30 ноября и 1 декабря в МХТ имени А.П. Чехова состоится премьера спектакля Константина Хабенского «Чайка». Эта пьеса Чехова – важнейшая для Художественного театра, неслучайно изображение чайки, созданное архитектором Федором Шехтелем, стало эмблемой МХТ. Спектакль К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко в 1898 году не только обернулся триумфом пьесы, прежде провалившейся в Александринском театре, но и повлиял на все мировое искусство сцены, а Антон Павлович Чехов стал главным драматургом ХХ века.
В Художественном театре «Чайку» ставили не раз. В 1960 году вышел спектакль Виктора Станицына и Иосифа Раевского с Аллой Тарасовой в роли Аркадиной, Павлом Массальским – Тригориным и юной Татьяной Лавровой в роли Нины Заречной. В 1968 году свою версию «Чайки» представил Борис Ливанов, в 1980-м – Олег Ефремов: его «Чайка» шла три десятилетия, с 2001 года – в редакции, осуществленной Николаем Скориком. В 2020 году «Чайка» вышла в версии литовского режиссера Оскараса Коршуноваса.
А вот – новая «Чайка». В ней на Основную сцену МХТ выйдут Кристина Бабушкина (Аркадина), Илья Козырев (Треплев), Станислав Любшин и Анатолий Кот (Сорин), Софья Шидловская (Нина), Андрей Максимов (Тригорин), Игорь Верник (Дорн), Полина Романова (Маша), Денис Парамонов (Медведенко), Алена Хованская (Полина Андреевна), Вано Миранян (Шамраев).
В творческой команде спектакля – помощник режиссера Ольга Михайловна Рослякова. В Художественном театре она с 1981 года, работала с Олегом Ефремовым, Анатолием Эфросом, Камой Гинкасом, Юрием Бутусовым, Константином Богомоловым и многими другими режиссерами. Для нее «Чайка» не просто пьеса, можно сказать, это одно из главных литературных произведений ее жизни. Накануне премьеры спектакля Константина Хабенского Ольга Михайловна поделилась с нами своими воспоминаниями о мхатовских «Чайках» и впечатлениями от идущих сейчас репетиций.
– Иногда читаешь о том, как тот или иной знаменитый артист посмотрел «Три сестры» Немировича-Данченко и захотел выбрать актерскую профессию. Помню, как об этом рассказывал Олег Павлович Табаков. В моей жизни было два спектакля, после которых у меня появилась мечта работать в театре. Это те же «Три сестры» Немировича-Данченко – с Маргаритой Юрьевой, Ириной Мирошниченко и Раисой Максимовой в ролях Ольги, Маши и Ирины. И это «Чайка» Бориса Ливанова.
Я довольно рано пришла служить в театр. На тот момент у меня была совершенно другая профессия, но я ее оставила. Несколько дней ходила около театра, не решаясь переступить порог, потом все-таки отважилась и попросила: «Можно устроиться работать кем-нибудь?» И меня взяли «кем-нибудь». Вот тогда я и увидела «Чайку» Ливанова – тонкий, серьезный спектакль, с настоящим погружением в чеховский мир. Очень неспешный – тогда ведь были совсем другие скорости жизни.
В нем был удивительный актерский состав: Аркадина – Ангелина Степанова, Тригорин – Леонид Губанов, Треплев – Олег Стриженов, Нина – Светлана Коркошко. Замечательная Маша Ирины Мирошниченко, с ее безмерным горем. Навсегда я запомнила дуэт Евгении Ханаевой – Полины Андреевны и Льва Иванова – Дорна (уже потом я узнала, что они и в жизни переживали трагический роман). Запомнила, как трогательно волновался за Костю Треплева Галикс Колчицкий – Сорин. Тогда я поняла, как важно работать в театре, где идет чеховский репертуар.
Потом я поступила на режиссерский факультет МГИКа, в котором преподавали потрясающие педагоги (скажем, режиссуру у нас вела Ираида Александровна Мазур, ученица Станиславского), а после его окончания вернулась в Художественный театр.
К тому времени вышла другая «Чайка» – в постановке Олега Ефремова. Жалко, что этот спектакль в своем первоначальном актерском составе не остался на кинопленке, но существует его аудиозапись, которую можно слушать бесконечно.
Это самая любимая моя «Чайка». Спектакль Ефремова наполняла музыка, вибрация звуков, в нем был импрессионизм света, настоящая светопись – благодаря сценографии Валерия Левенталя и работе художника по свету Ефима Удлера возникало чувство таинства природы, сопричастности душевному миру всех персонажей пьесы. Это был трагический спектакль. Уже в первом действии, когда раздавался далекий заунывный собачий вой, возникало предчувствие того, что случится в финале.
