Еремей больше не сомневался — что-то в системе работало не так, как должно. Расследование привело его к пугающему выводу: все эти души терялись не случайно, в их судьбы кто-то сознательно вносил корректировки. Похоже, вмешивались в сам процесс, переписывали приговоры, отправляя одних в Ад, а других в Рай, вне зависимости от прижизненных поступков.
Он сидел за своим столом, ошеломленно уставившись на небольшую стопочку из папок, которые уже удалось найти за такое короткое время. В каждой содержалась история души, которая по всем параметрам должна была попасть в определенное место, то или иное, но что-то пошло не так. Алексей Ветров был не единственным. Случаи повторялись, но не хаотично — явно прослеживался определенный порядок.
«Кто-то ведет игру», — подумал он.
Решив, что без дополнительной информации дальше не продвинуться, он отправился к одному из старожилов системы — Архивариусу. Этот ангел явно служил в канцелярии Судьбы дольше, чем существовало само понятие времени. Если кто-то и знал, что происходит, то только он.
Архивариус обитал в отдельном крыле, куда редко кто заходил. Еремей почувствовал холодок, когда двери архива медленно раскрылись перед ним. Тусклый свет падал на бесконечные ряды полок, уставленных папками. В самом дальнем конце зала, за массивным каменным столом, восседал седовласый старик в длинной серой мантии.
— Ты не торопился. Я ждал тебя на пару дней раньше, — произнес он хриплым голосом, даже не подняв глаза. Лишь кустистые брови немного дрогнули.
Еремей подошел чуть ближе. Архивариус выглядел усталым, но в его взгляде читался острый ум и цепкая проницательность. Он медленно провел пальцем по старой книге, словно вспоминая что-то важное.
— Я ищу правду, — уверенно сказал Еремей.
— Ты уже ее нашел. Просто еще не осознал.
Архивариус жестом предложил ему сесть.
— Ты заметил закономерности? Случаи, которые тебя заинтересовали, не случайны. Это часть замысла, который охватывает больше, чем ты можешь себе представить.
— Кто этим занимается? — спросил Еремей, сжимая кулаки.
Старик послюнявил палец и медленно перевернул страницу книги.
— Те, кто не желает, чтобы мир оставался справедливым.
В этот момент дверь в архив с силой распахнулась. На пороге стояли двое — один в строгом белом костюме, второй в темном одеянии. Они смотрели на Еремея холодными, ничего не выражающими глазами.
— Ты слишком далеко зашел, новенький — сказал один из них.
Еремей почувствовал, как в помещении стало на несколько градусов холоднее. Архивариус не шевельнулся, но его взгляд стал тяжелее, пронзительнее.
— Кто вы? — голос Еремея был твердым, но внутри он ощущал легкий укол тревоги.
— Те, кто следит за порядком, — спокойно ответил человек в белом. — И ты сейчас ставишь его под угрозу.
— Под угрозу? Вы называете порядком то, что кто-то крадет судьбы людей? Переписывает по своей воле! Или и того хуже — обрекает на вечную неизвестность и забытье!
Человек в темном костюме усмехнулся.
— Что ты знаешь о судьбе, смертный? — его голос прозвучал низко и холодно. — Мы исправляем несовершенства системы. Без нас все давно рухнуло бы.
Архивариус вздохнул, поднял голову и заговорил:
— Исправляете? Или подгоняете под свои выстроенные графики? Я давно наблюдаю за этим и знаю, что вы слишком далеко зашли. Речь уже идет не о сохранении равновесия, а перевесе в нужную вам сторону.
Люди в костюмах переглянулись. В их глазах не было страха, только легкое раздражение.
— Ты знаешь, что будет, если этот разговор продолжится, — тихо сказал человек в белом. — Может, пришло время заткнуть тех, кто слишком много спрашивает?
В груди Еремея вспыхнул гнев. Он встал и с вызовом бросил:
— Попробуйте!
Человек в темном шагнул вперед, и воздух вокруг завибрировал, словно сам мир напрягся в ожидании конфликта. Архивариус резко поднял руку, и все вокруг на секунду замерло.
— Не здесь, — строго сказал он. — Если вы хотите убрать неугодного, вам придется сделать это открыто, по всем правилам. Вы готовы к последствиям?
Человек в белом слегка наклонил голову, глаза его сверкнули.
— Не сейчас, — медленно произнес он. — Но скоро. Ты зашел слишком далеко, Еремей. Надеюсь, ты знаешь, что тебя ждет.
