Телефон выпал из внутреннего кармана его пиджака с таким оглушительным стуком, будто не электронная игрушка размером с ладонь, а чугунная сковорода прилетела на мой безупречно натёртый паркет. Старенький «Нокиа» — синий, потёртый, с трещиной через весь экран — замер у моих ног, словно подброшенная судьбой улика.
Пиджак Миши, моего Миши, висел на спинке стула, куда он его небрежно бросил, вернувшись с очередной «важной встречи». Третьей за неделю. В десять вечера. Пахнущий чужими сигаретами и едва уловимым женским парфюмом.
– И что это? – мой голос прозвучал настолько чужим, что я сама не узнала эти кипящие от ярости интонации.
Миша застыл в дверном проёме ванной – с полотенцем на плечах, с каплями воды на лице, с этим его фирменным, растерянным выражением глаз побитой собаки, которое обычно работало безотказно. Не сегодня.
– Маш, ты чего? А, это... Это... рабочий. Для клиентов.
– Для каких, интересно, клиентов нужен дешёвый кнопочный телефон, который ты прячешь от собственной жены?!
Тишина между нами загустела, как забытое на плите варенье
Он приблизился на полшага, но я выставила руку, останавливая это движение. Мои пальцы дрожали, но голос уже нет:
– Не приближайся. Я всё знаю. Всё. Эти твои задержки, запах духов, странные звонки... Думал, я дура?
Миша сглотнул так шумно, что кадык подпрыгнул и заметался, как пойманная в силок птица. Его полотенце соскользнуло с плеч и шлёпнулось на пол мокрым белым флагом капитуляции.
– Маша, клянусь, ты всё неправильно поняла! – он бросился ко мне с таким отчаянием в глазах, что на мгновение я почти поверила.
Но пальцы уже нащупали кнопку включения на телефоне. Экран мигнул, ожил, высветил цифры времени и… три непрочитанных сообщения от некой "Наташи К.".
– Неправильно поняла? – мой смех прозвучал как треск разбитого стекла. – Тогда объясни мне, кто такая Наташа К.? И почему ей нужно знать, свободен ли ты завтра в шесть?
И тут впервые за пятнадцать лет брака я увидела, как мой всегда уверенный в себе муж, мой Миша, моя каменная стена, мгновенно постарел лет на десять и сполз по дверному косяку на пол, закрыв лицо ладонями.
– Господи, Маш... это не то, что ты думаешь. Совсем не то...
Мы познакомились с Мишей восемнадцать лет назад в очереди за пломбиром, когда уже взрослые люди — он инженер, пусть и начинающий, я библиотекарь в районной библиотеке — стояли в хвосте гогочущих школьников, потому что июльская жара выплавляла мозги, а в этом крошечном ларьке на углу Пушкинской и Лермонтова продавали единственное в городе сливочное мороженое по советскому ГОСТу.
– Может, объединим ресурсы? – предложил он так серьезно, что я сначала не поняла. – Вы займёте мне очередь, а я сбегаю за газировкой. По-моему, температура под сорок, а здесь стоять ещё минут двадцать.
Он вернулся с двумя запотевшими бутылками лимонада – не этой приторной химии из супермаркета, а настоящего, с газом, который шибает в нос и заставляет моргать часто-часто, как ребёнка. Так и начался наш роман, выросший на пломбире, лимонаде и Мишиной способности всегда находить практичные решения любых проблем.
Первые годы нашего брака пахли имбирным печеньем и машинным маслом
Миша делал карьеру в инженерном бюро – из младшего специалиста до руководителя проектов. Носил свои успехи, как начищенные ботинки – с достоинством, но без лишнего блеска. Каждое повышение отмечали просто: бутылкой полусладкого, салатом "Оливье" и шелестом купюр, отложенных на квартиру побольше, на машину поновее, на отпуск поюжнее.
