– Нина... прости, что так поздно...
Телефон разорвал ночную тишину. Три часа ночи. В такое время звонят только с очень плохими новостями или из прошлого. Иногда – и то, и другое сразу. Этот голос. Пятнадцать лет она молилась, чтобы никогда больше его не слышать. И пятнадцать лет знала – однажды он прозвучит снова.
– Ты пьян, Павел?
Пауза. Тяжелое дыхание в трубке.
– Нина, я не смогу доехать сам. У меня же нет прав... Ты... ты не могла бы...
– В три часа ночи? Вызови такси.
– На похороны сына я не могу приехать на такси, Нина...
Время остановилось. В ушах зашумело, комната поплыла перед глазами. Они оба знали, что этот день наступит – с той самой минуты, как Андрей подписал контракт. Но знать – не значит быть готовым.
– Через час буду, – она нажала отбой, не дожидаясь ответа.
Тишина квартиры обрушилась на плечи неподъемной тяжестью. Щелкнул выключатель. Свет словно разрезал ночь на "до" и "после". Нина механически собирала необходимое: документы, ключи, бутылку воды. На столе – недопитая чашка чая. Она заварила его перед сном, как делала всегда. "Выпей чаю, мам," – говорил Андрей каждый раз, когда ей было плохо. – "Ты же знаешь – чай лечит душу..."
Руки действовали сами, пока память услужливо подкидывала картинки прошлого. Они накатывали волнами – то ясные, то размытые, как старые фотографии.
Вот она входит домой после родительского собрания. В прихожей – знакомые туфли Светы, её лучшей подруги. "Странно, мы же не договаривались..." Тишина в квартире. Скомканная постель. И этот взгляд – испуганный, виноватый – у обоих...
А вот первая ночь после развода. Андрюшка прокрадывается в её комнату: "Мам, можно я с тобой? Как в детстве?" Ему тринадцать, он уже считает себя взрослым, но сейчас – просто маленький мальчик, который не понимает, почему его мир вдруг разлетелся вдребезги...
Пятнадцать лет прошло, а картинки все такие же яркие. Даже запах духов Светы, казалось, все еще витал в воздухе. Дорогие, французские – "подарок от благодарного клиента", говорила она. Врала, конечно. Павел подарил. На их десятую годовщину дружбы. Прямо перед тем, как...
*...А вот Андрюшка, тринадцатилетний, сидит на кухне, сжимает кулаки: – Мам, я все знаю. Я видел их вместе. Еще раньше. В его машине.
– Что ты говоришь, сынок?
– Две недели назад. Возле спорткомплекса. Я думал, показалось... А теперь... Знаешь, что самое противное? Они смеялись. Как будто... как будто ничего плохого не делают.*
Нина тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Света умерла семь лет назад. Рак. Говорят, перед смертью просила передать извинения. Нина не пришла попрощаться. Некоторые предательства не имеют срока давности.
В шкафу, под стопкой белья, лежала старая фотография. Та самая, с их свадьбы. Света была свидетельницей. Стояла рядом, держала букет, улыбалась. "Я так рада за вас, ребята! Вы созданы друг для друга!" Интересно, она уже тогда планировала? Уже тогда присматривалась к чужому счастью?
Где-то в глубине души шевельнулось что-то... жалость? Сочувствие? Света умирала одна. Без мужа, без детей, без подруг. Только медсестры в хосписе. "Передайте Нине... передайте, что я понимаю... теперь понимаю..." Но разве можно что-то понять, когда уже поздно?
Ночной город встретил её пустыми улицами и моросящим дождем. До дома бывшего мужа – сорок минут езды. Когда-то она знала здесь каждый поворот, каждый светофор. Здесь, на углу, была их любимая кофейня. А там, у парка, Андрюшка учился кататься на велосипеде. Теперь все казалось чужим.
...Первое свидание с Павлом. Ей девятнадцать, она студентка филфака. Он – подающий надежды тренер по борьбе, на пять лет старше. Она роняет конспекты, он подхватывает. Классика жанра. "Давайте я угощу вас кофе?" – "Давайте лучше чаем. Я не пью кофе." – "Значит, будем пить чай. Всю жизнь, если захотите..."
