В свежесрубленной избе с одним оконцем было жарко. Печка сложена была неделю назад и пахла еще сырой глиной. Изба была маленькая, но поделена на две половины. В малой половине находилось что-то наподобие кровати. Срубленная топором, безо всяких изысков. На кровати валялись дорогие рубахи, правда, изрядно пропитанные сосновой смолой и мужским потом. Голландские рабочие штаны с короткими, чуть ниже колен, брючинами с завязками. Тоже все в смоле и мелких опилках. Вещи лежали вперемешку с бумагами, чертежами корабля и картами Плещеева озера. Карты были отменные, с лоцманскими значками и промерами глубин.
Подле кровати стояла доска на треножнике, явно немецкой работы. На доске, как на столе, тоже были бумаги, карты и чертежи. В углу рядом с треножником помещался диковинный прибор из железных дисков, полос с градусами и цифирью. Астролябия. Все это было густо перемешано с табаком и пеплом из трубки.
В дальнем углу малой комнаты лежала кожаная шкиперская куртка. Широкие рукава её обнимали высокие сапоги с прочными деревянными каблуками. Там же, рядом, портрет какой-то женщины. Написан плохо, не похоже, но хозяину комнаты нравился. На стене висела сумка из серой холстины, а рядом превосходно сшитый из бархата французский кошель. На полу валялись куски дрянной дешевой бумаги, а также листки тонкой, очень дорогой английской. Табак, огрызки репки, яблок и прочий сор.
Все было в беспорядке, кроме одной вещи. Ящик с инструментами для обработки дерева и прикрепленная к нему коробочка со свинцовым карандашом. Там, в этом ящике, царил полный порядок. Все инструменты были уложены четко в свои гнезда, переложены тряпицей и сверкали отточенными лезвиями. Более в этой комнате взгляду зацепиться было не за что.
Другое дело — большая половина избы. Та, которая с окном. Убранство ее было сверх скромным. Большой крепкий стол, такой же крепкий и тяжелый стул. Рядом стол малый и простой табурет. Вдоль стены — длинная скамья.
Всё. Но. Главным наполнением этой комнаты были не мебель и одежда, а люди. Бывали дни, когда в этой комнате собиралось до тридцати человек. Садились они на скамью или просто стояли, но зрелище было прелюбопытное. Кто-то был одет в льняную робу и серые суконные штаны, рядом с ним сидел человек в бархатном камзоле и брабантских кружевах, торчащих из всех складок его богатой одежды. Тут же стоял человек в кафтане преображенского или семеновского полка, а иногда и в английской морской военной форме. Кожаные фартуки до колен, какие носят кузнецы, перемежались шелковыми цветными панталонами, а те, в свою очередь, с лаптями. Люди в этой половине все время были разные, кроме трех человек. Эти трое присутствовали тут на правах хозяев и большую часть находились вместе.
Главный хозяин этой избы на берегу Плещеева озера около Переяславля-Залесского, бывало, и не ночевал на своей малой половине, а спал где-то, черт знает где. Приходил утром, пил из кувшина квас. Доставал из кармана репку и грыз ее с явным удовольствием.
Второй постоянный житель этой избы был под стать своему хозяину, так как числился его денщиком, постельничим, кучером, поваром и главным собутыльником. Пропадали они вместе, а возвращались иногда порознь, и на лице второго частенько красовался здоровенный синяк. А первый и главный изредка потирал кулак свой и грозно, но без злобы поглядывал на своего приятеля. От обоих пахло табаком, вином, древесной смолой, пенькой, горелой какой-то дрянью. В руках они приносили в избу то топор с широким плотницким лезвием, то камень какой-то округлый и потертый, то здоровую деревянную линейку, с двух концов обитую жестью, то моток пенькового каната. Целый день эти два человека пропадали среди шума ручных пил, тюканья топоров, скрипа каких-то деталей.
Третий житель избы почти никогда не покидал ее. Сидел он за малым столом и, как правило, писал. Вид его был очень деловой. Глаза умные, взгляд спокойный, голос тихий, но уверенный. Старинная порода читалась в чертах лица его. А в наименовании его должности читалось и вообще невероятное. Тайный кабинет-секретарь государя всероссийского, белая и малая и прочее и прочее, Петра I.
Царь строил флот! Пока, конечно, потешный. Но потехи в этом деле не было ни грамма. Все было всерьёз, мощно и, как любил Петр, зело прочно.
Алексей Васильевич Макаров, а это он был тайным кабинет-секретарем при его величестве государе Петре, сидел, как и должно, за малым столом. Перед ним стоял Александр Данилович Меньшиков — ординарец, друг и любимец государя. Макаров читал письмо, которое отправлено было две недели назад матушкой его, Натальей Кирилловой, в котором она бранила сына за легкомысленность.
"Вижу я, Петенька мой, что траты на потехи твои с лодками растут. Запросил ты деньгами, серебром до трехсот рублей. Донесли также, что забрал ты работников числом более пятисот от хозяев их. И что княжича Куракина Степку ты бил палкой при народе черном. Угомонись, батюшка государь. Поезжай немедля в Преображенское к супруге твоей и сынку Алешке, да не мешкай, а кораблики свои брось."
Ума не приложу, Александр Данилыч, как я Петру Алексеевичу это письмо покажу. Ведь он три дня тому от матушки тож получил. Разгневался так, что припадок с ним был.
Да знаю я, Алексей. Знаю. Однако ж, письмо царицы Натальи отдать ему надо. Она пишет там, что денег не даст. Государь это знать должен.
Государем Петра эти двое, да и все остальные называли, как говорится, за глаза. И только промеж собой.
При нем принято было называть его не иначе как капитан-командор.
Не успели товарищи придумать, как и быть с письмом царицы, как настежь распахнулась дверь избы, и в нее влетел высокий кудрявый юноша с кошачьим лицом и большими чёрными глазами. Радостью светилось лицо капитан-командора. Радостью и гордостью молодой и живой.
В длинной и жилистой руке своей сжимал он топор, из кармана голландских штанов торчал угольник и ручка долота. Чёрные кудри его были густо засыпаны опилками и пружинками мелкой стружки. Рубаха была расстёгнута на вороте, а на шее, в пример аглицким и гишпанским матросам, повязан платок.
Что, судари мои? Сидите тут?
Радостно гаркнул он.
Верхний борт "Святителя" закончили! Виват! Теперь прогнать борта, смолить да ставить мачту, такелаж. А! Виват, братцы!
Петр подошел к Алексашке и обнял его широко, поперек всей груди с плечами. По-русски, крепко и сильно поцеловал в лоб!
Эх, Сашка! Гляди, скоро под парусом пойдем! Смотри, не боись! Не хуже аглицких и португальских мореходов будем! Дай только сроку! Так ведь, Сашка?
Хохочущий Петр похлопывал Меньщикова по плечам, вертел его по комнате как куклу. На лице Александра Данилыча застыла глупая и доверчивая улыбка.
Да, Мин Херц, пойдем. Да, господин капитан-командор.
Лепетал Меньшиков в огромных лапищах государя. Макаров же тем временем смотрел на сию сцену спокойно и без эмоций. Сдвинув очки свои на нос, он одними глазами следил за этой странной парой: молодой, высоченный и какой-то не совсем русский царь и его любимец и соратник во всех правых и неправых делах, бывший торговец пирогами с зайчатиной, сын бедного дворянчика, Алексашка Меньшиков. Вчера будто еще шлявшийся по Москве с лотком пирогов у живота. А теперь обнимает его и целует самодержец всероссийский и царь огромной и странной, увидевшей себя с новой стороны и удивленной своей красотой и силой страны.
Вспомнил Алексей Василич и недавние события. Как эти же два молодых человека орудовали топорами возле Преображенского приказа. Да вот только не сосновые стволы рубили, а головы. Алексашка особо старался перед государем. Так и ухал топором по шеям стрелецким, благо недостатка в них не было в тот день.
Бом! Бом! Провожал на тот свет колокол Ивана Великого стрелецкие душеньки. Эх. Бом! Бом! Да и Петр тоже, как говорится, руку приложил. Есть на руках этого веселого, юного царя кровь его же соплеменников. Есть. Глядя на это представление, Макаров тихонько убрал со стола письмо царицы Натальи и сунул его в ворох бумаг, трубочками лежавших рядом со столом секретаря. Авось пронесет. Незаметно перекрестившись, Алексей Василич изобразил на своем гладком лице благостную улыбку. И склонив свою умную голову набок, продолжал наблюдать, как капитан-командор тискал и похлопывал своего любимого друга. Вдруг Петр остановился, как бы поймав мысль своего секретаря, и сказал уже погрустневшим враз голосом:
Эх, жаль, Франц не дожил. То-то радовался бы с нами. Эх, Франц, Франц, не хватает тебя". Так и есть.
Было у него два ближних друга, готовых за него хоть в огонь, хоть на плаху. Франц Лефорт и Александр Меньшиков. Лефорта Петр уважал и любил, а Сашку просто любил. Теперь вот остался только Меньшиков. И его Петр берег. Потом этих двоих историки назовут "сподвижниками" Петра.
Ладно.
Навеселившись, сказал Петр.
От князя Ромодановского вести есть?
Повернул он голову к Макарову.
Нет пока, господин капитан-командор. Утром жду верного человека.
Ответствовал ему Алексей Василич.
Ну что же, подождем.
Как-то недобро промычал Петр. И уселся за большой стол, подвинув большой канделябр о пяти свечах в сторону. Положил руки на стол и стал смотреть прямо перед собой.
Времени нет, эх, времени мне бы. Да плечи бы расправить. Совсем меня зажали бояре. Денег не дают, людей не дают. Петрушкой до сих пор еще называют. Мало им крови? Ну так родов-то богатых и старинных полно еще на Руси, так, Сашка?
Так, Мин Херц.
Тихо ответил Меньшиков.
Заметил Макаров, как поджались губы под маленькими усами молодого царя, и налились какой-то очень темной краской глаза его.
Ох, видать, что-то задумал государь, подумал про себя секретарь. Что-то большое и страшное. Доведется, видно, еще посмотреть, как летят под ноги боярские головы. Льется кровь древних русских родов на булыжники Красной площади. Ох, ох.
Господи помилуй.
Статьи, которые могут вас заинтересовать:
#петр_первый, #стрелецкий_бунт, #потешный_флот, #плещеево_озеро
(Автор текста Константин Лапушкин)
Хотите узнать больше об исторических событиях? Тогда подписывайтесь на наш канал прямо сейчас! Новые статьи выходят регулярно, и ваша поддержка помогает нам становиться лучше. Лайки и комментарии – наша мотивация продолжать!
Чтобы не пропустить новые статьи, кликни на иконку колокольчика вверху страницы.