— Катя, ты совсем с ума сошла! Нельзя так жить! — причитала Галина Петровна, нервно постукивая костяшками пальцев по кухонному столу. — Посмотри на себя — одни синяки под глазами. Когда ты в последний раз нормально спала?
Екатерина Соколова устало потёрла переносицу. Разговор с матерью давно превратился в заезженную пластинку, но спорить не было ни сил, ни желания. За окном серело промозглое ноябрьское утро, а в квартире пахло подгоревшей яичницей и перегаром — типичное воскресенье в их доме.
— Мам, давай не начинай, а? — она отхлебнула остывший кофе. — У меня всё под контролем.
— Под контролем?! — всплеснула руками Галина Петровна. — Твой муж-алкоголик третий месяц без работы, Ванька по ночам шляется неизвестно где, а младшие... Господи, Катя, они же совсем без присмотра!
Екатерина поморщилась. Каждое слово матери било точно в цель, но что она могла сделать? Бросить Сергея? А куда идти с тремя детьми? Да и любила она его всё ещё, вопреки всему — глупо, по-бабьи, помня того весёлого парня с гитарой, который когда-то очаровал её в строительном техникуме.
— Ванька у меня хороший, — упрямо возразила она. — Учится нормально, спортом занимается. А что гуляет — так молодой ещё, пусть погуляет.
— Ой, не говори... — махнула рукой Галина Петровна. — Видела я вчера твоего "хорошего" с этой... как её... Томкиной девкой.
Екатерина напряглась. Таня. Дочь её бывшей подруги Томы, с которой они когда-то вместе работали на трикотажной фабрике. Тома спилась после развода, а её дочь... Что-то было в этой девчонке неправильное, змеиное. Екатерина нутром чувствовала — быть беде.
— С какой ещё Томкиной? — переспросила она, хотя внутри всё похолодело.
— А ты не знала? — Галина Петровна прищурилась. — На лавочке у подъезда сидели, обжимались. Я глазам своим не поверила — вылитая мать в молодости, только глаза хитрые-хитрые...
В прихожей что-то грохнуло, и послышалась невнятная ругань — проснулся Сергей. Екатерина вздрогнула и машинально одёрнула рукав, прикрывая синяк на запястье.
— Мам, иди домой, — тихо, но твёрдо сказала она. — Я сама разберусь.
Галина Петровна покачала головой, но спорить не стала. Только у двери обернулась: — Катя, доченька... Береги себя. И за Ванькой присмотри — материнское сердце чует, не к добру эта история.
Екатерина кивнула и принялась собирать со стола. В голове крутились тревожные мысли. Иван, её красавец-сын, её гордость и надежда, связался с Танькой? Нет, этого нельзя допустить. Только не с ней, только не сейчас, когда он наконец-то взялся за ум, когда появилась надежда на поступление в институт...
День потянулся привычной чередой забот. Младшие — Митя и Светка — носились по квартире как угорелые, Сергей, похмельный и злой, требовал опохмелиться. Екатерина крутилась как белка в колесе — готовка, уборка, проверка уроков, стирка... Только к вечеру, загнав младших за уроки, она присела перевести дух.
И тут входная дверь хлопнула — вернулся Иван.
— Ванечка! — окликнула она. — Иди сюда, поговорить надо.
Сын появился в дверях кухни — высокий, широкоплечий, с непослушной чёлкой, падающей на глаза. Красивый. В груди привычно кольнуло гордостью.
— Чего, мам?
— Правда, что ты с Танькой Воробьёвой встречаешься?
Иван дёрнул плечом: — Ну встречаюсь. И что?
— Сынок... — Екатерина замялась, подбирая слова. — Не надо тебе с ней. Она... нехорошая девочка.
— Мам, только давай без этого, ладно? — в голосе сына зазвучало раздражение. — Я уже не маленький, сам разберусь.
— Ваня, послушай...
— Всё, мам! — он резко развернулся. — Я сказал — сам разберусь!
Екатерина беспомощно смотрела вслед уходящему сыну. В висках стучало предчувствие беды, но что она могла сделать? Запереть его дома? Следить за каждым шагом?
Она не знала, что через месяц эта история обернётся кровью. Что ей придётся делать страшный выбор между материнским долгом и человеческой моралью. Что её жертва окажется напрасной...
А пока она просто сидела на кухне, глядя в темнеющее окно, и пила остывший чай, пытаясь заглушить тревогу, разъедающую душу...
Время неслось вперёд безжалостной метелью, заметая следы несбывшихся надежд. Декабрь выдался на редкость промозглым — город утопал в грязной слякоти, а небо, казалось, навсегда забыло о солнце.
