Приветственную речь я благополучно провалила, потому что была не в себе. Лилия довольно долго вещала о предстоящей реструктуризации подразделений и необходимость навести в делах порядок ― у меня имелось достаточно времени, чтобы сосредоточиться на важном, но я так и не смогла этого сделать. Внутренние голоса опять начали спорить. Один твердил, что я должна сохранять рассудок трезвым и не поддаваться эмоциям, а другой настойчиво бубнил противоположное. Разум и чувства пошли вразрез друг с другом. Умом я понимала, что так не должно быть, но всё равно растерялась, поэтому и не смогла сказать с кафедры ничего мудрого или судьбоносного. Одним только этим позорным выступлением сразу же заработала себе репутацию трусливой мямли ― никто же не знал, что у меня в голове и на душе тогда творилось.
Больше всего мой провал порадовал Диму. Воспользовавшись ситуацией, он первым вышел со своим докладом, вылил тонны грязи на прежних руководителей и язвительно выразил надежду на то, что под руководством серафима департамент наконец-то выберется из клоаки и вновь расцветёт. Не под моим руководством, заметьте. И перед вышестоящим начальством прогнулся, гад, и меня виртуозно унизил. Грифон и кентавр в этом отношении оказались более порядочными ― они поздравили меня с назначением и вкратце изложили суть текущих проблем своих отделов. А я в это время обливалась потом, глубокими вдохами пыталась унять непонятно откуда взявшуюся боль в груди, старательно обмахивалась папкой с документами и в целом чувствовала себя отвратительно.
― Тебе дурно? ― наконец-то заметила Лилия мои страдания.
― Я сейчас сознание потеряю, ― призналась я.
Она немедленно сунула мне под нос саше с густым запахом лаванды, объявила о завершении собрания и выпроводила всех из зала. Мне действительно было плохо ― уже даже не морально, а физически.
― Должно быть, это из-за меня, ― предположил серафим, встал из-за стола и отошёл в сторону метра на три. ― Так лучше?
Удивительно, но мне и правда стало намного лучше. Хотя бы возможность нормально дышать вернулась, но при этом появилось острое чувство утраты чего-то жизненно необходимого.
― Это ненормально, ― констатировал Никита то, что было очевидно и без слов. ― Демонические печати инкубов затрагивают только эмоциональную природу смертных, они не могут влиять на состояние здоровья. Разве что…
Он умолк, а я испугалась.
― Что? ― спросила сдавленно, уже не сомневаясь в том, что снова услышу в ответ что-нибудь катастрофически неприятное.
Лилия посмотрела на него хмуро, пощупала мне пульс, лоб, заглянула под нижние веки и даже в рот, после чего в ужасе округлила глаза.
― Святая Флора! Да ты отравлена! ― сообщила она, всплеснув руками.
Никита перестал излучать обаяние. Его взгляд стал жёстким и холодным, а руки сжались в кулаки.
― Что ты сегодня ела? ― спросил он, продолжая держаться на безопасном для меня расстоянии.
― Оладьи с малиной. Фил приготовил, ― ответила я и согнулась пополам от жуткого спазма, скрутившего желудок.
Цветочная старушка принялась суетиться вокруг меня, заставляя что-то съесть и выпить, извлекая это самое «что-то» буквально из воздуха. В мгновение ока стол, за которым я сидела, был заставлен бесчисленными пузырьками, баночками и коробочками, но я, увы, не могла даже глоток обычной воды проглотить. Лилия объяснила Никите, кто такой Фил. Серафим помрачнел ещё сильнее, а на меня начали накатывать всё более болезненные спазмы один за другим. Было почти так же больно и страшно, как в тот раз, когда Глеб спас меня от превращения в демона-дракона. Но теперь, кажется, конечным результатом моих мучений должна была стать смерть, а не превращение. Я чувствовала себя настолько плохо, что даже не заметила, как Никита исчез и вернулся снова, но уже не один. Даже не знаю, сколько времени он отсутствовал.
― Помоги ей, ― прозвучал в поглощающей моё сознание темноте его строгий приказ.
― Какого чёрта? Кто это сделал? ― донёсся из той же темноты взволнованный голос Глеба.
― Твой слуга, ― сухо ответил ему серафим.
Больше я ничего не слышала. Чувствовала тепло осторожных прикосновений, лёгкое дыхание на своей щеке, сладость поцелуя, на который хотелось ответить, но не было сил, и тупую боль во всём теле. Теперь она не растекалась по моей плоти от скрученных спазмами внутренностей, а медленно уходила вместе с каждым новым выдохом. По мере того, как исчезала боль, постепенно возвращалось и сознание. Когда всё закончилось, я открыла глаза и обнаружила, что лежу на руках у Глеба, а он сидит на полу, прислонившись спиной к кафедре и смотрит на меня так, словно я только что сделала что-то предосудительное. «А теперь-то что не так? Это ведь я пострадавшая!» ― возмутился один из моих внутренних голосов, а второй напомнил, чем для Глеба закончился предыдущий такой же поцелуй.