А вот их первая ссора. Глупая, из-за какой-то мелочи. Она хлопает дверью, уходит под дождь. Он догоняет через квартал: "Нина, вернись! Я идиот!" А она уже улыбается, потому что знает – это любовь. Настоящая, навсегда...
Павел ждал у подъезда. Сутулый, постаревший, но все с той же попыткой улыбнуться. Как будто можно улыбкой заклеить треснувший мир. В руках – потертая спортивная сумка. Та самая, с которой когда-то ездил на соревнования.
– Привет, Нина. Ты... все такая же красивая.
Она молча открыла дверь машины.
– Садись. И пристегнись.
Пять часов пути впереди. Пять часов наедине с человеком, которого когда-то любила больше жизни. С которым вместе растили сына. С которым делили радости и горести, пока не осталось только горе.
– Андрюша всегда говорил, что ты лучший водитель, – Павел попытался разбить тишину. – Помнишь, как учила его парковаться? "Мам, ну зачем мне это? У меня же есть ты!"
– Не начинай, – оборвала она. – Просто... не начинай.
Дворники размеренно счищали дождь с лобового стекла. Город медленно растворялся в предрассветной мгле. Фонари расплывались желтыми пятнами, словно слезы на старой фотографии.
...Андрюшке тринадцать, он только что выиграл свои первые серьезные соревнования по борьбе. Павел сияет от гордости – сын пошел по его стопам. Фотография на память: тренер и победитель. А вечером того же дня сын узнает об измене отца и на пятнадцать лет закроет для него свое сердце...
– Я тогда все испортил, да? – вдруг спросил Павел. – Все сломал. Нашу семью. Твое доверие. Его любовь...
– А сейчас-то что об этом говорить? – Нина вглядывалась в темноту за окном. – Было и было.
– Знаешь, что самое страшное? – он словно не слышал её. – Я даже не помню, как это началось. Со Светой. Просто... как наваждение какое-то. Как болезнь. Она приходила в спортзал, смотрела тренировки. Говорила, что я особенный. Что со мной она чувствует себя живой. А я... я просто устал быть правильным. Устал соответствовать...
– ЗАМОЛЧИ! – Нина резко затормозила. – Хватит! Ты думаешь, мне легче станет от того, что ты все профукал? Что спился? Что страдал? Мне пятнадцать лет было плевать, как ты там и что с тобой! Единственное, что меня волновало – это Андрей! А теперь... теперь...
Она не закончила фразу. Слезы, которые она сдерживала все эти дни, вдруг прорвались. Нина остановила машину, уткнулась лбом в руль и разрыдалась – глухо, страшно, по-звериному.
– Ниночка... – Павел потянулся к ней.
– Не смей! – она отшатнулась. – Не смей меня жалеть! Ты не имеешь права!
За окном все так же моросил дождь. Где-то вдалеке прогрохотал гром. Они сидели в темноте, каждый в своем углу машины, словно раненые звери.
– Знаешь, – тихо сказал Павел, – когда у меня отобрали права... В тот день Андрей приходил.
Нина напряглась. Об этом она тоже не знала.
– Я напился. Прямо в зале. Сидел среди матов, пил водку из горла. А он вошел и... просто сел рядом. Молча. И мы сидели так час, может больше. Потом он сказал: "Знаешь, пап, я всегда хотел быть как ты. Сильным, уверенным. А теперь... теперь я хочу быть сильнее. Чтобы никогда не сдаваться. Даже если все потеряно."
...Последний разговор с сыном перед отъездом в часть. "Мам, я должен. Понимаешь? Должен доказать – самому себе, – что я могу. Что я не сломаюсь, как..." Он не закончил фразу, но она поняла. Не сломаюсь, как отец...
– Помнишь, как мы учили его кататься на велосипеде? – вдруг спросил Павел.
– Помню, как ты уговаривал меня снять с него шлем, – она вытерла слезы. – "Он же будущий борец, Нина! Какой шлем?" А через час он впечатался в куст шиповника.