В «Чайке» Ефремова важное место было отдано монологу Заречной о мировой душе. Из полумрака озера выезжала беседка Левенталя и в белой летящей одежде Нина Заречная (Анастасия Вертинская) произносила знаменитый монолог «Люди, львы, орлы…» так, что от этого зрелища невозможно было оторваться. «Общая мировая душа» – эта тема связывала Чехова и Метерлинка. В то время, когда Чехов писал «Чайку», он зачитывался произведениями этого писателя. В одном из писем 1895 года даже спрашивал Суворина: «Отчего Вы не попытаетесь поставить в своем театре Метерлинка? Если бы я был директором Вашего театра, то я в два года сделал бы его декадентским или постарался бы сделать. Театр, быть может, казался бы странным, но все же он имел бы физиономию». Недоговоренности, подтекст, паузы пробуждают сильные эмоции. Метерлинк тоже считал, что молчание лучше множества слов. «Если позволено молчать, то я предпочитаю молчать», – писал он. При подобном понимании пауз каждое слово в пьесе становится весомым, важным. И в «Чайке» Олега Ефремова в тебя попадало буквально каждое слово. Когда Вертинская медленно и глухо роняла слова «Пусто… пусто… пусто», в тебе это оставалось навсегда. Сегодня слушаешь этот страшный текст и думаешь: как Чехов предвидел то, что будет происходить в мире?
Вспоминаю Тригорина Александра Калягина. Его герой был удивителен тем, что возникало полное впечатление, будто в истории с Ниной он ни при чем. Тригорина Калягина волновали не женщины – его интересовала лишь его работа, писательство. В какой-то момент Нина заговаривала с ним о творчестве, и он загорался. Влюбленности в Нину, желания покрасоваться – ничего этого в нем не было. И она, Нина Заречная, выглядела здесь чистой душой, думающей лишь о своей мечте, о том, чтобы самой стать артисткой. Только когда они начинали прощаться и Тригорин произносил: «Не хочется уезжать. Хорошо здесь», – она приносила ему медальон с номером строки из его книги. Тут ему становилось интересно: что же он там написал? И когда он читал «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее», то вдруг на наших глазах превращался в счастливого человека. В этот момент вступала тема неслучайной случайности. Или, как хорошо написала об этом одна бельгийская исследовательница творчества Чехова и Метерлинка, «драматическая зависимость от роковых сил, мешающих достижению счастья». Вот уехал бы Тригорин, не прочитал признания Нины, и продолжилась бы привычная жизнь. Но он прочел – и все перевернулось: у него, у Нины, отголоском – у Аркадиной и совсем печальными последствиями – у Треплева.
Еще был тонкий момент, когда Аркадина (Татьяна Лаврова) говорила Тригорину: «Посмотри мне в глаза… посмотри». Калягин – обращали ли вы на это внимание? – артист, умеющий многое передавать через вздохи. Причем вздыхает он очень по-разному. После слов Аркадиной Тригорин издавал такой легкий полустон-полувздох, и становилось понятно: если он сейчас посмотрит в ее глаза – всё! Куда она его поведет, туда он и пойдет. Эта женщина приковала его к себе навеки.
Замечательно была поставлена сцена Треплева (Андрея Мягкова) и Нины, когда Треплев приносил Заречной мертвую чайку. Костя и Нина в спектакле Ефремова росли как Кай и Герда, между ними существовало и глубокое взаимопонимание, и светлое чувство. Когда Костя бросал Нине чайку, она расстраивалась так, что становилось очевидно: Треплев уже заострен на ревность, на то, чего еще не случилось, а она невероятно огорчена его резкостью. Она не понимает природы этой резкости.
И потом, в последнем действии спектакля, ждешь, замираешь от боязни пропустить интонацию: какая она (Вертинская) сейчас выйдет? Шум дождя, ветви стучат об окно. «Я сильно изменилась?» – хриплый, низкий, настрадавшийся, строгий голос. Треплев пытается ей излить свою душу. Было понятно, что он буквально вымечтал этот разговор. Но во время его монолога Нина вдруг слышала доносящийся откуда-то смех Тригорина. И на самом пике исповеди Кости она его обрывала, не давала выговориться. Этот смех Тригорина становился еще одной роковой случайностью, перевернувшей жизни. Можно сказать, отчасти он подтолкнул Костю к самоубийству. Нина отнимала последнюю надежду у Треплева, признаваясь в любви к Тригорину: «Люблю, люблю страстно, до отчаяния люблю». С горькой иронией Вертинская произносила: «Сюжет (пауза) для небольшого рассказа» – и открывалась бездна пропавшей жизни. Заканчивалась сцена словами: «Все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли».
