже читала следующий лист. – Тут что-то про квартиру. Про какой-то долг...
Следующий час они провели, погрузившись в чтение. С каждой страницей лица сестёр становились всё бледнее.
– Я не могу поверить, – наконец прошептала Маша. – Всё это время...
– Папа должен был отдать квартиру за карточные долги, – Ирина говорила медленно, словно пытаясь осознать прочитанное. – А мама... Она продала свою однушку, которую получила от бабушки, чтобы выкупить эту квартиру обратно.
– И никогда не сказала нам.
– Потому что не хотела, чтобы мы знали правду о нём.
Маша закрыла лицо руками: – А мы-то... Мы тут делим, ругаемся... А она, получается, дважды за эту квартиру заплатила. Сначала деньгами, потом – жизнью.
– В каком смысле?
– А в таком, что если бы она тогда не продала свою квартиру, то смогла бы получить нормальное лечение. В частной клинике, а не в нашей районной...
Ирина почувствовала, как к горлу подступает комок. Перед глазами встала мама – в последние месяцы, измученная болезнью, но всё равно пытающаяся улыбаться, поддерживать их...
– Знаешь что? – вдруг сказала Маша. – К чёрту всё это.
– В смысле?
– В прямом. Не будем мы ничего продавать.
– А как же...
– Слушай, – Маша встала, начала ходить по кухне. – У меня есть идея. Безумная, может быть, но... Давай сдавать эту квартиру? Вместе.
– Сдавать?
– Да. Район хороший, метро рядом. Сдадим дорого, будем делить доход. Тебе на детей, мне на ипотеку. А квартира останется нашей. Маминой.
Ирина задумалась: – А ведь это мысль... Только ремонт нужен.
– Сделаем! – Маша оживилась. – У моего Димки руки золотые, ты же знаешь. А твой старший уже большой, поможет.
– Вдвоём потянем, – Ирина улыбнулась. – Как в детстве – помнишь, как мы комнату себе переделывали? Я красила, ты обои клеила...
– И все углы пузырями пошли, – Маша рассмеялась. – А мама только головой качала...
Они замолчали, вспоминая. За окном садилось солнце, окрашивая старые обои в тёплые тона.
– Ир, – тихо позвала Маша, – прости меня. За всё это... за ругань, за обвинения.
– И ты меня прости, сестрёнка. Мама бы нас не похвалила.
– Да уж, – Маша взяла в руки фотографию, где они кормили жирафа. – Знаешь, я тут подумала... Может, твои у меня поживут, пока ремонт будем делать? Всё равно лето, школы нет. А у меня места много...
– А твой Димка не будет против?
– Он сам предлагал, между прочим. Говорит, детям вместе веселее.
Ирина обняла сестру: – Спасибо. За всё.
– За что – за всё?
– За то, что ты есть. За то, что мы всё-таки смогли услышать друг друга.
Маша прижалась к сестре: – Знаешь, а ведь мама была права. Мы действительно родные души. Просто иногда забываем об этом.
Они ещё долго сидели на кухне, перебирая старые фотографии, читая письма, вспоминая. А в открытое окно доносился шум вечернего города, детский смех с детской площадки, привычные звуки жизни – той самой жизни, которая продолжается несмотря ни на что.
– Слушай, – вдруг сказала Ирина, – а ведь я нашла ещё кое-что интересное.
Она достала из папки сложенный вчетверо лист бумаги: – Это мамино завещание. Не юридическое – просто письмо нам.
"Мои дорогие девочки, – писала мама своим аккуратным почерком. – Если вы читаете это письмо, значит, меня уже нет с вами. И значит, пришло время рассказать вам всю правду..."
Дальше шла история о том, как она боролась за эту квартиру не ради стен или денег, а ради того, чтобы её дочери всегда имели место, куда можно вернуться. Место, где хранится память об их детстве, об их семье – пусть и не идеальной, но их собственной.
"Я знаю, вам будет нелегко решить, как поступить с квартирой. Но помните главное – никакое имущество не стоит сестринской любви. Вы всегда были разными: ты, Ирочка, – практичная и решительная, ты, Машенька, – мечтательная и чувствительная. Но именно эти различия делали вас такими близкими. Одна дополняла другую, одна поддерживала другую..."
К концу письма обе сестры плакали.
– Мам, – прошептала Маша, глядя в потолок, – ты даже оттуда умудряешься нас помирить.
– И правильно делает, – Ирина обняла сестру. – Знаешь, я тут подумала... Может, не будем спешить с ремонтом?
– В каком смысле?
– Давай сначала твою ипотеку закроем. У меня есть небольшие сбережения, если продать мою машину...
– Ира, нет! – Маша замотала головой. – Тебе же машина нужна, с детьми...
– Переживём как-нибудь. Зато ты избавишься от этого кредитного ярма.
– А как же твои проблемы? Съёмная квартира...
– Поживу пока у тебя, ты же сама предложила. А потом... разберёмся. Главное – вместе.
Маша крепко обняла сестру: – Знаешь, а ведь название нашей истории уже неактуально.
– Какое название?
– "Квартирный вопрос рассорил нас навсегда". Ничего он нас не рассорил. Наоборот – помог понять самое главное.
Ирина улыбнулась: – Да, ты права. Мама бы сказала, что любые испытания даются нам для того, чтобы мы стали сильнее. И мудрее.
За окном окончательно стемнело. Где-то вдалеке мигали огни ночного города. А на кухне старой квартиры две сестры продолжали перебирать семейный архив, находя в пожелтевших страницах не только боль прошлого, но и надежду на будущее.
Потому что иногда нужно потерять что-то важное, чтобы понять – самое важное у тебя уже есть. И никакие квадратные метры не стоят родной души рядом.