Они оба невольно улыбнулись. Потом поймали эти улыбки и спрятали их. Нельзя. Еще нельзя.
– А помнишь, как он боялся темноты? – Павел смотрел в окно. – Проверял каждый угол перед сном.
– Зато потом стал спать при открытых шторах. Говорил – чтобы видеть звезды.
...Андрею семь лет. Ночь. Гроза. Он забирается к родителям в постель: "Мам, пап, можно с вами? Там монстры." – "Какие монстры, сынок?" – "В темноте. Они прячутся." – "Ну иди сюда, защитник. Мы тебя спрячем..." Это было так давно. Когда они еще были семьей...
– Он стал хорошим спортсменом, – тихо сказал Павел.
– Хорошим сыном, – добавила Нина. – И хорошим солдатом.
Они не говорили о том, где и как погиб Андрей. Слишком свежа была рана. Слишком много недосказанного стояло между ними.
...Последний разговор с сыном. Три недели назад. "Мам, все будет хорошо. Я же твой сын – сильный, упрямый. В тебя." – "Андрюша, может..." – "Не начинай, мам. Я должен. Кто-то должен." А потом связь прервалась, и больше она не слышала его голоса...
Дождь усиливался. На трассе почти не было машин – только они и пустая дорога впереди. Фары выхватывали из темноты мокрый асфальт и редкие дорожные знаки.
– Нам надо где-то переждать, – Нина всматривалась в серую пелену. – Я видела знак – через пять километров мотель.
– У тебя всегда было отличное зрение, – Павел попытался пошутить. – А я вот... только дождь вижу. И прошлое. Знаешь, я часто думаю – может, если бы тогда...
– Не надо "если бы", – оборвала она. – Этой игрой мы уже наигрались.
Мотель оказался на удивление чистым. Два номера рядом стоили всего ничего – видимо, в такую погоду постояльцев немного.
– Может... сыграем? – Павел достал из кармана потрепанную колоду карт. – В нашу игру?
Нина застыла. Их игра. Та самая, правила которой они придумали вместе, еще студентами. Которой научили только Андрюшку. Втроем они могли часами...
...Зимний вечер. Андрею шестнадцать. За окном метель, а они втроем сидят на кухне, пьют чай с малиновым вареньем и раскладывают карты. Особые правила, особый расклад. "Мам, пап, а почему именно тройки самые сильные?" – "Потому что нас трое, сынок. Семья – это самая большая сила..."
– Только не говори, что ты все эти годы носил с собой карты, – она попыталась скрыть дрожь в голосе.
– Не все. Только с тех пор, как Андрей ушел служить. Помнишь, как он психовал, когда проигрывал?
– А ты ему поддавался.
– Не всегда, – Павел достал из сумки бутылку коньяка. – Давай... за него?
Нина молча кивнула. За сына можно было и с чертом выпить.
Карты ложились на стол с тихим шорохом. Нина помнила правила так, словно играла вчера. Тройки были самыми сильными, шестерки приносили дополнительные очки, а король пик означал немедленный проигрыш партии.
– Знаешь, – Павел не поднимал глаз от карт, – а ведь Света перед смертью просила меня прийти. В хоспис. Я не пошел.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – Нина бросила очередную карту.
– Не знаю... Может, потому что больше некому? Она лежала там одна. Совсем одна. Ни мужа, ни детей. Только медсестры. Знаешь, что она сказала своей сестре перед смертью? "Я украла чужое счастье, а своего не построила..."
...Последняя встреча со Светой. Случайная – в супермаркете. За год до её болезни. "Нина, прости меня!" – кричала она вслед. А Нина шла, не оборачиваясь, сжимая в руках пакет с продуктами так, что пластик трещал... "Нина! Я не знала! Клянусь, не знала, что так будет! Что он не сможет без вас..."
– Я скучал, – вдруг сказал Павел. – По тебе. По нашим вечерам. По...
– У тебя король пик, – перебила она. – Ты проиграл.
Он посмотрел на карту в своей руке, усмехнулся: – Как всегда. Может, еще партию? Знаешь, я ведь помню, как мы придумали эти правила. На третьем свидании. Ты сказала – давай сделаем свою игру. Такую, чтобы никто кроме нас не знал правил...
– А потом научили Андрюшку, – тихо добавила Нина. – Он схватывал на лету. Как всё.
– Помнишь, как он злился из-за короля пик? Говорил – нечестно, что одна карта может все перечеркнуть.
Нина подняла глаза: – А ты ответил – иногда достаточно одного неверного хода, чтобы проиграть все.
Они замолчали. В тишине было слышно только шорох карт и стук дождя по стеклу.
...Андрей, двадцать три года. Приехал домой на выходные. "Мам, я решил подписать контракт." – "Но почему? У тебя же спортивная карьера!" – "Потому что там я нужнее. Папа учил меня быть сильным. Ты учила быть честным. Вот я и пытаюсь..."
– А знаешь, – Павел налил еще коньяка, – когда он приезжал в последний раз, он тоже ко мне приходил... Мы с ним говорили. Впервые за много лет – по-настоящему говорили.
– Я пьяный был, конечно, – Павел невесело усмехнулся. – Как всегда. Сидел в своей каморке при спортзале, а он вдруг пришел. Стоит в дверях, такой... взрослый. Красивый. На тебя похож. Знаешь, что он сказал? "Отец, я все понял. Теперь – понял."
Он замолчал, разглядывая карты в руке. Нина ждала.
– "Понял, что любовь – это не про счастье. Это про выбор. Каждый день выбор – быть рядом или уйти. Бороться или сдаться. Простить или..." – Павел сделал глоток коньяка. – Я тогда спросил: "А ты? Ты что выбрал?" А он улыбнулся – твоей улыбкой, Нина, – и говорит: "Я выбрал быть собой. Тем, кого вы с мамой воспитали. До того, как все сломалось."
...Андрею восемнадцать. Медаль на выпускном. Он стоит на сцене – высокий, статный. Девчонки в зале вздыхают. А она смотрит и видит в нем все лучшее, что было в них обоих – её упрямство и его страсть, её сдержанность и его силу...
– Мы тогда всю ночь проговорили, – продолжал Павел. – Он рассказал про службу, про ребят своих. Про то, как выбрал этот путь. "Знаешь, батя," – говорит, – "я ведь сначала назло тебе пошел. Думал – вот, докажу. А потом понял – это мое. По-настоящему мое."
Нина молча сдала новую партию. Карты ложились на стол, складываясь в причудливый узор их судеб.
– Он мне тогда сказал... – Павел запнулся. – Сказал: "Я тебя простил, отец. Не потому, что ты заслужил. А потому что иначе не смогу жить дальше. Ненависть – она душу выжигает. А мне моя душа еще нужна..."
...Последний звонок от сына. "Мам, я там, где должен быть. Где нужен. Как ты учила – делаю то, что правильно, а не то, что легко." И что-то такое было в его голосе... Что-то финальное, прощальное. Но она не хотела верить. Не могла...
– А знаешь, что я ему ответил? – Павел смотрел куда-то сквозь карты. – Ничего. Просто разревелся, как девчонка. А он обнял меня и говорит: "Ну что ты, бать? Все хорошо. Теперь – все хорошо..."
Нина почувствовала, как по щеке скатилась слеза. Упала прямо на карту – даму червей.
– Вот так и сидели до утра, – Павел собрал карты. – Я ему про тебя рассказывал. Как познакомились. Как ты меня три месяца динамила. Как потом чуть не сбежала со свадьбы – помнишь? Платье порвала, туфли потеряла...
– Не потеряла, а выкинула, – впервые за вечер в голосе Нины мелькнула улыбка. – Они жали немилосердно. Думала – упаду прямо в ЗАГСе.
– А я все гадал – почему ты босиком? Думал – примета какая-то...
Они оба тихо засмеялись. А потом осеклись – словно кто-то невидимый напомнил: нельзя. Не сейчас. Не здесь.
– Знаешь, – Нина начала раскладывать карты, – он ведь и мне про тот ваш разговор рассказал. Не все, конечно. Только главное. "Мам," – говорит, – "я сегодня отца простил. И тебе тоже придется. Когда-нибудь."
