–Ты никогда меня не понимал! – голос Анны срывался на крик, эхом отражаясь от стен просторной гостиной. – Всю мою жизнь ты пытаешься сделать из меня свою копию!
Сергей Петрович побагровел, его крупные руки сжались в кулаки. Жена, Наталья Андреевна, испуганно металась между ними, пытаясь предотвратить неизбежное.
– Копию? – отец почти шипел. – Я хочу, чтобы моя дочь не умерла с голоду со своими картинками! Что ты знаешь о жизни в свои девятнадцать? Думаешь, мир будет восхищаться твоими каракулями?
Анна резко развернулась к стене, где висела её последняя работа – портрет матери, написанный маслом. Художественный руководитель в школе искусств назвал его "многообещающим".
– Каракули? – она сорвала картину со стены. – Вот, значит, как ты это видишь? А знаешь, что сказал Михаил Леонидович? Что у меня талант! Что я могла бы...
– Михаил Леонидович! – отец презрительно фыркнул. – Такой же неудачник, как все эти... художники. Всю жизнь преподаёт в районной школе искусств, потому что его собственные картины никому не нужны!
– Петя, – мать попыталась положить руку ему на плечо, но он стряхнул её прикосновение.
– Нет, пусть слушает! – он шагнул к дочери. – Знаешь, сколько таких талантливых прозябает в подвальных студиях? Продают свои картины за копейки туристам? А юридическое образование – это стабильность, это...
– Это твоя мечта, папа! Твоя! – Анна швырнула картину на диван. – А я не хочу провести всю жизнь, составляя договоры и просиживая штаны в офисе! Я задыхаюсь от одной мысли об этом!
– Ты просто избалованная девчонка! – отец грохнул кулаком по столу. Ваза с цветами подпрыгнула, расплескав воду. – Мы с матерью всё тебе давали, ни в чём не отказывали...
– Кроме права выбирать свою жизнь!
– Выбирать? – он горько рассмеялся. – Прекрасно! Выбирай! Но только не приходи потом просить денег на краски и холсты. Не жалуйся, что тебе нечего есть!
– И не подумаю! – Анна вздёрнула подбородок. По щекам текли злые слёзы. – Я докажу тебе... Докажу всем вам!
– Анечка, – мать попыталась обнять её, но она отшатнулась.
– Уйди, мама! Ты всегда на его стороне! Всегда молчишь, когда он решает за всех!
– Не смей говорить так с матерью! – прогремел отец.
– А то что? Запретишь мне и это? – Анна метнулась к лестнице, ведущей в её комнату. – Знаешь что? Ты прав! Я ухожу! Не хочу больше жить по твоим правилам!
– Анечка, доченька! – мать бросилась за ней.
Отец стоял у окна, спиной к комнате. Его широкие плечи окаменели, на виске пульсировала жилка.
– Уходишь? – спросил он, не оборачиваясь. – Что ж, иди. Только запомни: назад дороги не будет.
Анна замерла в дверях. Где-то в глубине души теплилась надежда, что он остановит её, попытается понять... Но отец молчал.
– Я тебя ненавижу, – прошептала она. – Ты... ты худший отец на свете! Лучше бы у меня вообще не было отца!
Она не видела, как он вздрогнул от этих слов. Не заметила, как побелели костяшки его пальцев, стиснувших подоконник. Не услышала сдавленного всхлипа матери.
Входная дверь захлопнулась с такой силой, что зазвенела люстра.
Анна спускалась по лестнице с рюкзаком, набитым самым необходимым. Её любимые кисти, альбомы с набросками, немного одежды, сбережения с подработки в книжном – не так уж много, но для первого шага хватит.
Первый год был самым тяжёлым. Анна переехала в Питер – подальше от родного Ярославля, от родительского дома, от прошлой жизни. Сняла угол в коммуналке на окраине – клоповник, как называли такие места местные. Но своё, независимое.
Работала официанткой в круглосуточной забегаловке, потом – уборщицей в художественной галерее. Вечерами рисовала, до боли в пальцах, до рези в глазах. Иногда удавалось продать пару картин на уличных развалах – копейки, но на краски хватало.
