Создана в 18… году, обнаружена в Париже совсем недавно. Рассказ автора.
Ко Дню рождения великого русского полководца: 24 ноября 1730 года.
Недавно в Париже в частной коллекции была обнаружена неизвестная рукопись Дениса Давыдова, героя Отечественной войны 1812 года. Она была выкуплена на аукционе и оказалась в России. Оказалось, что это художественный рассказ известного командира отряда партизан, воевавшего против Наполеона, написанный им «с натуры». Он содержит изложение беседы с ветераном русской армии, сражавшимся под началом Суворова, с одним из суворовских чудо-богатырей — примечание автора.
Пролог
В 18… году, уже после войны с корсиканцем, когда наша слава гремела от Москвы до самых заморских берегов, оказался я в старой столице Руси по делам, связанным не столько с ратными делами, сколько с мирской литературной суетой. Однако и в мирной жизни случаются встречи, которые переворачивают душу не хуже битвы. Так и произошло в тот день, когда я, разгорячённый зимним морозом, зашёл в старый трактир на Петровке, который назывался «Златая бочка».
Раннее утро, публика в трактире собралась редкая, но интересная: купцы, мастеровые из хорошо оплачиваемых, и пара стариков с пенсионом, по всему, отставных военных, устроившихся за угловыми столами.
Да пил у стойки венгерское одинокий гусар, не побрезговал.
Этот трактир был заведением простонародным, но с душой. Здесь каждый мог найти себе еду по вкусу и кошельку, да беседу по душе в компании большого начищенного медного самовара. Еда была самая простая, но сытная, а место — чистое. Однако ж, при желании подавали и господские яства, для чистой публики. По всему, забредали сюда разные люди, а по вечерам пели цыгане.
Я, любитель наблюдать, сразу заметил одного человека за столом в углу, за прибитой к брёвнам медвежьей шкурой да лубком, изображавшим Кутузова, бьющего наотмашь огромной саблей французских гвардейцев в высоких меховых шапках.
Встреча с ветераном
Моё внимание привлёк один из отставных старинушек — осанистый седой ветеран в выцветшем мундире гренадерского графа Суворова полка, с орлами на пуговицах и двумя Георгиями: солдатским и офицерским. Павловская устаревшая кираса в виде прусского колпака, бывшая в заводе при государе Павле Петровиче, была кинута небрежно на стол. Туда же последовал и парик с буклями.
Шрам пересекал левую щёку старика, сабельный удар явно был нанесён крепкой рукой. Я сразу узнал по кривизне удара руку турки, били ятаганом.
Выскобленные до синевы щёки и седые подкрученные вверх усы, которые полагались лишь людям заслуженным. Выправка. Ярко-синие глаза под косматыми бровями. Старик сидел, не касаясь спиной спинки массивного стула, не высказывая телом ни малейшей усталости и некомфорта.
Он ел просто: щи да кашу — деревянной солдатской ложкой, обыкновенно хранящейся за голенищем сапога, солёные огурцы да квашенную капусту, и прихлёбывал хлебного вина в оловянной кружке с величественным спокойствием.
Я невольно залюбовался статью молодца и пожелал сам себе в старости соблюдать себя столь же достойно.
Видно было по всему, что старику многие лета, но крепкий как дуб! Из нижних чинов, из народной гущи, а выбился в младшие офицеры! Не часто бывает. А два Георгия, да сабельный удар и вовсе выдавали в старинушке героя, каких поискать, личность незаурядную!
Я присмотрелся и понял: вот он, один из тех чудо-богатырей Суворова, о которых пишут в летописях и поют в русских песнях. Вот так удача!
Подойдя, я учтиво поклонился:
— Позвольте представиться: Денис Давыдов, в недавнем прошлом ваш коллега по ратному делу, командир партизанского отряда, ныне же — стихотворец.
Старинушка окинул меня строгим, но тёплым взглядом и, кивнув, ответил:
— О вас, высокоблагородие, слышал! А я — Аким Прокофьевич Воронцов, отставной унтер-офицер, служил под началом Александра Васильевича Суворова.
Владимирский я, отец был крепостной, а я вот вольный, и волю со славой, да офицерский чин дал мне батюшка Александр Васильевич, да фортуна солдатская. А то, что фамилия дворянская, за то спасибо князю Воронцову Александру Романовичу, что освободил по просьбе Суворова весь наш род от крепости за моё скромное ратное дело, и свою фамилию дал. А то ведь было одно прозвище!
— Под началом Суворова?! — воскликнул я, чувствуя, как кровь закипает в жилах. — Это же великая честь, батюшка, встретить вас! Позвольте мне присесть и угостить вас штофом водки в благодарность за вашу службу!
— Точно так, Суворова. Садись, братец, коли охота. А от штофа я не откажусь, — ответил старик с величайшим достоинством, тут же распознав во мне хотя и барина, но переходя на сердечное "ты", как было в заводе между товарищами по рати.
Я махнул хозяину, и вскоре перед нами стояла свежая закуска, взяли блинов с икрою, да поросёнка с хреном, а кружки, наполненные крепким венгерским, уже отбивали такт добрых тостов.
Выпили и за Бородино, и за Березино, и за Лейпциг.
Выяснилось, что несмотря на преклонные лета и мой собеседник сражался с корсиканским чудовищем, хоть и не в первых рядах, но передавал суровский опыт молодым бойцам, уча их великой науке побеждать при штабе Светлейшего.
— Мы с Михаилом Илларионовичем старые знакомцы, ещё по русско-турецкой. Тоже суворовской кондиции человек! А мне хоть за 70, а хотел встать под ружьё, когда Бонапарт на нас пошёл.