― Как себя чувствуешь? ― спросил он тихо, внимательно глядя мне в глаза.
― Как выжатый лимон и одновременно как неблагодарная дрянь, которая снова доставила тебе неприятности, ― призналась я и подняла руку, чтобы дотронуться до одного из серых крыльев, безвольно свисающих вниз за его спиной.
Он не позволил прикоснуться. Поднялся на ноги, усадил меня на стул, спрятал крылья под разорванную сзади футболку, сообщил серафиму, что вернётся в изолятор сам, и ушёл, громко хлопнув дверью конференц-зала.
― Этот кошмар когда-нибудь закончится? ― устало проворчала я ему вслед.
― Когда-нибудь всё заканчивается, ― философски изрёк Никита и наконец-то решился подойти ближе. ― Теперь моё присутствие не доставляет тебе неудобств?
Я подняла на него глаза и поняла, что его присутствие вообще никак меня не беспокоит. Ну вот ни капельки. Исчезло даже то всепоглощающее чувство влюблённости, из-за которого я на протяжении всего совещания вела себя неадекватно. Да, он очень красивый мужчина. Словами такую красоту описать невозможно. Ну и что? С чего меня вдруг к нему потянуло? Я же никогда при выборе возлюбленного не руководствовалась исключительно внешностью. Что это было за наваждение?
― В таком состоянии ты вряд ли сможешь работать. Тебе сейчас отдых нужен, ― проявил он заботу, которую я теперь подсознательно желала отвергнуть.
― Зачем Филу меня травить? ― спросила хмуро, ни к кому конкретно не обращаясь. ― Нормально же всё было. Ну повздорили сначала немного, а потом вроде подружились даже.
― Не думаю, что он сам это провернул, ― высказала своё мнение Лилия, сунув мне в руку стакан. ― Попей. Это просто вода. Глеб из коргоруша все потроха вытряхнет, но до правды докопается, не волнуйся. Яд магией сдобрили скрытой, чтоб ты противоядие принять не смогла. Домашние бесы хоть и хитрые, но туповатые. Они на такое не способны.
Я сделала несколько маленьких глотков, оценила своё состояние как средней паршивости и вперила в красавца-серафима вопросительный взгляд.
― Ты же ангел, причём из верховных. Тоже не знаешь, как снять такую печать демона?
― Существует всего три способа: смерть, завершённый акт взаимной страсти или обращение из носителя чужой магии в её обладателя, ― перечислил он перспективы, ни одна из которых меня не устраивала.
Умереть всегда успеется. Я для этого ещё слишком молода. Акт взаимной страсти… Ну нет. Я ещё не настолько в отчаянии, чтобы вешаться Глебу на шею. Обращение… Это интересно, конечно, но оставаться человеком как-то привычнее и приятнее. И в кого я должна обратиться, если печать соткана сразу из трёх противоречивых сил? В такого же гибрида, как Глеб?
― Почему вы можете запечатывать феноменальные способности, но не в состоянии разрушить какую-то демоническую штуковину?
Вопрос был риторическим, но Никита ответил и на него тоже. Во-первых, у каждой подобной печати, независимо от её ангельского или демонического происхождения, есть владелец и носитель. Принудительное разрушение не только гарантированно причинит непоправимый вред владельцу, но отразится и на здоровье носителя в той степени, в какой чужеродная магия успела укорениться в ауре. В моём случае Глеб пострадает больше, а меня просто с недельку будет штормить. Во-вторых, владелец инстинктивно защищает своё творение. Учитывая, что сероглазый и так пребывает в потрёпанном состоянии из-за неожиданного пробуждения большого количества новых для него способностей и особенностей, бомбануть его может сильно, и тогда на орехи достанется всем, кто пытается ко мне сунуться. Даже если запереть его в изоляторе под подавляющими заклятиями, избежать взрыва не получится. Окружающим при такой изоляции, возможно, и не прилетит, но Глеб стопудово будет раздавлен неконтролируемым всплеском собственных сил и ярости. Если заведомо списать гибридного нефилима со счетов, то разрушить печать можно, но всё упирается в её уникальность.
― Теоретически существование такой печати невозможно, поэтому она и представляет большой интерес для всех, кто имеет отношение к науке, ― пояснил серафим. ― В ней идеально сочетаются три несовместимые энергии. Форма демоническая, известная, но материал для создания использован разный. Я, признаться, сам впервые вижу, что ангельская сила может быть частью печати демона, не конфликтуя с противоположной по природе магией. А оборотни в принципе не создают печатей, но здесь присутствует и часть их энергии тоже. Ты носишь в своей ауре поразительный феномен, Инна Сёмина. Такое нельзя просто разрушить, не разобравшись предварительно в том, как сделать это без угрозы для магического мира. Оборвав любую из связей, можно спровоцировать усиление двух других. Связи также могут замещать друг друга, и тогда печать изменит свои свойства, но никуда не денется. Это действительно очень интересный и уникальный объект для изучения. Но и опасный тоже.
― Да идите вы все лесом со своим изучением, ― сердито проворчала я.