Я работала в библиотеке, потом в школе, потом снова в библиотеке. Мои дети – чужие и бумажные, но как я их любила! Как часто приносила домой то проекты учеников, то книжные новинки! Миша только посмеивался, глядя, как я устраиваю на обеденном столе замки из картона и бумаги.
– Машка, ты как в восемь, так и в тридцать восемь – всё тебе сказки подавай, – говорил он, целуя меня в макушку, и от этого его снисходительного тона мне хотелось и плакать, и смеяться одновременно.
Мы были не идеальной, но крепкой парой. У нас был двухкомнатный кооператив в спальном районе, четырёхлетняя «Тойота», отпуск в Турции раз в год и мечта о ребёнке, которая всё никак не сбывалась. После пятой неудачной попытки я перестала ходить к врачам. Миша говорил: «Значит, будем жить для себя», – но я-то видела, как он замирает, глядя на детей в парке.
А потом грянул этот чёртов кризис, и Мишину фирму трясло, как в лихорадке. Сначала сократили премии, потом отпуска, потом зарплаты. Миша приходил домой всё позже, всё мрачнее, всё молчаливее. Пил чай, уткнувшись в чашку, будто там плавали ответы на все вопросы мироздания.
– Как дела на работе? – спрашивала я, а он отмахивался, как от мухи:
– Нормально. Проект сложный. Не хочу о работе, давай о чём-нибудь другом.
Но о чём "другом", если пятнадцать лет вся жизнь вертелась вокруг бюро, проектов, заказчиков и дедлайнов? О чём «другом», если раньше он часами мог рассказывать о каких-то трубах, перекрытиях и коэффициентах, а я делала вид, что понимаю?
И вот примерно три месяца назад что-то надломилось окончательно. Миша стал задерживаться – сначала на час, потом на два, потом до глубокой ночи. Появились «срочные встречи с заказчиками» по вечерам и выходным. Рабочий телефон всё чаще оказывался "разряженным" или "оставленным в офисе". А главное – от него пахло другими запахами: сигаретами, хотя он бросил курить ещё до нашей свадьбы, какими-то духами, и – самое страшное – страхом.
Я не сразу заподозрила измену. Сначала думала – проблемы на работе, стресс, усталость. Потом стала замечать мелочи: новый шарф, которого я не покупала; чек из кофейни в районе, где нет ни его офиса, ни наших друзей; странные смс-оповещения по ночам, которые он торопливо смахивал с экрана.
И тогда червь подозрения, этот мерзкий, скользкий гаденыш, заполз в мою душу и свил там гнездо. Начала проверять карманы – как последняя дура. Пыталась незаметно заглянуть в телефон – как жалкая, неуверенная в себе курица. Даже пробовала проследить за ним после работы, но потеряла его в метро – неудачница, героиня дешёвого детектива.
– Ты какая-то странная в последнее время, – заметил Миша за неделю до той роковой находки. – Что-то случилось?
– Нет, – соврала я, помешивая суп, который варила не чувствуя вкуса. – Всё в порядке.
А через день он прислал сообщение: «Задержусь, важная встреча с новым заказчиком. Не жди с ужином». И тогда я решилась. Установила на его компьютер программу, которая записывает все действия. Как последняя мразь, как человек, который сам себя не уважает... но я должна была знать.
И вот теперь этот старенький "Нокиа" лежал на полу, как граната с выдернутой чекой
Миша сидел на краю нашей супружеской кровати – сгорбленный, с опущенными плечами, раскачиваясь, как будто его знобило. Телефон я держала в руках, листая сообщения. Их было не так много, как я ожидала – десятка два, не больше. И все какие-то странные, обрывочные, не похожие на любовную переписку.
"Завтра в 14:00, не опаздывай" "Нужно просмотреть новый материал" "Как успехи с последним заданием?" "Михаил, вы делаете прогресс, но нужно больше практики"
Я подняла глаза. Миша смотрел на меня так, словно я держала в руках не телефон, а нож у его горла.