Обратился к Кутузову, да тот не захотел рисковать мною.
"Мало, говорит, осталось таких, как ты, Аким Прокофьевич! В первую линию не пущу, тренируй новобранцев!" А я бы сдюжил! — с сожалением сказал старик, потягивая вино.
Ну а потом — перешли и на суворовские победы, подняли кружки и за Очаков, и за Измаил, и за Сен-Готард, и за Чёртов мост.
— Расскажите, любезный Аким Прокофьевич, — начал я с замиранием сердца, после первого же тоста, — как вы служили под началом нашего славного Суворова?
Старик улыбнулся, разом помолодев лет на десять, и, стряхнув крошки с усов, заговорил:
— Служилось, скажу тебе, славно и тяжело. Александр Васильевич — человек не обыкновенный, а глыба. С ним не сражались — с ним побеждали...
Штурм Измаила
Не сразу удалось вытянуть из собеседника многое. Но после ещё пары-тройки тостов, когда принесли нам тройной ухи, да раков, я пил шампанское, а старик — перешёл на водочку, причём ел он еду господскую также уважительно, но не жадно, с достоинством, как и до этого крестьянскую кашу, пошло дело!
И разговор склеился.
— Скажите, Аким Прокофьевич, каково это было — видеть самого Александра Васильевича? — начал я с замиранием сердца.
Старик расправил плечи, лицо его озарилось гордостью.
— Каково? Суворов — это гром среди ясного неба. Никогда не забуду, как перед штурмом Измаила он встал перед нами и крикнул: «Ребята, враг силён, но Бог с нами. Штурм будет тяжёлым, но победа будет нашей!»
Он замолчал на мгновение, будто снова услышал этот голос.
— Когда пошли на штурм, турки встретили нас адом. Огнём и железом. Я тогда был в передовых штурмовых колоннах. Наш капитан, Алексей Гаврилович Латышев, пал на валу, крича: «За Суворова, вперёд!» А Суворов сам на вал полез, как обычный солдат.
— Сам? — воскликнул я, опрокидывая стакан в величайшем волнении.
— Сам, барин. И это вдохновляло. Мы не боялись смерти, пока он был с нами.
Польский мятеж и взятие Праги
Воронцов, переведя дыхание, заговорил о другом, не менее кровавом эпизоде.
— А помнишь, барин, как поляки мятеж подняли? Суворов тогда так говорил: «Они нам не враги, а заблудшие. Но если они подняли меч — придётся отвечать».
— Значит, вы участвовали в штурме Праги? — перебил я.
— Участвовал. Было страшно. Польские конфедераты засели там, как звери. По правую руку от меня был Яков Сергеевич Голиков, наш ротный. Перед штурмом он крикнул: «Ребята, помните, мы за Россию, за Суворова!»
— Что же дальше?
— Дальше было мясо. Мы прорвались через редуты. Поляки дрались как черти. На улицах Праги кровь лилась ручьями. Но Суворов после штурма приказал: «Не трогать мирных. Они — не враги».
Итальянский поход
Воронцов закурил свою старую пеньковую трубку и, выпустив кольцо едкого дыма, продолжил:
— А как мы прошли Италию! Мы так круто осадили там Бонапарта, не самого конечно, а его генералов да маршалов, что лягушатники до сих пор дрожат. Помню, стояли мы под Нови, а там командовали генерал Жубер и маршал Моро. Суворов весь день ходил, подбадривал: «Ребята, битва великая, но победа будет за нами!»
И ведь победили! Французы бегут, мы их на штыках держим, а наш граф Суворов уже указывает вперёд: «На Альпы, ребята! На Альпы!»
Швейцарский поход
— Вот где смерть кружила нас — это в Швейцарии. Турок мы давили суворовским натиском, французов — русской смекалкой, а в Швейцарии нам пришлось больше бороться с природой, чем с маршалом Массеной.
Кто-то тут закричал, что нам не одолеть ни снег, ни лёд. А Суворов знай себе говорит: «Ни горы, ни снег, ни дьявол нас не победят. С нами Бог!»
Он сам лазил по ущельям, поддерживал солдат, никому не давал умирать. И знаешь, барин, тогда я понял: таких людей, как Александр Васильевич, на свете единицы. Да нет же! Вообще таких нет, и не будет лет сотня-две!
Финал встречи
Мы долго беседовали. С каждым его словом я ощущал, как оживает великая эпоха. Но старик вдруг замолчал, уставившись в кружку.
— Жаль только, что нашего батюшки больше нет. Ушёл, а вместе с ним ушла и душа армии. Был бы живой, и Бонапарт бы не пришёл на Русь! Окоротил бы его Суворов!
— Да нет, Аким Прокофьевич, — возразил я. — Его дух живёт в вас. И в тех, кто помнит. Потому и Наполеона одолели!
Старик кивнул, осушил стакан и поднялся.
— Бывай, барин. Заходи ещё. Я тут часто.
Когда он пошёл прочь из трактира, почти маршевой походкой, с прямой спиной, выпив штоф водки и столько же без малого, крепкого вина, но даже не покачнувшись, не захмелев, я долго сидел, осмысливая услышанное.
"Если такие глыбы, могучие исполины были суворовским гением порождены, то каков же был сам гигант земли русской?", — спрашивая сам себя, при этом зная, что это был сухонький и очень подвижный старик небольшого роста, но кипящий энергией, с пронзительными умными глазами. Дело в том, что Суворова я застал в своём отрочестве...
Суворов и его чудо-богатыри были эпохой. Эпохой, которую уже не вернуть, но о которой будут помнить вечно.