Звук скребущей по кафелю лопаты перемешивается с грохотом летнего ливня. Антонина Петровна держит в руках старую чугунную сковородку и методично скребёт ею стену в подъезде. Собравшаяся лужа отражает её искажённое яростью лицо.
— Я тебе покажу, как соседские цветы заливать! — шипит она, с остервенением водя сковородкой по облупившейся краске.
Сверху летят мыльные брызги.
— Что вы делаете, Антонина Петровна? — кричит Валентина Сергеевна с верхней площадки. — Порчу общественного имущества устраиваете?
— Это я порчу? Я?! — Антонина опускает сковородку и задирает голову. — А кто сегодня в шесть утра вылил таз с водой на мои петунии? Думали, я не замечу? Третий раз за неделю!
Их взгляды сцепляются, как два клинка. Тридцать лет дружбы против трёх месяцев войны.
— Господи, да зачем мне ваши дохлые цветочки? — восклицает Валентина Сергеевна, спускаясь на несколько ступенек. — Это дождевая вода с подоконника! Я же не виновата, что именно над вашим балконом!
— Над моим балконом вы стиральный порошок в воду добавили? — Антонина Петровна подходит к подножию лестницы, задрав голову, как бойцовый петух. — Специально! Чтобы отомстить за то, что председателем ТСЖ не выбрали! Лидия Павловна всё видела!
— Лидия Павловна?! — Валентина Сергеевна хватается за перила, словно от удара. — Та самая Лидка, которая вам яйца тухлые ещё в девяностые подкидывала? И вы поверили...
— А почему бы не поверить? Она хоть не притворялась тридцать лет моей подругой, а потом не плюнула в душу!
— Я плюнула? В душу? — Валентина спускается ещё на пролёт. Теперь их разделяет всего несколько ступенек. — Это вы, Антонина Петровна, на общем собрании заявили, что я в уставе ТСЖ ничего не понимаю и руковожу как "базарная баба"! При всех соседях!
Антонина поджимает губы, крепче сжимая сковородку.
— Я только правду сказала. Вы же даже с собственным мужем ужиться не смогли, куда уж вам целым домом управлять...
На мгновение тишина заполняет пространство между ними. Только капает вода с мокрой тряпки, которую Валентина всё ещё сжимает в руке.
— Вот как, — тихо произносит она. — Значит, вот как.
Антонина вдруг понимает, что переступила черту. Но отступать уже поздно.
— Да-да, именно так, — она упрямо вздёргивает подбородок. — И вообще, все знают, что ваш Василий ушёл к той учительнице не просто так. Видно, было за что...
Мокрая тряпка летит вниз, попадая точно в лицо Антонине Петровне. Следом летит поток слов, на которые приличная учительница русского языка Валентина Сергеевна никогда прежде не осмеливалась.
***
— Ты представляешь, Машенька, — Антонина Петровна наливает чай внучке, а руки до сих пор трясутся. — Мы с Валей столько лет дружили. Новый год вместе встречали, в отпуск вместе ездили. Я её Вовку на руках носила, когда он маленький был, суп ей варила, когда она с воспалением лёгких лежала.
— А из-за чего вы вообще поругались, бабуль? — спрашивает внучка, студентка психфака, разглядывая бабушкин расцарапанный локоть.
— Из-за этого проклятого ТСЖ, — вздыхает Антонина Петровна. — Валя была председателем, но работала из рук вон плохо. Крыша текла, трубы лопались. Я сказала, что надо кого-то другого выбрать. Люди согласились, проголосовали за Семёныча из пятой квартиры. А она обиделась и...
Антонина замолкает, вдруг осознавая, как нелепо это звучит. Тридцать лет дружбы — и какая-то управляющая компания.
— А она что? — подталкивает внучка.
— Ничего. Перестала со мной разговаривать. А потом началось — то мусор под дверь, то вода на цветы...
— Уверена, что это она? Своими глазами видела?
Антонина Петровна открывает рот, чтобы возмутиться, но останавливается. Нет, своими глазами не видела. Это Лидия Павловна сказала, что видела Валентину с тазом воды над её балконом. Та самая Лидия, которая терпеть не могла их дружбу.
— Господи, что же я наделала, — шепчет Антонина, закрывая лицо руками.
***
— Мам, ты в своём уме? — Володя смотрит на мать, которая сидит перед зеркалом и пытается замаскировать царапину на щеке. — Тебе шестьдесят три! Какие подъездные драки?