Затем, словно по команде, оба развернулись и исчезли в темноте коридора, оставляя за собой зловещее эхо предупреждения.
Еремей почувствовал, как по спине стекает холодный пот. Он сделал глубокий вдох и перевел взгляд на Архивариуса.
— Что теперь?
Старик задумчиво посмотрел на закрытую книгу перед собой.
— Теперь, — ответил он, — ты вступил в игру, из которой нет выхода.
* * *
Зал Высшего Суда был величественным и огромным. С высокими колоннами, теряющимися в бесконечной белизне потолка. В воздухе ощущалось присутствие чего-то тяжелого, давящего на плечи, как будто само пространство здесь подчинялось законам, выходящим за понимания простых смертных. Еремей стоял в самом центре, со всех сторон окруженный фигурами, чьи силуэты переливались мягким, изменчивым светом, словно весь их облик не был окончательным.
— Еремей, — раздался голос, глубокий, как вечность. — Ты обвиняешь систему Судьбы в нарушении равновесия?
Он поднял голову. Перед ним возвышался Суд, высший орган, наблюдающий за распределением душ. Голоса Судей звучали одновременно из разных точек пространства, вплетаясь друг в друга и объединяясь в сложную симфонию.
— Я не обвиняю, — твердо ответил он. — Я указываю. Мне доверили найти ошибки и несоответствия. Я всего лишь ответственно подхожу к порученной мне работе. Души перемещаются не по их поступкам, а по чьей-то воле. Это больше, чем случайные сбои. Это узурпация власти.
Раздался легкий шепот. Фигуры в зале переглядывались, их свет менялся, в глубине голосов появлялись нотки сомнения.
— У тебя есть доказательства? — спросил один из Судей.
Еремей глубоко вдохнул. В его руках появилась папка — записи, которые он собрал за время расследования. Имена, даты, судьбы. Все, что удалось восстановить.
— Этого недостаточно для немедленных выводов, — произнес другой голос, более строгий. — Но достаточно, чтобы начать расследование.
Шепот в зале на мгновение стих, а затем вновь поднялся, на этот раз сильнее. Высший Суд не торопился с решениями, но это само по себе было событием. Обычно разбирательства длились веками, а тут решение было вынесено почти мгновенно.
— Мы не можем позволить, чтобы ложь оставалась незамеченной, — сказал один из Судей. — Однако у нас нет достаточной информации, чтобы вмешаться. Система Судьбы слишком велика. Но твои выводы заслуживают внимания.
Наступила абсолютная тишина. Затем раздалось торжественное провозглашение:
— Еремей, отныне ты назначаешься Наблюдателем Судьбы. Твоя задача — вести детальный анализ системы и выявлять несоответствия. Мы даем тебе срок в двести лет. До завершения расследования ты будешь неприкосновенен и неподвластен ни одной из сторон. Ты независим.
Слова прозвучали как удар молота, запечатывающий судьбоносный вердикт.
Еремей на мгновение замер. Двести лет. Для смертного — целая вечность. Для Высшего Суда — лишь миг. Он ожидал чего-то другого: возможно, изгнания, возможно, даже стирания или отправки к потерянным. Но вместо этого он получил власть. Независимую. Опасную.
— Прими свой знак, — сказал один из Судей.
Перед Еремеем появился символ — знак, который не мог подделать никто. Теперь он был вне системы. Теперь он мог видеть больше, чем раньше.
Он поднял знак, ощущая его холодную гладкость, и впервые за долгое время ощутил странное чувство — не страх, не тревогу, а предвкушение. Работа только начиналась.
— Слушаюсь, — произнес он.
Вспомнив течение своей жизни, он понял, что все это не выглядит случайным. Его принципы, его постоянное стремление к справедливости, его отказ от компромиссов привели его в это место. При жизни эти качества всегда мешали. Он был помощником государственного обвинителя и всегда слишком тщательно погружался в каждое из дел. Довольно часто он принимал сторону обвиняемого и доказывал его невиновность. Ни один из прокуроров не выдерживал постоянную работу с ним, и приходилось даже переезжать в другой город, чтобы найти другое место. Но слава несоответствия с занимаемой должностью все чаще опережала его. Никто не хотел нанимать такого трудного работника. Возможно, именно поэтому он был выбран для этой роли задолго до своей смерти, просто не осознавал этого. Все его решения, все его сражения за правду — были всего лишь подготовкой к этому моменту. К его истинному предназначению.