– Кто она? – спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
– Наталья Константиновна Вершинина. Мой... преподаватель.
– Преподаватель?! – я расхохоталась так громко, что сама испугалась этого звука. – Миша, тебе сорок два года! Какой, к чёрту, преподаватель?
– Я... учусь. На курсах. Переквалификация.
Он тяжело поднялся, будто из его костей за одну минуту вытекли все силы, и прошёл к окну. Прислонился лбом к стеклу. За окном моросил мелкий октябрьский дождь, превращающий наш микрорайон в размытую акварель из серого, жёлтого и тёмно-зелёного.
– Какая переквалификация, Миш? При чём тут тайный телефон, запах духов и эти твои вечерние "встречи"?
– Маша, клянусь, это не измена! Да, я врал тебе. Да, скрывал. Но не потому, что...
Недоговорённость повисла между нами громоздким, неподъёмным комодом
Он резко повернулся, сделал два шага ко мне, опустился на колени, взял мои руки в свои – холодные, чужие.
– Я уволен, Маш. Уже три месяца как. Сокращение. Они оставили только молодых, которым можно платить втрое меньше.
Комната накренилась, поплыла куда-то вбок, как палуба корабля в шторм. Три месяца?! Но ведь он каждое утро уходил "на работу", каждый вечер возвращался "с работы", получал... что он получал?
– А деньги? – севшим голосом спросила я. – Откуда деньги, Миш?
– Выходное пособие растягиваю. И... подработки. Мелкие. То там чертёж сделаю, то тут консультацию... Гроши, Маш. Но мне стыдно было тебе сказать. Понимаешь? СТЫДНО. Что я, мужик сорока двух лет, не могу семью обеспечить.
– А курсы? Телефон?
– Пошёл на курсы веб-дизайна. Думал, освою, буду удалённо работать. А телефон... это дядя Боря из бухгалтерии дал, старый. Сказал, держи для подработок, чтоб личный не светить. А Наталья Константиновна — наш куратор на курсах.
Я смотрела на него и не узнавала. Мой Миша, всегда такой надёжный, основательный, гордый... стоял передо мной на коленях и выглядел жалким, постаревшим, чужим. Мне хотелось обнять его, утешить — и ударить одновременно. За враньё. За недоверие. За эти три месяца притворства.
– Почему? Почему ты не сказал мне сразу?
– Думал, быстро найду что-нибудь. Не хотел тебя расстраивать. А потом... потом уже не знал, как признаться. С каждым днём враньё нарастало, как снежный ком. Я... я запутался, Маш.
Он выглядел таким искренним, что я почти поверила. Но что-то не сходилось. Запах духов. Поздние возвращения. Каким-то странным, тренированным за годы библиотечной работы чутьём на несостыковки в тексте, я чувствовала — не вся правда рассказана.
– Буду готовить ужин, – сказала я, высвобождая руки. – Рано или поздно мы во всём разберёмся, Миш.
На следующий день я взяла отгул. Дождалась, пока Миша "уйдёт на работу" – эта фраза теперь резала слух, как визг пенопласта по стеклу – и двинулась следом. Он вышел из нашей многоэтажки, свернул налево, к метро, но вместо того, чтобы спуститься под землю, прошёл через сквер к автобусной остановке.
Я держалась на почтительном расстоянии, как профессиональная шпионка. Смешно сказать: выслеживаю собственного мужа, как будто мы в дешёвом сериале из девяностых. Он сел в автобус, я — за ним, пряча лицо за воротником пальто. Сошли через семь остановок — в том районе, где я никогда не бывала.
Миша уверенно двинулся к невзрачному пятиэтажному зданию с облупившейся штукатуркой и табличкой "Городская библиотека №8". Сердце подпрыгнуло к горлу. Библиотека? Он же говорил про курсы веб-дизайна!
Я выждала десять минут и вошла внутрь. Пахнуло теплом, пылью и этим неповторимым запахом старых книг, который невозможно с чем-то спутать. За стойкой сидела пожилая женщина с аккуратно уложенными седыми волосами.