Екатерина старалась не думать о Тане, но та словно нарочно мозолила глаза — вертелась у подъезда, громко смеялась с подружками, демонстративно виснула на Иване. А он... он словно ослеп и оглох, не замечая ничего вокруг.
— Катька, здорова! — раздался хриплый голос за спиной, когда она возвращалась с работы.
Тома. Опухшая, с мутными глазами, но всё ещё сохранившая следы былой красоты. Екатерина поёжилась — от былой подруги осталась лишь оболочка, наполненная водкой и злобой.
— Здравствуй, Тома.
— Чё такая надутая? — Тома качнулась, пытаясь ухватить её за рукав. — Брезгуешь старой подругой? А вот дочка моя твоему сынку, значит, не противна!
— Тома, иди домой, — устало ответила Екатерина. — Ты пьяная.
— Пьяная?! — взвизгнула та. — А ты... ты... Думаешь, я не вижу, как ты нос воротишь? Таньку мою попрекаешь? А твой-то... хахаль-то твой... небось каждый день надирается!
Екатерина молча прошла мимо. В подъезде пахло кошками и варёной капустой. Поднимаясь по лестнице, она слышала, как Тома продолжает выкрикивать ругательства.
Дома было непривычно тихо. Сергей, слава богу, дрых на диване, младшие делали уроки...
— Мам! — Светка выскочила в коридор. — А можно мы в воскресенье в цирк сходим? У нас в классе билеты продают!
— В цирк? — Екатерина прикинула в уме финансы. — Ну, давай...
Она и не подозревала, что именно это решение перевернёт всю их жизнь.
Воскресенье выдалось солнечным. Впервые за много дней Екатерина чувствовала себя почти счастливой — дети радостно щебетали, предвкушая представление, даже Сергей с утра был трезв и относительно благодушен.
— Ванька, с нами пойдёшь? — спросила она у сына.
— Не-а, — он даже не оторвался от телефона. — У меня свои планы.
Она хотела спросить, не связаны ли эти планы с Таней, но промолчала. В последнее время любой разговор о девушке заканчивался ссорой.
Цирк оказался настоящим праздником. Светка визжала от восторга, глядя на воздушных гимнастов, Митя хохотал над клоунами... Екатерина поймала себя на том, что впервые за долгое время улыбается.
А потом зазвонил телефон.
— Мама... — голос Ивана дрожал. — Мама, я... я её убил!
Сердце рухнуло куда-то в пропасть.
— Что?! Ваня, что ты говоришь?!
— Приезжай скорее! — он всхлипнул. — Мама, я не знаю, что делать... Она... она мёртвая!
Мир закружился каруселью. Как она довела детей до дому, как вызвала такси — всё слилось в один кошмарный калейдоскоп.
Иван встретил её у подъезда — бледный, трясущийся.
— Там... — он махнул рукой в сторону квартиры. — Я не хотел! Она... она воровала у нас! Я застал её, когда она рылась в шкафу... Хотел только оттолкнуть, а она... она упала и... и головой об трюмо...
В квартире пахло смертью. Таня лежала неестественно изогнувшись, возле разбитого трюмо. На виске запеклась кровь, глаза остекленели...
— Господи... — прошептала Екатерина. — Что же ты наделал...
— Мам, — Иван вцепился в её руку. — Мам, что теперь будет?
Что будет? Тюрьма. Сломанная жизнь. Всё, о чём она мечтала для сына — институт, карьера, нормальная жизнь — всё рухнет в один миг.
— Так, — она с трудом заставила себя соображать. — Слушай меня внимательно. Сейчас ночь. Недалеко стройка, там котлован...
— Мам, ты что?! — он в ужасе уставился на неё.
— Молчи! — она тряхнула его за плечи. — Хочешь в тюрьму? Хочешь всю жизнь себе сломать?!
В его глазах плескался страх. Тот самый страх, который она видела, когда он в детстве разбивал коленки или боялся темноты. И, как тогда, она должна была защитить его. Любой ценой.
Они действовали как в кошмарном сне. Завернули тело в старый ковёр. Дождались глубокой ночи. Тащили по тёмным переулкам, замирая от каждого шороха...
Котлован зиял чёрной пастью. Земля была мёрзлой, но они копали как одержимые. Потом Иван забросил лопату в реку — от греха подальше.
— Всё будет хорошо, — прошептала Катя, прижимая к себе трясущегося Ваню, совсем как в детстве, когда он разбивал коленки во дворе. — Ничего не бойся, мама рядом. Прорвёмся.