Зал растворился в белизне, а Еремей остался стоять в пустоте, размышляя, с чего начать.
Где-то в абсолютной темноте за ним пристально наблюдали. Он этого не видел, но чувствовал всем существом. И знал, что это только начало. Впереди его ждал огромный объем работы. Проверять, перепроверять, находить несоответствия и собирать доказательства. И чем больше он размышлял об этом — тем страшнее становилось. Он боялся не справиться, не оправдать доверие.
Но внутренний трепет от чувства победы над несправедливостью системы, пусть пока маленькой, но все же победы, вдохновлял. Становилось ясно, что это маленькое начало большого дела. Дела, стоящего всей его жизни.
Автор: Наталья Трушкина
Мой снежный рай
— Ты что, сдурел? Какие четыре месяца? А работать кто будет? — Витька, мой формальный босс и партнер, вытаращил глаза и даже убрал с дорогого стола ноги, которые он задрал туда в начале беседы десять минут назад. Важные разговоры в его кабинете у нас всегда начинались одинаково: Светка приносила кофе, мы запирали дверь, разваливались в креслах и задирали ноги — он на стол, а я на гостевую приставку.
— Витя, я понимаю, что я сволочь, но пойми и ты: я не вытяну. Все равно от меня толку нет. Ты не поверишь — сейчас что у нас, полдень? А меня уже в сон клонит. — Я сидел в прежней расслабленной позе, задрав ноги на стол, не в силах пошевелиться и с трудом донося чашку с кофе до рта.
— Да? И кто пойдет послезавтра к Соловьеву? Я? Он со мной не будет разговаривать, он уже к тебе привык.
— Да я схожу, не закипай. Напрягусь и схожу. Я же не завтра сматываюсь, а в ноябре. Прикормим мы его, я думаю… не он первый. У тебя коньячку нет?
В Витькином взгляде отразилась целая куча эмоций — злость, тревога, сожаление, сомнения, — но он не стал швырять в меня пепельницу, а со вздохом поднялся и достал пузатую бутылку Мартеля и два бокала.
— Ты понимаешь, что, если не прикормим, год будет убыточным?
Соловьев отвечал в министерстве за снабжение целой кучи строек на госпредприятиях по всей области. Ясен пень, понимаю.
— Да, да, я знаю. Ооо, как хорошо… — Коньяк проник в организм теплой струйкой и разлился по органам. Глаза перестали слипаться, и следить за нитью разговора стало легче. — Я все сделаю. А потом тебя представлю, и ты примешь эстафету.
— Да я и так не успеваю ни хрена! Ни Аньку, ни детей не вижу толком… В отпуске не помню когда был… Тебе вон хорошо, развелся и свободен.
Ну, положим, официально я пока не развелся, хотя живу один уже почти полгода.
— Вить, ну не нуди… Я же тебя отпускал, а ты не воспользовался.
— Да, не воспользовался, потому что дела были безотлагательные! А ты, скотина эдакая, все собираешься бросить, да еще в конце года, когда тендеры будут проводиться!
— Ну возьми кого-нибудь временно…
Я видел, что мои вялые увещевания не действуют, и Витька зол и растерян, но окружающая действительность была как-то отстранена от меня и входила в мой мозг как сквозь вату. Я чувствовал, что мне тепло и спокойно, безразлично абсолютно все, и только усилие воли, надеюсь, поможет мне сосредоточиться на делах на некоторое непродолжительное время. На сегодня, впрочем, мой потенциал уже был явно исчерпан. Я мог только терпеливо дослушать брюзжание Витьки, который, очевидно, понимал, что все равно ничего сделать со мной не сможет, и вернуться в свой кабинет.
Потом я запру дверь, выйду на свежий осенний воздух, где мне сразу станет лучше, сяду за руль и двину по мокрым московским улицам домой, где меня никто не ждет, не считая домработницы. Ну и пусть, зато там есть садик, в котором всегда надо что-то поправить, починить или улучшить. Ножовка, молоток, лопата и прочие серьезные инструменты стали моими лучшими друзьями в последние месяцы — простая физическая работа на свежем воздухе приносила мне теперь больше удовольствия, чем бизнес. Я отпущу домработницу, повожусь в саду, потом глотну чая в гостиной, вполглаза глядя в огромный телевизор, и отрублюсь часов в десять, забывшись крепким, но мутным сном. Моя задача — продержаться в таком режиме три месяца, остающиеся до отъезда. . . . ДОЧИТАТЬ>>