– А ты? – тихо спросил Павел.
– А я ответила – никогда.
За окном громыхнуло. Молния разрезала небо, на секунду осветив номер призрачным светом. В этой вспышке их лица показались друг другу такими знакомыми и такими чужими.
– У тебя опять король пик, – вдруг сказала Нина. – Смотри.
Павел перевернул карту: – А ведь правда. Говорил же Андрюшка – нечестно, что одна карта может все перечеркнуть.
– Зато честно, что она всегда приходит к тому, кто виноват.
Они снова замолчали. В тишине было слышно, как где-то капает вода из неплотно закрытого крана. Кап-кап-кап. Как слезы. Как время. Как жизнь, утекающая сквозь пальцы.
– Последний раз, когда он мне звонил, – Нина начала новую партию, – он сказал что-то странное. "Мама, я понял, почему у нас в игре тройки самые сильные. Потому что настоящая сила – это когда ты не один. Когда есть кого защищать. За кого отвечать..."
– А я его последний звонок проспал, – Павел сжал карты так, что костяшки побелели. – Валялся пьяный в подсобке. Два пропущенных. И смс: "Батя, береги себя. И маму береги, если что..."
...Андрей в форме. Первая фотография из части. Стоит, расправив плечи, улыбается немного смущенно. А на заднем плане – ребята его, сослуживцы. Теперь уже – навсегда двадцатилетние...
Он не договорил. За окном снова громыхнуло, и свет внезапно погас. Они сидели в темноте, слушая шум дождя и стук собственных сердец.
– Вот и все, – сказал Павел в темноту. – Игра окончена.
– Нет, – Нина встала, нашарила в сумке телефон. В синеватом свете экрана её лицо казалось призрачным. – Мы не закончили партию. Андрей не любил незавершенных дел.
Она включила фонарик. Круг света упал на рассыпанные карты.
– Знаешь, что он сказал мне в тот последний разговор? "Мам, жизнь – она как наша игра. Никогда не знаешь, какая карта выпадет. Но главное – играть честно. До конца."
Они молча собрали карты. В свете фонарика их тени на стене сплетались в причудливый танец.
– Последняя партия? – предложил Павел. – За него?
Нина кивнула. За сына можно было сыграть даже с тем, кого поклялась ненавидеть до смерти.
Карты в свете фонарика казались живыми. Тени от них плясали на стенах, складываясь в причудливые узоры – как обрывки их общего прошлого, как недосказанные слова, как несбывшиеся надежды.
...Дождливый вечер. Они сидят в полупустой кофейне. На столе – чашки с остывшим чаем, колода потрепанных карт, купленных в ближайшем киоске. "А давай тройки будут главными?" – предлагает она. "Почему тройки?" – "Потому что нас будет трое – ты, я и наш будущий малыш..."
– Знаешь, – Нина положила первую карту, – Андрюшка однажды спросил меня, почему мы не меняем правила. Почему король пик всегда проигрывает.
– И что ты ответила?
– Что некоторые правила нельзя менять. Иначе игра потеряет смысл.
В темноте его глаза блеснули: – А он сказал?..
– "Как ваш брак, да, мам?"
Они замолчали. Карты ложились одна за другой, создавая свой собственный рисунок судьбы.
– Ты не представляешь, – вдруг сказал Павел, – как я завидовал тебе все эти годы.
– Мне? – Нина удивленно подняла глаза.
– Тебе. Твоей силе. Тому, как ты справилась. Вырастила его. Одна. А я... я просто бежал. От вас, от себя, от ответственности. В бутылку, в случайные связи, в жалость к себе...
– Ты правда думаешь, что я справилась? – её голос дрогнул. – Знаешь, сколько ночей я рыдала в подушку? Сколько раз хотела всё бросить, уехать, начать заново? Только ради него держалась. Ради его взгляда – такого серьезного, понимающего. "Мама справится. Мама сильная." А я не была сильной. Просто не имела права быть слабой.