Мать звонила каждый день первые полгода. Потом – раз в неделю. Анна сбрасывала звонки, удаляла сообщения. Только иногда, совсем поздно ночью, слушала голосовые записи, сжимаясь от тоски по родному голосу.
От отца приходили письма – бумажные, не электронные. Она узнавала его почерк на конвертах и, не распечатывая, отправляла в мусор. Гордость не позволяла даже взглянуть на строчки.
Через год бесконечных переездов судьба наконец смилостивилась - нашлась мансарда в старом питерском доме на Петроградке. Комнатушка крошечная, зато окна в полстены, и по утрам солнце рисовало на полу золотые квадраты. В местном "Художнике" как раз уволился продавец, и хозяйка, вечно суетливая Марина Павловна, приняла её без лишних вопросов. Анна не просто отпускала краски и кисти - делилась опытом, советовала, какой грунт лучше, какие карандаши брать для набросков. А когда одна из постоянных покупательниц попросила позаниматься с её сыном рисованием, сама не заметила, как обросла учениками. Теперь каждые выходные превращались в весёлый хаос из детских голосов, разноцветных клякс и неожиданных открытий. Деньги, что платили родители, позволяли уже не считать копейки до зарплаты.
Её работы начали замечать. Сначала – маленькая выставка в библиотеке. Потом – участие в коллективной экспозиции молодых художников. Публикация в местном арт-журнале. Маленькие шаги, но она двигалась вперёд.
На третий год появился Андрей – галерист, разглядевший в её картинах что-то особенное. Он предложил сотрудничество, стал продвигать её работы среди коллекционеров. Между ними завязался роман – яркий, но недолгий. Андрей хотел влиять на её творчество, менять стиль под запросы рынка. Анна не могла – снова почувствовала ту же удушающую несвободу, что и в родительском доме.
Они расстались, но связи в мире искусства остались. Как и первые серьёзные покупатели её картин.
Пятый год вдали от дома подходил к концу. Анна стояла у окна своей мансарды, рассматривая только что законченную картину для предстоящей выставки. "Грани света" – её первая персональная экспозиция в небольшой питерской галерее. Тридцать работ о человеческих отношениях, о любви и боли, о прощении и непонимании. Критики уже хвалили несколько предварительно показанных работ – за глубину образов, эмоциональность мазка, особый взгляд на свет и тень.
Телефон зазвонил, когда она протирала кисти. Номер матери. Анна по привычке потянулась сбросить вызов, но что-то её остановило. Может, усталость от многолетнего молчания, может, странное предчувствие...
– Алло?
– Анечка... – голос матери дрожал. – Доченька...
– Что случилось? – В груди похолодело.
– Папа в больнице. Инсульт. Врачи говорят... – мать всхлипнула. – Говорят, всё очень плохо.
Анна опустилась на стул. Комната поплыла перед глазами.
– Когда?
– Два часа назад. Он... он последнее время часто спрашивал о тебе. Следил за твоими успехами. В газетах читал...
– Я выезжаю. – Анна уже металась по комнате, судорожно собирая вещи. – В какой больнице?
– В первой городской. Реанимация. Анечка, поторопись...
Дорога до вокзала слилась в один лихорадочный кошмар. Такси, очередь в кассу, трясущиеся руки, не сразу попадающие банковской картой в терминал. "На ближайший поезд до Ярославля. Да, любой вагон. Нет, багажа нет..."
Четыре часа в душном вагоне растянулись в вечность. Анна пыталась читать, спать, рисовать в блокноте – всё валилось из рук. Перед глазами стояло лицо отца: то гневное, искажённое яростью в день их ссоры, то измученное, больное, каким она его ещё не видела, но могла представить.
"Лучше бы у меня вообще не было отца!" Собственные слова жгли память калёным железом. Боже, каким же глупым, жестоким ребёнком она была! Как могла не замечать, что за строгостью и контролем скрывалась любовь – неуклюжая, неумелая, но такая настоящая?
В больницу она влетела около полуночи. Мать, осунувшаяся, с потухшими глазами, ждала в коридоре.
– Анечка! – они обнялись, и все пять лет разлуки словно растворились в этом объятии.