– Здравствуйте, – мой голос предательски дрожал. – Простите, вы не видели здесь мужчину – невысокого, с залысинами, в сером пальто?
– Михаила Сергеевича? – женщина улыбнулась так, будто мы были старыми знакомыми. – Конечно, видела. Он в читальном зале, как обычно. Вы его супруга? Он о вас рассказывал. Маша, верно?
Мир покачнулся, как детская карусель под тяжестью внезапно запрыгнувшего взрослого
– Да, я... Маша, – пробормотала я, чувствуя себя последней дурой. – Он... часто сюда приходит?
– Каждый день, как на работу, – женщина понизила голос до заговорщического шёпота. – Такой усердный. Наталья Константиновна говорит, у него настоящий талант к языкам. Представляете, в его возрасте взяться за китайский! Многие молодые не осилят.
Китайский? КИТАЙСКИЙ?!
– А... да. Очень талантливый, – пробормотала я, пятясь к двери. – Я, пожалуй, не буду ему мешать. Передайте, что я заходила?
– Конечно-конечно, – закивала женщина. – Хотя... может, сами его позовёте? Он во втором читальном зале.
Но я уже выскочила на улицу, глотая морозный воздух, будто меня душили. Китайский язык? Миша? Тот самый Миша, который в Турции пользовался исключительно языком жестов, отказываясь учить даже простейшие фразы?
Я бесцельно бродила по улицам, пытаясь собрать мысли в кучу. Зачем моему мужу китайский? При чём тут веб-дизайн? Почему он скрывал от меня не только увольнение, но и... это?
В кармане завибрировал телефон. Михин номер.
– Алло?
– Маш, ты где? Мне звонила Анна Георгиевна из библиотеки, сказала, ты приходила...
– А ты где, Миш? – я не узнавала свой голос, ледяной и колючий, как иней на стекле. – На работе? Или на курсах веб-дизайна? Или на уроке китайского языка?
Он молчал так долго, что я решила — связь прервалась.
– Миш?
– Давай встретимся. Только не дома. В кафе на Чехова, помнишь, где мы праздновали твоё тридцатипятилетие? Я всё объясню. Клянусь, Маш. ВСЁ.
Миша сидел за дальним столиком — сгорбленный, потерянный, с чашкой остывшего чая перед собой. Он не заметил моего появления, что-то судорожно черкая в блокноте. Я подошла почти вплотную, прежде чем он поднял голову.
– Маш, – он вскочил, опрокинув чашку. Чай растёкся по скатерти, пропитывая его записи. – Прости, я... я всё объясню.
– Я слушаю, – я села напротив, чувствуя, как бешено колотится сердце.
– Помнишь того китайского партнёра, который приезжал к нам в фирму в прошлом году? Он говорил про инвестиции в российские проекты...
– Помню. И что?
– Когда нас начали сокращать, я связался с ним. Думал — если сумею предложить интересный проект напрямую, без посредников, может, он заинтересуется. Но... он не говорит по-русски, а я не говорю ни на каком другом языке. И тогда я...
– Решил выучить китайский? – я не сдержала нервного смешка. – За три месяца?
– Не только. Я хотел разработать для него сайт. Самостоятельно, чтоб не делиться гонораром. Поэтому веб-дизайн. И ещё... я продал машину, Маш.
– Что?!
– Она у Серёги в гараже. Я не хотел, чтобы ты узнала раньше времени. На эти деньги нанял репетитора – Наталью Константиновну, и оплатил курсы. Если бы хоть что-то получилось, я бы всё тебе рассказал, клянусь! Но пока... пока я просто неудачник, которого выгнали с работы и который тратит последние деньги на какую-то безумную идею.
Я смотрела на него и видела — он не врёт. Вернее, наоборот: врал всё это время, каждый день, но сейчас... сейчас говорит правду. Такую нелепую, такую абсурдную, такую... мишину.