За окном громыхнуло особенно сильно. Фонарик в руке Нины дрогнул, тени на стене заплясали, как безумные.
– А помнишь, – Павел собрал карты для новой партии, – как он готовился к первым соревнованиям? До изнеможения тренировался.
– Еще бы. Три раза в обморок падал.
– Но выиграл ведь.
– Выиграл, – Нина улыбнулась воспоминанию. – Весь в синяках, с подвернутой ногой, но – выиграл.
...Андрею четырнадцать. Первая серьезная победа. Стоит на пьедестале – худой, взъерошенный, счастливый. В руках – медаль. А в глазах – такая гордость, такая решимость...
– Знаешь, что он сказал мне после того турнира? – Павел раздавал карты. – "Батя, я понял, почему ты любишь борьбу. Это ведь не про то, чтобы повалить противника. Это про то, чтобы не упасть самому."
– А мне сказал другое, – Нина взяла свои карты. – "Мам, я сегодня не с ним боролся. Я с собой боролся. Со страхом. Со слабостью. С желанием сдаться."
Свет фонарика начал тускнеть – садилась батарея. Тени становились все длиннее, все причудливее.
– Последняя партия? – предложил Павел. – Батарея умирает.
– Последняя, – согласилась Нина. – Только давай... давай по-настоящему. Как раньше. Без поддавков.
Он кивнул. В полумраке его лицо казалось высеченным из камня.
Карты легли на стол. Тройка червей. Шестерка бубен. Валет треф. Каждая – как страница их общей истории. Как момент, который уже не изменить. Как выбор, который нельзя отменить.
Стоило им доиграть партию и где-то вдалеке громыхнуло в последний раз, и внезапно включился свет. Они зажмурились от неожиданной яркости. А когда открыли глаза – словно увидели друг друга заново. Постаревшие, измученные, с такой знакомой болью во взглядах.
– Нам пора, – Нина встала. – Скоро рассвет.
Солнце медленно поднималось над горизонтом, когда они выехали на трассу. До кладбища оставалось меньше часа пути. Дождь почти прекратился, только редкие капли разбивались о лобовое стекло.
– Знаешь, – Павел смотрел в окно, – я ведь каждый день хотел позвонить. Сказать... Столько всего сказать. О том, как виноват. Как скучаю. Как горжусь им...
– А я каждый день благодарила судьбу, что ты не звонишь, – она крепче сжала руль. – Потому что не знала, что сказать. Потому что боялась... боялась, что однажды прощу. А этого нельзя было допустить. Ради него.
Кладбище встретило их промозглой утренней тишиной. Несколько родственников – самые близкие, те, кто смог приехать. Священник в потертой рясе. Закрытый гроб, укрытый трехцветным флагом.
Нина стояла прямо, только пальцы побелели, сцепленные в замок. Павел пытался шутить с двоюродным братом, но шутки выходили кривыми, неуместными.
– Хороший был парень, – тихо говорил кто-то за спиной. – Настоящий мужик...
– Да, весь в мать характером...
– А помните, как на соревнованиях...
Среди родственников выделялся молодой парень в военной форме, озиравшийся по кладбищу, будто искал кого-то.
Священник читал молитву. Слова расплывались в утреннем воздухе, смешиваясь с шелестом листьев и приглушенными всхлипываниями.
...Последнее фото сына. На нем он улыбается, такой молодой, такой живой. В военной форме, гордый, красивый. "Мам, не волнуйся. Все будет хорошо. Я же твой сын..."
А потом гроб начали опускать.
Это случилось внезапно – Павел рухнул на колени, зарыдал, захлебываясь слезами. Его плечи тряслись, и он повторял одно и то же: – Сынок... сыночек... прости... прости меня... Я не успел... Не успел сказать...
Нина шагнула к нему. Положила руку на плечо. А потом опустилась рядом и прижала его голову к своей груди, баюкая, как когда-то маленького Андрюшку после страшного сна.
– Тише, Паша... тише... Он знал. Он всё знал...
Они простояли так долго. Родственники деликатно отошли, оставив их наедине с горем. Только ветер шелестел листвой берез, словно нашептывал что-то утешительное.