В горле стоял ком, руки дрожали, но она гладила сына по спине, баюкала, как младенца. И откуда только силы брались? Господи, хоть бы правда всё обошлось...
Знать бы ей тогда, что эти успокаивающие слова станут их проклятием. Что её безумная материнская любовь, толкнувшая на такое... превратится в настоящий ад для всех.
А пока они брели домой по тёмным улицам, и первый снег заметал их следы, словно пытаясь скрыть страшную тайну этой ночи.
Три недели они жили как на пороховой бочке. Каждый звонок в дверь, каждый шорох заставлял вздрагивать. Екатерина похудела, осунулась, но держалась — ради детей, ради Вани...
А потом начались дожди.
— Мама! Мама! — Светка ворвалась в квартиру с выпученными глазами. — Там... там на стройке...
Сердце остановилось.
Дальше всё закрутилось как в дурном кино. Милиция, допросы, обыски... Они с Ваней держались до последнего, но следователь, хмурый мужик с цепким взглядом, словно видел их насквозь.
— Екатерина Михайловна, — говорил он, постукивая ручкой по столу. — Давайте начистоту. Мы знаем, что произошло. Вопрос только в том, кто именно...
И тогда она решилась.
— Это я, — сказала она твёрдо. — Я убила Таню.
— Что?! — следователь подался вперёд. — Вы понимаете, что говорите?
— Прекрасно понимаю. Я застала её, когда она воровала у нас дома. Толкнула, она упала...
— А сын где был?
— В институте. На занятиях.
Следователь смотрел долго, изучающе. Она выдержала этот взгляд.
— Знаете, — сказал он наконец, — я вам не верю. Но доказать обратное... — он махнул рукой. — Что ж, пишите признание.
Иван уехал к дальним родственникам в деревню. Младших забрала к себе Галина Петровна. А она... она получила шесть лет колонии общего режима.
На суде Тома, пьяная в дым, кричала и проклинала её. Екатерина смотрела прямо перед собой, не слушая ни адвоката, ни судью, ни причитания матери. Она спасла сына — это было главным.
Но судьба словно посмеялась над её жертвой.
Первый удар настиг через полгода — Иван умер от передозировки. Просто не выдержал груза вины, начал колоться...
— Не уберегла... — рыдала Галина Петровна на свидании. — Катенька, доченька, что же ты наделала...
Следом пришла весть о Мите — он связался с плохой компанией, тоже начал употреблять. Светка замкнулась в себе, перестала учиться. А Сергей... тот просто спился окончательно.
В тюремной робе было жарко, но Екатерина всё равно мёрзла. Сидела на жёсткой койке, глядя в зарешёченное окно, и думала — а стоило ли? Может, если бы тогда, в ту страшную ночь, она поступила иначе...
Иван бы отсидел, да. Но был бы жив. Митя не связался бы с наркотиками. Светка...
— Эй, Соколова! — окликнула её сокамерница. — Опять загрузилась? Брось, все мы тут не от хорошей жизни...
Екатерина только качала головой. Она-то знала — её привела сюда не жизнь. Её привела сюда слепая материнская любовь, та самая, что заставляет птицу бросаться под пули, защищая птенцов.
Только вот пули всё равно настигли. И теперь ей предстояло жить с этим — год за годом, день за днём...
А за окном шёл дождь. Тот самый, что когда-то размыл могилу Тани, похоронив вместе с ней все надежды на счастливую жизнь.
В тот вечер Екатерина впервые по-настоящему заплакала. Плакала долго, навзрыд, как не плакала даже в детстве. Оплакивала свою сломанную жизнь, погибшего Ваню, спившегося мужа, несчастных младших...
И где-то в глубине души понимала — это только начало расплаты. За ту ночь, за тот выбор, за материнскую любовь, превратившуюся в проклятие.
Говорят, время лечит. Но есть раны, которые не заживают никогда. И шрамы от них — не на теле, а в душе — остаются навсегда, напоминая о том, как тонка грань между любовью и одержимостью, между защитой и преступлением, между спасением и гибелью...
А где-то в городе, в типовой квартире, по-прежнему пахнущей кошками и варёной капустой, пьяная Тома смотрела на фотографию дочери и шептала проклятия. И эти проклятия, словно чёрные птицы, кружили над колонией, где Екатерина Соколова отбывала свой срок, расплачиваясь за роковой выбор между материнским долгом и человеческой моралью.
Но это уже совсем другая история...
Благодарю за внимание!
Уважаемые читатели, как вы считаете нужна ли была такая жертва со стороны матери?
Интересный рассказ: