Греки заложили фундамент западной культуры. Все знают Илиаду, Одиссею и хотя бы несколько мифов из корпуса древнегреческой мифологии.
Но как сами греки смотрели на литературу и искусство вообще?
Они высоко ценили слово. В демократическом полисе искусство риторики играло ключевую роль. С ее помощью незаметный гражданин мог продвигать свои взгляды на народном собрании либо отстаивать интересы в суде, когда возникнет такая необходимость.
Горгий в «Похвале Елене» емко выразил отношение греков к риторике:
Слово — величайший владыка: видом малое и незаметное, а дела творит чудесные — может страх прекратить и печаль отвратить, вызвать радость, усилить жалость.
Ну а что же слово художественное? Хоть каждый юноша и учил с малых лет Илиаду наизусть, греки не так однозначно относились к литературе. Из всего корпуса древнегреческих мыслителей у нас сохранились два детальных, но противоречивых взгляда на то, в чем заключается деятельность поэта и зачем она нужна.
Платон
Первый взгляд принадлежит идеалисту Платону. Он критикует все искусство от его истоков до конечных результатов. Во-первых, что оно вообще такое? По мнению Платона мир вещей — всего лишь подражание реальному миру, миру идей. Абстрактные идеи каким-то образом отпечатываются на материи. Материя же принимает их форму, но искаженно и неточно.
Что же в таком случае делает поэт? В процессе творчества поэт не старается постичь идейную сущность предмета, иначе он был бы философом. Вместо этого он постигает чувственный мир вещей и отражает его в своей работе. Таким образом, поэт всего лишь подражает подражанию. Создает призрак искаженного материального мира.
Но Платон все равно признавал, что поэзия оказывает сильное влияние на людей. Этому он находил простое объяснение. Поэту-подражателю легко создавать эмоциональные образы и воздействовать на низшую эмоциональную часть души, а не на высшую разумную.
Прочитав Гомера от начала и до конца, невозможно там найти силлогизм или размышление, но мы сразу же увидим кровь, насилие и жестокость. Выходит, что поэт своим творчеством вредит, питая в людях худшую сторону их личности.
Для Платона вопрос искусства один из главных в диалоге «Государство». Понимая его силу, он не хочет исключать его целиком. Поэтов-подражателей требуется изгнать из общества, а их труды придать забвению. На их месте должны появиться поэты правильные, которые будут писать гимны богам и похвалу добродетельным людям. И лишь такое искусство по мнению философа достойно существования.
Это взгляд радикальный, но понятный. Платон хотел построить государство, в котором будет царить порядок и разум. Искусство со своими эмоциональными образами этому не способствует. Оно не поддается счету, измерению и рациональному анализу. Для Платона из этого следует, что оно слишком опасно и требует четкого контроля.
Аристотель
Эстетические взгляды Аристотеля растут из философии Платона. При этом они ей противоположны. Если Платон считал искусство опасным, Аристотель считал его полезным, даже близким к философии.
Большую часть взглядов Аристотеля мы знаем из его «Поэтики». Там он говорит о поэзии и трагедии, но из его анализа этих двух жанров можно понять общее отношение к искусству.
Как и у Платона, в центре взгляда на искусство у Аристотеля — мимесис, то есть подражание, но в его случае не копирование. Художник не создает ничего нового, но он волен выбирать предметы, средства и способы подражания. Об одном и том же предмете можно сложить стих, написать трагедию, или изобразить на полотне. Во всех случаях художник подражает, но по-разному, подчеркивая то, что он считает важным.
Более того, Аристотель говорит о том, что поэзия философична. В отличие от истории, она способна и должна говорить о том, что возможно, а не только о том, что было. Если история говорит о единичном, то поэзия — об общем. Конечно, Аристотелю была известна только эмпирическая наука истории, но важно не это. Важно то, что Аристотель понимает потенциал искусства обобщать известное и сообщать зрителю новые смыслы.
В своем труде Аристотель также делает глубокий анализ трагедии: как она создается и работает. Именно в трагедии он натыкается на одну из самых важных по мнению философа особенностей искусства — катарсис.
Катарсис на древнегреческом означает очищение. Это некая форма эстетического потрясения, удовольствия и освобождения от эмоций через страх и сострадание. Наблюдая в трагедии действия подобного себе, зрители переживают за него и испытывают страх. Наблюдая за мучениями, которыми героя незаслуженно осыпает судьба, они чувствуют к нему сострадание. Через подобную «катастрофу без последствий» трагедия очищает души зрителей и позволяет достигнуть внутренней гармонии.
В катарсисе Аристотель прямо противоречит Платону. Платон считал, что через эмоции в творчестве души людей развращаются. Аристотель, напротив, понимал, что эмоции, испытанные через творчество, позволяют нам очиститься от них и достичь гармонии.
Наследие
Больше двух тысячелетий спустя взгляды обоих философов продолжают жить, хотя и не через прямое наследование.
В 1922 году Джеймс Джойс пишет свой легендарный роман «Улисс». Эта книга определила литературу 20-го века. Но она была запрещена во многих странах из-за того, что на ее страницах герои ругались бранью, а повествование местами затрагивало тему секса. В США книгу не могли издать на протяжение одиннадцати лет, пока издатель Random House, купивший права на роман, не смог отстоять его в суде.
Во всей ситуации видна линия Платона. Искусство, конечно, полезно, пока оно хвалит богов и говорит о добродетельных людях. Стоит показать реальность, как она есть, и вместе с водой мы выплескиваем ребенка. За отдельными сценами взгляд морализатора не видит общей картины произведения и неизбежно упускает его суть. Он запрещает шедевр, приписывая его к порнографии.
Нам повезло, что взгляды Платона отошли на второй план. Современный взгляд на литературу больше похож на эстетику Аристотеля. Мы понимаем, что через искусство писатель, скульптор или художник сообщает опыт, эмоции, идеи. Он приглашает нас в сад общечеловеческого, где мы не просто очищаемся от пагубных эмоций, но находим понимание. Через искусство мы находим себя. В этой догадке Аристотель был безусловно прав.