Нина засунула руку в карман Павлу и достала колоду карт, медленно прошла к яме и аккуратно бросила их в яму, чуть в сторону от гроба.
Вернувшись к Павлу она заметила, что к ним приближается парень в военной форме.
– Здравствуйте, примите мои соболезнования. Я Саша, друг Андрея. Мы с ним договорились, что случись что нехорошее… передадим письма друг друга нашим родителям. – после этих слов он нервно достал из кармана два конверта и протянул их Нине и Павлу.
– Спасибо вам большое ... – было начала Нина, но Александр кивнул и резко развернулся, а затем неестественно быстрым шагом пошел прочь, будто убегая от судьбы, как у Андрея.
Павел дрожащими руками открыл конверт. Почерк сына:
"Папа, если ты читаешь это, значит, я все сделал правильно. Помнишь, ты учил меня – настоящий мужчина должен уметь отвечать за свои поступки? Я ответил. До конца.
Знаешь, я давно тебя простил. Не за измену – за слабость. За то, что сломался. За то, что сдался. Но теперь я понимаю – ты просто не знал, как быть сильным. Тебя никто не научил.
Береги маму. Она сильнее нас обоих, но даже сильным нужна поддержка. Даже если они в этом никогда не признаются.
И знай – я любил тебя. Всегда. Даже когда ненавидел. Твой сын."
Павел прижал письмо к груди, раскачиваясь из стороны в сторону: – Господи... сынок... за что... за что нам это...
Нина подняла свой конверт. Руки дрожали, когда она разворачивала листок:
"Мама, если ты читаешь это... значит, я все сделал правильно. Ты научила меня не отступать. Папа научил меня быть сильным. Вы оба научили меня любить – каждый по-своему.
Я вас люблю. Обоих. Простите друг друга. Ради меня. Ради себя. Ради любви, которая все-таки была.
И помни – ты научила меня главному: делать то, что правильно, а не то, что легко.
Я ухожу с верой в то, что защищаю что-то важное. Что-то большее, чем я сам. Как вы когда-то защищали нашу семью – пока не забыли, что любовь нуждается в защите каждый день.
Помнишь нашу игру? Помнишь, почему тройки были главными? Потому что настоящая сила – это когда ты не один. Когда есть кому подставить плечо. Когда есть ради кого жить.
Я любил вас. Люблю. И буду любить – там, куда ухожу. Надеюсь, однажды вы поймете – король пик не обязательно должен означать поражение. Иногда он может стать началом новой игры. Твой Андрей."
Они сидели на мокрой земле, держась друг за друга, как тонущие – за соломинку. Два человека, когда-то любившие друг друга так сильно, что казалось – навсегда. Два человека, потерявшие всё – дважды. Сначала – друг друга, теперь – сына.
– Поехали, – наконец тихо сказала Нина. – Дождь начинается.
Обратно ехали молча. У мотеля Павел вдруг взял её за руку: – Нина... может... может, попробуем? Ради Андрюши? Он бы хотел...
Она мягко высвободила руку: – Нет, Паша. Все хорошее, что было между нами, мы только что похоронили. А мертвых не воскрешают. Это кощунство.
– Но он просил...
– Он просил простить. Не снова полюбить. Прощаю, Паша. Правда, прощаю. Но...
– Но?
– Но любовь не воскресишь. Как и его. Все лучшее что мы могли создать, сейчас зарыто под землей.
Она села в машину. В зеркале заднего вида отражалось его лицо – постаревшее, осунувшееся, с такой знакомой складкой между бровей.
– Береги себя "Король Пик", – сказала она. – Ради него.
Ночь летела ей навстречу, а в зеркале заднего вида все уменьшалась и уменьшалась фигура мужчины, когда-то бывшего смыслом её жизни. Где-то в бардачке лежала старая колода карт. С потрепанным королем пик, принесшим им столько поражений.
Она не включала радио. Не останавливалась передохнуть. Просто гнала машину вперед, пока ночь не начала медленно отступать перед рассветом.
В предрассветных сумерках где-то вдалеке прогремел гром. Начинался новый день.