– Как он? Где он? Можно к нему?
– В реанимации. Врачи говорят... – мать всхлипнула. – Говорят, счёт идёт на часы. Он в коме, Анечка. Не приходит в сознание.
Сквозь стеклянную дверь реанимационной палаты Анна увидела его – и не узнала. Где тот сильный, властный человек, который так упрямо пытался выстроить её жизнь по своему плану? На больничной койке лежал изможденный старик, опутанный проводами и трубками.
– К нему можно? – спросила она у проходящей медсестры.
– Пять минут, не больше. – Женщина в белом халате сочувственно посмотрела на неё. – Говорите с ним. Иногда они слышат...
Анна приблизилась к кровати на дрожащих ногах. Взяла холодную отцовскую руку в свои ладони.
– Папа, – голос срывался. – Папочка, это я. Я приехала. Слышишь? Я здесь.
Мерно пищал кардиомонитор. Где-то в коридоре разговаривали врачи. А она говорила и говорила – торопливо, захлёбываясь словами, боясь не успеть сказать главное.
– Помнишь, ты спрашивал, что я знаю о жизни? Ты был прав – я ничего не знала. Я училась, папа. Каждый день училась. У меня теперь выставка. Настоящая. Ты бы гордился... Ты ведь гордишься, правда? Мама сказала, ты следил за мной. А я была такой дурой... такой злой, неблагодарной... Прости меня, папочка. Очнись, пожалуйста. Я всё исправлю, честно! Я больше никогда...
– Папа, – Анна сжимала его безжизненную руку, вглядываясь в осунувшееся лицо. – Ты слышишь меня? Пожалуйста, услышь...
Мерный писк приборов отсчитывал секунды. За окном занимался серый рассвет, а она всё говорила и говорила, боясь остановиться хоть на мгновение.
– Помнишь, как ты учил меня рисовать кораблики? Мне было пять, и у меня никак не получались паруса. А ты сказал: "Не спеши, смотри внимательнее..." – она всхлипнула. – Я помню каждый урок, папочка. Каждый раз, когда ты хвалил мои рисунки. А потом... потом я так ужасно с тобой поступила...
Его пальцы едва заметно дрогнули в её ладони. Или ей показалось?
– Папа? – она подалась вперёд. – Папочка, ты слышишь меня?
В этот момент монитор сердечного ритма издал протяжный, непрерывный звук. На экране ровная линия сменила привычные зубцы.
– Нет... Нет-нет-нет! – закричала Анна. – ПАПА! НЕ УХОДИ!
В палату вбежали врачи. Кто-то пытался оттащить её от кровати, но она вцепилась в отцовскую руку, не желая отпускать.
– ПАПОЧКА, ПРОСТИ МЕНЯ!
От её крика застыла кровь в жилах у всех, кто был в ту ночь в больнице - такой в нём была боль и отчаяние.
– Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! СЛЫШИШЬ? ЛЮБЛЮ! НЕ УХОДИ!
– Он вас больше не услышит. Мне жаль… – глухо произнёс врач.
– НЕТ! – Анна рухнула на колени у кровати. – Пожалуйста... пожалуйста, вернись... Я не успела... Я должна была сказать...
Её рыдания разносились по всему этажу. Медсестры плакали, глядя на эту сцену. Мать, белая как мел, прижимала к губам платок.
– Доченька, – она попыталась обнять Анну, но та не чувствовала прикосновений.
– Я не сказала ему, мама... – шептала она сквозь слёзы. – Не сказала, как сильно люблю... Как благодарна... Он не услышал...
– Услышал, – мать гладила её по голове. – Он знал, Анечка. Всегда знал.
Через несколько дней после похорон, разбирая отцовский кабинет, они нашли папку. В ней хранились все газетные вырезки о достижениях Анны, распечатки статей из интернета о её выставках, даже пригласительный билет на предстоящую экспозицию. А в самом низу – старая фотография: маленькая Аня рисует за столом, а отец, склонившись над её плечом, с гордостью смотрит на детский рисунок. На обороте его аккуратным почерком написано: "Моя художница. Верю в тебя."
Другие интересные рассказы: