Мария Степановна сидела в углу поминального зала, крепко сжимая в морщинистых руках чёрный платок. Всё здесь казалось ей неправильным — от модного кафе с панорамными окнами до негромкой фоновой музыки. В их время поминки проводили дома, в тишине и скорби, а не в заведении, где за соседним столиком празднуют чей-то день рождения.
Но больше всего её возмущали родственники. Племянница Светка заявилась в ярко-красной блузке, с накрашенными губами и укладкой, будто не на поминки пришла, а на вечеринку. Её муж Олег то и дело утыкался в телефон, посмеиваясь над какими-то сообщениями. А их дети — шестнадцатилетние близнецы — и вовсе переговаривались о предстоящей дискотеке.
"Господи, что же это делается," — думала Мария Степановна, глядя, как официантка расставляет закуски на столе. — "Миша, голубчик, видишь ли ты это безобразие?"
Михаил Иванович, её деверь, умер три дня назад. Сердце остановилось прямо на дачном участке — быстро, без мучений. "Хорошая смерть," — сказал кто-то из родни. Будто смерть может быть хорошей.
— Ну что, помянем дядю Мишу? — Олег поднял рюмку с коньяком. — Он бы не хотел, чтобы мы тут сидели как на похоронах...
— Позорники! — не выдержала Мария Степановна. — Кто же в таком виде на поминки приходит? Где ваша совесть?
В зале повисла тяжёлая тишина. Светка медленно опустила вилку, которой собиралась наколоть оливку:
— Тётя Маша, вы это о чём?
— О том самом! — старуха гневно стукнула ладонью по столу. — Разоделись, как на праздник! Где траур? Где уважение к покойному?
— А знаете, что в этом кафе было его любимое место? — продолжала Светка, обводя взглядом светлый зал. — Каждое воскресенье приходил сюда завтракать. Один. Садился у окна, заказывал яичницу с беконом и смотрел на прохожих. Говорил: "Люблю наблюдать, как город просыпается..."
— Греховодник! — прошипела Мария Степановна. — В церковь бы лучше ходил по воскресеньям!
— А он и ходил! — Олег тоже поднялся. — После завтрака шёл в храм. Но не молиться, а с бездомными разговаривать. Хлеб им носил, одежду... Вы-то откуда знаете? Вы же только осуждать горазды!
— Да как ты смеешь! — задохнулась старуха. — Я его двадцать лет знала!
— Знали? — Светка покачала головой. — Вы его не знали, тётя Маша. Вы только правила свои знали. А он... Дети, расскажите про прошлое воскресенье.
Близнецы переглянулись. Наконец, Катя заговорила:
— Мы с дядей Мишей в детский дом ездили. Он там часто бывал, фокусы детям показывал. И нас взял с собой...
— А потом мороженое всем купил, — подхватил Димка. — И сказал: "Жизнь — она как мороженое. Быстро тает. Надо успеть попробовать все вкусы, пока не растаяло..."
— Вот-вот! — Мария Степановна всплеснула руками. — Всё шутки шутил! Всё несерьёзно!
— А по-вашему как надо? — Светка вдруг понизила голос. — В чёрном ходить? О смерти думать? Знаете, что он мне однажды сказал? "Я в войну насмотрелся на траур. Мать три года чёрный платок не снимала, когда отец погиб. И я тогда поклялся — если умру, пусть меня весело поминают. Пусть живые живут..."
В зале повисла тишина. Где-то на кухне звякнула посуда, за окном пронеслась сирена скорой помощи.
— Он ведь знал, — тихо добавил Олег. — Знал, что сердце больное. Врачи год назад предупреждали... А он только отшучивался: "Зато успел нажить не капитал, а капитальных друзей!"
— И яблоню посадил, — всхлипнула Светка. — Сказал: "Пусть растёт. Будет вам где летом прохладу искать..." Вот так и жил — всё для других. А вы... со своими правилами...
Мария Степановна сидела, комкая в руках чёрный платок. Перед глазами всплывали картинки прошлого: вот Миша привозит ей овощи с дачи — всегда с шуткой-прибауткой; вот чинит кран в её квартире, напевая какую-то весёлую мелодию; вот угощает соседских детей конфетами, спрятанными в потёртом портфеле...
— А помните, — вдруг сказал кто-то из дальних родственников, — как он в прошлом году на Новый год Дедом Морозом нарядился? В свои семьдесят пять по всему подъезду ходил, детям подарки разносил...
— И бороду потерял на третьем этаже, — улыбнулась сквозь слёзы Светка. — А потом говорил: "Ничего, современный Дед Мороз может быть и бритым. Главное — душой не стареть!"
— Душой... — эхом отозвалась Мария Степановна. — А ведь правда... Он и в церковь не напоказ ходил. Тихонько так... По-своему...
— Он многое делал по-своему, — Олег присел рядом со старухой. — И знаете, что самое удивительное? Он всех принимал такими, какие есть. Даже вас, тётя Маша, с вашей строгостью...
К столу неслышно подошла официантка:
— Простите, что вмешиваюсь... Михаил Иванович действительно каждое воскресенье здесь бывал. И всегда говорил: "Деточка, улыбайся! Угрюмых и так много, а ты свети!"
— И правда ведь светил, — прошептала Мария Степановна. — А я... я со своими правилами... Слепая была.
Она медленно сложила чёрный платок и убрала в сумку:
— Светочка, налей-ка мне компоту. Того, клюквенного. Миша его любил...
— С пирожным будете? — несмело спросила официантка. — У нас сегодня его любимые — с яблочной начинкой...
— Буду, — твёрдо сказала старуха. — И... Свет, расскажи ещё про детский дом. Я ведь правда многого не знала...
А за окном расцветал весенний вечер. Где-то на дачном участке наливалась соком молодая яблоня, посаженная человеком, который умел радоваться жизни и щедро делился этой радостью с другими. Даже уйдя, он оставил после себя не скорбь, а свет — точно так, как и хотел.
И в этом, наверное, и был главный урок: память о человеке живёт не в траурных лентах и торжественном молчании, а в улыбках тех, кого он любил, в добрых делах, в историях, которые передаются от сердца к сердцу. Просто каждый хранит эту память по-своему.