В гостиной было тепло и пахло свежеприготовленным ужином. Большой дубовый стол, служивший семье уже не одно десятилетие, сегодня снова собрал всех вместе. Ольга украдкой взглянула на часы — половина девятого. День выдался особенно тяжёлым: две внеплановые проверки на работе, очередь в супермаркете, пробки. Ноги гудели, а в висках стучало от усталости.
— А раньше-то невестки свёкрам чуть ли не ноги мыли! — громкий голос Михаила Ивановича прервал её мысли. — А ты даже тарелки убрать не можешь!
Ольга вздрогнула. По телу пробежал неприятный холодок. Она медленно подняла глаза и встретилась взглядом со свёкром. Его лицо, обычно добродушное, сейчас выражало явное недовольство.
— Михаил Иванович, я... — начала она, пытаясь объясниться, но свёкор резко перебил:
— Что «я»? Вот моя мать, помню, за свекровью как ухаживала! А сейчас что? Никакого уважения к старшим!
Тяжёлая тишина повисла над столом. Ольга почувствовала, как к горлу подступает ком. Она искала поддержки у мужа, но Сергей сидел, опустив глаза в тарелку. Его плотно сжатые губы и нахмуренные брови говорили о том, что он мысленно соглашается с отцом.
Воздух в комнате, казалось, сгустился до предела. Ольга чувствовала, как горят щёки от стыда и обиды. Почему? Почему после двенадцатичасового рабочего дня она должна выслушивать эти упрёки? Почему муж молчит, когда её унижают?
Руки дрожали, когда она поднялась из-за стола. Стул неприятно скрипнул по паркету, нарушив гнетущую тишину. Не говоря ни слова, Ольга направилась к выходу. В спину ей донеслось ворчание свёкра:
— Вот, ещё и обиделась! В наше время такого не было...
Сергей бросил на жену укоризненный взгляд, словно говоря: "Ну зачем ты так? Он же старый человек..." Но Ольга уже не видела этого взгляда. Она быстро шла по коридору, чувствуя, как предательские слёзы наворачиваются на глаза.
За её спиной остался недоеденный ужин, недосказанные слова и тяжёлое молчание мужа. А впереди была бессонная ночь, полная обид и горьких размышлений о том, почему уважение должно быть только односторонним.
Захлопнув дверь спальни, Ольга рухнула на кровать. В голове стучало от обиды и злости. Через десять минут в комнату заглянул Сергей.
— Ну и зачем ты сбежала? — раздраженно спросил он, прислонившись к косяку. — Нельзя было просто промолчать?
— А что, надо дальше сидеть и слушать, как твой отец меня унижает? — Ольга села на кровати. — И ты хорош! Сидишь, будто воды в рот набрал.
— Отцу семьдесят лет, — Сергей со вздохом присел рядом. — Он старый человек. У них так принято было.
— Неправда! — вспыхнула Ольга. — Моя бабушка тоже старый человек. Но она никогда... — голос предательски дрогнул, — никогда не позволяла себе так разговаривать с невесткой.
— Ольга, — Сергей взял её за плечи. — Ну пойми ты — отец просто хочет уважения. Как раньше было.
— Уважения? — она сбросила его руки. — А ко мне у него уважение есть? Я с работы еле ноги приволокла, ужин приготовила... — Ольга всхлипнула. — А он... он...
— Перестань, — поморщился Сергей. — Что ты как маленькая? Подумаешь — сделал замечание.
— Замечание? — Ольга вскочила. — Это не замечание, это... Знаешь что? — она схватила подушку. — Иди-ка ты сегодня на диване поспи. Раз я такая плохая невестка — незачем со мной в одной постели лежать.
— Оля! — возмутился Сергей. — Ну что за детский сад?
— Вон! — она швырнула в него подушкой. — Иди к своему папеньке! Пусть он тебе сказки на ночь читает — о том, какими раньше невестки были!
Сергей постоял с минуту, потом молча подобрал подушку и вышел. А Ольга уткнулась лицом в одеяло и разрыдалась. Она плакала от обиды, от бессилия, от того, что муж не понимает и не хочет понять. В коридоре скрипнули половицы — видимо, Сергей прислушивался к её плачу. Но назад не вернулся.
На следующее утро Сергей застал отца на кухне. Михаил Иванович, в потёртом халате, пил чай с баранками.
— Пап, надо поговорить.
— О чём? — отец отхлебнул чай. — Об твоей строптивой жене?
Сергей поморщился:
— Пап, Оля не строптивая. Она просто устаёт. Работает много.
— А я, значит, не работал? — Михаил Иванович стукнул чашкой о блюдце. — Твоя мать, царствие ей небесное, с тремя детьми управлялась. И со свекровью ладила.
— Другое время было...
— Вот именно! — перебил отец. — Сейчас что творится? Ни почтения, ни уважения. Тарелку за собой убрать не может. А ты её ещё защищаешь!
— Не защищаю, — тихо сказал Сергей. — Просто... ей обидно.
— Обидно? — фыркнул Михаил Иванович. — А мне не обидно? Я всю жизнь... — он вдруг закашлялся, схватился за грудь.
— Пап! — Сергей бросился к нему. — Таблетки где?
— В кармане, — прохрипел отец.
Пока отец глотал лекарство, Сергей смотрел в окно. За стеклом качалась березовая ветка — та самая, что росла здесь с его детства. Всё было таким простым тогда...
— Ты бы лучше жену воспитывал, — проворчал отец, отдышавшись. — А не меня учил.
Сергей молча вышел. В груди ворочался колючий ком — из жалости к отцу, усталости и какого-то детского бессилия. Как объяснить двум самым близким людям, что оба они по-своему правы? И оба — нет...
— Ты представляешь, Вер, она даже спасибо не сказала! — Михаил Иванович сидел в кресле, а его дочь гладила бельё. — Я ей замечание сделал, так она из-за стола выскочила.
— Пап, может, не надо было при всех? — Вера покосилась на отца.
— А как надо? В ножки кланяться? — он скривился. — Вон, твоя мама...
— Папа, — Вера выключила утюг. — Сейчас другое время.
— Другое, другое... — проворчал Михаил Иванович. — Всё другое стало. Только старших уважать — это во все времена надо.
В это же время на другом конце города Ольга сидела у подруги.
— Нин, я больше не могу, — она комкала в руках салфетку. — Каждый раз одно и то же. То не так, это не эдак...
— А муж что?
— А что муж? — Ольга горько усмехнулась. — "Отец старенький, надо терпеть". Представляешь, вчера на диване спал. И даже не извинился утром.
— Может, к нам переедешь на время? — Нина подлила подруге чаю.
— Не знаю... — Ольга отвернулась к окну, пряча слёзы. — Сына жалко. Он деда любит.
— Андрюшка как?
— Притих совсем. Знаешь, вчера слышала — у себя в комнате с мишкой разговаривал. Говорит: "Мишенька, почему дедушка на маму сердится? Она же хорошая..."
Нина обняла подругу за плечи:
— Ну-ну, не плачь. Образуется как-нибудь...
А дома, в пустой квартире, Сергей смотрел на фотографию, где они все вместе — на даче, прошлым летом. Счастливые, улыбающиеся. Как всё изменилось за один вечер...
Михаил Иванович любил сидеть в своём кресле у окна. Отсюда хорошо просматривался двор, где играли дети. Среди них он всегда узнавал внука.
— Мишка, давай с нами! — кричали ребята.
— Не могу, — донёсся голос Андрюшки. — Мы сейчас к дедушке пойдём.
— А чего ты не хочешь?
— Боюсь... — тихо сказал внук. — Дедушка опять на маму ругаться будет. Он теперь всегда злой.
Михаил Иванович замер. Что-то оборвалось внутри, защемило сердце. "Злой"... Неужели внук его боится?
— Мам, а можно мы сегодня не пойдём? — продолжал Андрюшка. — Я не хочу, чтобы ты плакала.
— Надо, сынок, — голос Ольги дрогнул. — Дедушка старенький, один совсем...
— А почему он тебя не любит?
Михаил Иванович отшатнулся от окна. В висках застучало. Перед глазами встало лицо покойной жены: "Миша, доброта важнее гордости..."
Он опустился в кресло, закрыл лицо руками. Вспомнил, как радовался рождению внука, как гордился им... А теперь мальчик его боится. Из-за чего? Из-за тарелок? Из-за старых привычек?
"Господи, — подумал он, — что же я наделал?.."
В следующее воскресенье семья снова собралась за столом. В воздухе висело напряжение. Ольга молча раскладывала пирожки — румяные, с капустой, как любил свёкор.
Михаил Иванович прокашлялся:
— Оля...
Она подняла глаза. Свёкор выглядел непривычно растерянным.
— Я тут думал много... — он замялся. — Прости меня, дочка.
Ложка звякнула о тарелку. Сергей замер с открытым ртом.
— Гордый я слишком, — продолжал Михаил Иванович. — Всё по-своему хотел... А ты... ты ведь мне как дочь. Только я этого не показывал.
Ольга смотрела на свёкра, часто моргая.
— Андрюшка-то меня боится, — голос старика дрогнул. — Внук родной дедушку боится. Из-за моей дурости...
— Не боюсь я! — пискнул Андрюшка из своего угла. — Просто ты на маму ругаешься...
— Не буду больше, — твёрдо сказал Михаил Иванович. — Слово даю.
Он встал, подошёл к невестке:
— Ты прости меня, Оленька. Давай с чистого листа начнём?
Ольга всхлипнула, шагнула к свёкру. Он неловко обнял её:
— Вот и хорошо, дочка. Вот и правильно...
Сергей украдкой вытер глаза. А Андрюшка радостно подскочил:
— Дедушка, а расскажешь, как ты в детстве на крыше голубей гонял?
— Расскажу, внучок, — Михаил Иванович улыбнулся. — Всё расскажу.
...Они сидели допоздна. Пили чай с пирожками, смеялись над дедушкиными историями. А когда Ольга ставила перед свёкром чашку с чаем и мёдом, он тихо сказал:
— Спасибо, дочка.
И в этом "спасибо" было больше любви, чем во всех прежних упрёках.
Прошло два месяца. На кухне у Михаила Ивановича пахло свежей выпечкой.
— Держи, внучок, — он протянул Андрюшке горячий пирожок. — Только осторожно, не обожгись.
— Дедушка, а расскажи ещё про войну! Как вы с папой моего прадедушки в госпитале лежали?
Старик погладил внука по голове:
— В другой раз, родной. Сейчас маме поможем. Видишь, сколько посуды?
— А можно я буду тарелки вытирать? — Андрюшка подскочил к раковине.
Ольга улыбнулась, глядя на них. Свёкор подмигнул ей:
— Растёт помощник. Весь в бабушку — она тоже всегда всем помогала.
В дверях появился Сергей:
— Ну что, мои дорогие, чай готов?
Михаил Иванович достал из шкафа старинную вазу с цветочным рисунком:
— Это ещё мамина была. Давай, Оленька, сюда конфеты положим. Праздник всё-таки...
Они сели за стол — совсем как раньше, но теперь по-другому. Без обид и упрёков, с теплом и пониманием. А за окном падал первый снег, укрывая город белым покрывалом — чистым, как новая страница в их семейной истории.