Сгребла в кучу лежащие на столе папки с отчётами и вознамерилась сосредоточиться на работе, забыв спросить об участии крыльев в процессе питания инкубов, но обладатель упомянутых крыльев решил, что это утро испорчено ещё недостаточно. Он появился просто из воздуха, без портала. Окатил Никиту взглядом, не сулящим ничего хорошего, молча отодвинул в сторону Лилию, бесцеремонно взвалил меня себе на плечо и исчез из зала для проведения конференций раньше, чем я успела возмутиться и врезать ему кулаком по спине. Я всё-таки возмутилась и врезала, наплевав на то, что там у него полученная вчера рана, но случилось это выражение протеста уже не в здании департамента, а в квартире родственников моей мамы. Наглец даже не вздрогнул, словно не почувствовал боли. Сбросил меня на кровать, навалился сверху, уставился ненавидящим взглядом своих выразительных серых глаз и приказал:
― Не сопротивляйся.
Я упёрлась ему в грудь руками и начала гневно высказывать несогласие с происходящим, но серые глаза вдруг засветились изнутри мягким серебристым сиянием, заставив меня умолкнуть и сменить гнев на совсем другие эмоции. Не буду виснуть у него на шее, ага. Не хочу акта взаимной страсти. Ну-ну. Кто бы меня спрашивал, чего я не хочу и не буду. Сшитый коргорушем пиджак улетел в одну сторону, брюки исчезли в другом направлении, оба внутренних голоса предательски умолкли, а реальность растворилась в пленительном серебристом сиянии, дарящем сладкое обещание чего-то незабываемого.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мозг включился снова. Глеба к этому моменту в квартире уже не было. Я лежала на кровати, прикрытая простынёй, и чувствовала себя полностью опустошённой, но и удовлетворённой одновременно. Случившееся не оставило сожалений или ощущения чего-то неправильного. Даже наоборот. Это было потрясающе. Я уже давно не невинна, но ещё ни разу не испытывала такой бури эмоций и столь всепоглощающего желания. Стас был моим лучшим партнёром, но всё-таки во многом эгоистичным, а Глеб… Он… Это невозможно передать словами. Он просто перевернул мои представления об интимной стороне жизни, вот и всё. Наверное, все демоны-инкубы так могут, но до этого дня я как-то не успела обзавестись опытом столь близкого общения с ними.
На то, чтобы окончательно прийти в себя, ушло не меньше часа. Я просто лежала и смотрела в потолок, перебирая в уме воспоминания. «Не возвращайся туда», ― сказал Глеб перед тем, как покинул меня. Он убрал печать. Всё получилось. Начался процесс, конечно, против моей воли, но теперь, когда всё уже случилось, я добровольно согласилась бы повторить это волшебство даже без чарующего серебристого сияния, сломившего моё сопротивление. И крылья… Глеб расправил их на пике наслаждения ― резко и неожиданно. Даже слегка повредил о стену, где на светлых обоях теперь осталось маленькое пятнышко его крови. Всё-таки крылья для него важны, а он хочет избавиться от них. Почему?
Ответ пришёл сам, мгновенно меня отрезвив. Эльфийка Фаина приняла решение об операции для того, чтобы Глеб потерял возможность снять печать. А он отказался от собственных крыльев потому, что они ― часть магической сути инкуба. Без них больше не будет печатей. Меня он считал уже обречённой, но не хотел, чтобы департамент науки использовал его способности для создания новых подобных объектов. Согласившись с решением Фаины, он тем самым лишил её шанса заполучить такую же печать в будущем. Я хрупкая смертная, могу и умереть, а другого носителя уже не будет. А теперь Глеб воспользовался тем, что серафим вытащил его из изолятора ради моего очередного спасения, и просто поставил точку, уповая лишь на слабый шанс удачи. Нет печати ― нет ко мне интереса. Он сделал это для меня. Для моего блага. А сам? Что теперь будет с ним? Учёные подсунут ему другую девицу? Или…
― Чёрт! Нет! Дурак, не делай этого! ― завопила я, соскочив с кровати.
Блаженство и эйфорию как ветром сдуло. Глеб же принципиальный и бессердечный, в том числе и по отношению к себе самому. Он избавит себя либо от крыльев, либо вообще от жизни, которую никогда не ценил. Я теперь не представляю никакого интереса ни для магического министерства, ни для подпольных лабораторий. Я снова простая смертная ― безработная и с кучей реальных проблем. Что я могу?
Взгляд упал на сумочку, которая валялась на полу рядом с пиджаком. Упав на колени, я открыла её дрожащими руками и едва не запрыгала от радости, обнаружив, что Глеб не забрал ключ от служебной квартиры, находящейся в Ином мире, и портальный брелок. Я могу вернуться! Могу попытаться спасти его, если ещё не поздно!
«Даже ценой собственной жизни, которая теперь волнует только твоих близких?» ― рассудительно уточнил внутренний голос.
А разве жизнь Глеба не ценна? Пусть он и не совсем человек, но человеческого в нём гораздо больше, чем во многих людях. Он просто не верит в себя.