Другие артисты в спектакле Ефремова тоже играли изумительно. Невероятно играла Ия Саввина Полину Андреевну, она запомнилась мне какой-то страдалицей, бесконечно надоедающей Дорну.
Какой был Иннокентий Смоктуновский – Дорн, настоящий философ! Как мудро он, чуть прикрыв глаза, напевал свой любимый романс во время курьезных откровений персонажей, когда становились очевидными их заблуждения. В спектакле Ефремова были сохранены фразы из первых редакций пьесы. На слова Сорина «каждый живет так, куда ведут его наклонности», Дорн отвечал: «Вот потому-то что всякий по-своему прав, все и страдают». Эти фразы запечатлелись в памяти навсегда. Страдание – это своя личная значительность, комедия рока.
Очень важными оказались для меня слова Дорна о Генуе в последнем действии пьесы. Помните? «Какой город за границей вам больше понравился?» – спрашивает Медведенко. А Дорн отвечает: «Генуя. Там превосходна уличная толпа. Когда вечером выходишь из отеля, то вся улица бывает запружена народом. Движешься потом в толпе без всякой цели, туда-сюда, по ломанной линии, живешь с нею вместе, сливаешься с ней психически и начинаешь верить, что в самом деле возможно одна мировая душа, вроде той, что когда-то в вашей пьесе играла Заречная. Кстати, где теперь Заречная? Где она и как? » У Чехова здесь ювелирно сделано возвращение к теме Нины – настоящий мастер-класс, как нужно писать пьесу. Получаешь подлинное наслаждение от того, как придуман этот простой и красивый переход. Этот фрагмент повлиял на меня настолько, что когда я была в Италии, то поняла, что мне просто необходимо побывать в Генуе. И я туда поехала. Это были моменты счастливого осуществления мечты.
В самом финале спектакля Олег Николаевич снова выводил на сцену Заречную – Вертинскую, и снова звучали слова из монолога Нины: «От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после этого материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство мировой воли». И раздавался тихий звук колокола. Это был светлый финал. Он говорил о том, что дьявол будет побежден, что свет в человеческой душе восторжествует. Олег Николаевич вообще часто говорил на репетициях о душе. О душе говорят и многие персонажи «Чайки»: «на душе дрянно», «свободно лилась из его души», «весь день душа моя томилась ужасно». Памятна фраза Чехова «Необъяснимая штука – душа. Никто не знает, где находится, но все знают, как болит».
Когда после смерти Олега Николаевича Николай Лаврентьевич Скорик сделал новую редакцию этого спектакля, я работала на нем помощником режиссера. Сценография Левенталя была сохранена, сохранены мизансцены, рисунки ролей, но в спектакле играло уже другое поколение мхатовских артистов и казалось, что это другая «Чайка».
Сегодня идут репетиции новой «Чайки». Невероятная радость вновь, после долгих лет в театре, работать над этой пьесой с Константином Юрьевичем Хабенским. Более живых репетиций я давно не наблюдала. Он как режиссер досконально знает пьесу – до ремарок, до запятых. Он ведь и сам играл Тригорина в спектакле Константина Богомолова, который был в репертуаре Театра под руководством Олега Табакова. Но можно сыграть и все забыть или сыграть и знать текст только своей роли, а он помнит все, не пропускает ни единой мелочи. У Чехова Аркадина говорит Тригорину: «У тебя люди как живые». Так вот Хабенский работает так, что у него все персонажи становятся как живые.
В этом спектакле, наполненном ритмами современной жизни, играют молодые актеры. Если в постановках Ливанова и Ефремова исполнителям роли Треплева было по сорок лет, то Илье Козыреву, репетирующему сегодня Костю, – 23, он лишь в прошлом сезоне вступил в труппу МХТ. Кроме того, в нашей новой «Чайке» молодой Тригорин. По возрасту Тригорин и Треплев близки, и этим обстоятельством усугубляется трагедия Треплева, оно особенно бьет по его самолюбию. Ну а что они все за люди? Константин Юрьевич говорит: «Они – прекрасные эгоисты».
Желаю удачи новой «Чайке»!