— Она первая начала, — бормочет Валентина Сергеевна, словно проказница-второклассница. — Стену под моей квартирой шкрябала. Говорит, я ей цветы залила.
— А заливала?
— Да когда мне? — она возмущённо откладывает тюбик тонального крема. — Я на двух работах пашу, уроки до ночи проверяю! А она всё доказывает, что я мщу ей за это дурацкое ТСЖ!
Сын качает головой и садится рядом.
— Помнишь, как вы с тётей Тоней меня в аквапарк водили? Мне лет пятнадцать было. И как она тебе тогда, в больнице, каждый день суп приносила?
Валентина Сергеевна моргает, удерживая непрошеные слёзы.
— Помню, конечно.
— И ты правда думаешь, что она стала бы твои цветы травить из-за какого-то ТСЖ?
— Ну, она сказала... про твоего отца... такое...
Валентина замолкает, ловя в зеркале собственное отражение — растрёпанная, с царапиной на щеке, с припухшими от слёз глазами. Кто она такая? Учительница русского языка и литературы с тридцатилетним стажем? Или базарная торговка?
***
В замочной скважине два оборота ключа — звук, который обе женщины научились различать за годы соседства. Антонина Петровна замирает с сумкой в руках. Валентина Сергеевна застывает у своей двери.
Они стоят на лестничной клетке, разделённые лишь двумя метрами воздуха и тремя месяцами вражды.
— Добрый день, — произносит наконец Антонина, опуская глаза.
— Добрый, — сухо отвечает Валентина.
Тишина обволакивает их, густая, как кисель. Обе думают об одном и том же — о дружбе, о предательстве, о словах, которые нельзя забрать назад.
— Петунии не погибли, — вдруг говорит Антонина. — Те, что на балконе. Отошли, представляешь?
Валентина застывает с ключом в руке.
— Правда? Я думала... — она запинается. — Там же порошок был...
— Какой ещё порошок? — Антонина поднимает брови.
— Ну, ты сказала, что я порошок в воду добавила. Для твоих цветов.
— А ты правда... заливала?
Их взгляды наконец встречаются.
— Нет, — тихо говорит Валентина. — Не заливала. А ты стену специально царапала?
— Нет. Я просто... хотела привлечь твоё внимание.
Вдруг обе понимают, как нелепо это звучит. Две пожилые женщины, соседки, тридцать лет дружбы — и какие-то школьные выходки с царапаньем стен и подозрениями.
— Это Лидка, — одновременно произносят они и удивлённо смотрят друг на друга.
— Лидия Павловна сказала, что ты на собрании всех настраивала против меня, — медленно говорит Валентина.
— А мне — что видела, как ты поливаешь мои цветы чем-то едким, — отвечает Антонина.
Снова тишина, но уже другая — тишина понимания, осознания.
— Чаю? — вдруг спрашивает Антонина, кивая на свою дверь.
Валентина колеблется лишь секунду.
— С удовольствием.
— Не понимаю, что на нас нашло, — говорит Валентина, сидя за знакомым кухонным столом. — Тридцать лет дружили, всякое было, но чтобы так...
* * *
На следующее утро Лидия Павловна, проходя мимо квартир на третьем этаже, с удивлением замечает, что между дверями Антонины Петровны и Валентины Сергеевны прибит деревянный ящик с молодыми петуниями.
— А, Лидия Павловна! — радостно восклицает Антонина. — Как хорошо, что вы здесь! Мы с Валентиной Сергеевной как раз хотели с вами поговорить. Насчёт той сплетни про порошок и цветы...
Лидия Павловна бледнеет.
— Какой сплетни? Я ничего...
— Идёмте чай пить, — улыбается Валентина. — Мы с Антониной Петровной вчера так славно посидели, вспомнили молодость. И про вас тоже вспомнили. Про те тухлые яйца в девяностые, про "случайно" залитую квартиру, про загадочные звонки моему мужу...
— У меня дела, — Лидия Павловна пятится к лестнице. — Я спешу.
— Жаль, — Антонина притворно вздыхает. — Зайдите в другой раз. Мы с Валентиной Сергеевной теперь каждый вечер вместе чаёвничаем. И по вторникам на хор ходим. Знаете, как в песне поётся — старый друг лучше новых двух.
Лидия Павловна уже почти бежит вниз по лестнице, когда слышит дружный смех двух соседок. Жизнь продолжается, как и тридцать лет назад.