– Почему ты молчал? Почему не поделился со мной? Мы же семья, Миш.
– Боялся, что ты поднимешь меня на смех. Или ещё хуже — станешь жалеть. Уволенного неудачника, который в сорок два года не может найти нормальную работу и цепляется за дикие идеи.
– Дикие? – я наконец-то улыбнулась, чувствуя, как внутри что-то отпускает, слабеет, тает. – Сказал человек, который когда-то предложил незнакомой девушке "объединить ресурсы" ради мороженого.
Он поднял глаза — и в них было столько надежды, столько уязвимости, что у меня перехватило дыхание.
– Маш, ты... ты не злишься?
– Злюсь. Ещё как злюсь! Но...
В этот момент прозвенел колокольчик над входной дверью, и в кафе вошла элегантная женщина лет пятидесяти. Она осмотрелась, заметила нас и решительно направилась к нашему столику.
– Михаил Сергеевич! Вот где вы прячетесь! А у нас занятие через двадцать минут!
Я мгновенно узнала этот голос из записи на автоответчике — Наталья Константиновна собственной персоной
Наталья Константиновна – статная, с безупречной осанкой, с тяжёлым узлом тёмных волос на затылке – возвышалась над нашим столиком, как маяк над пенящимися волнами. Её взгляд — цепкий, учительский — скользнул по моему лицу, по опрокинутой чашке, по мокрым листам с иероглифами, по съёжившемуся Мише.
– А вы, должно быть, та самая жена? – она произнесла это с каким-то особым ударением на слове «та», будто я была экспонатом в музее странных созданий. – Наконец-то! А то ваш муж говорит о вас постоянно, но вечно прячет, как сокровище от драконов.
Миша проглотил набранный в грудь воздух, как кит, решивший в последнюю секунду не выпускать фонтан.
– Наталья Константиновна, это... это мой личный разговор...
– Конечно-конечно, личный! – она плавно опустилась на свободный стул, совершенно игнорируя его отчаянные телеграфные сигналы бровями. – Но раз уж мы встретились, хочу сказать вашей супруге, что у неё удивительный муж. Трудолюбивый, упрямый... и безнадёжно несчастный.
Последние два слова упали на скатерть, как капли чёрных чернил, расплываясь неровными кляксами.
– Несчастный? – эхом повторила я, чувствуя, как пересыхает горло.
– Да, дорогая моя, несчастный. И не потому, что работу потерял – мало ли кто теряет работу. А потому что убивается, как может, чтобы вы об этом ни в коем случае не узнали. Знаете, сколько он спит в сутки? Часа четыре, не больше. Днём в библиотеке китайский учит, вечером – компьютерные курсы, ночью – дома задания выполняет.
– Наталья Константиновна... – голос Миши дрогнул.
– Что "Наталья Константиновна"? Думаешь, не вижу, как ты над собой издеваешься? Взрослый мужик, инженер с двадцатилетним стажем, сидит до синевы под глазами, зубрит наизусть иероглифы, а потом на занятиях чуть в обморок не падает. Я своим студентам на первом курсе говорю: учите по десять иероглифов в день, не больше. А твой муж, Мария, учит по тридцать пять! Каждый день!
Слова роились вокруг меня, как осы, готовые жалить прямо в открытое сердце
Я посмотрела на Мишу – он сжался на стуле, опустив голову, как провинившийся школьник. Вдруг в одну секунду увидела его – не сорокадвухлетнего мужа, а затравленного человека с отчаянием в глазах. И несмотря на жгучую обиду за его ложь, за недоверие, за все эти месяцы притворства — что-то сжалось в груди от острой жалости.
– И какого чёрта ты молчал?! – мои руки непроизвольно сжались в кулаки. – Я тебе кто — враг? Чужой человек?!
– Маш, я...
– Нет, ты скажи! Пятнадцать лет вместе — и ты решил, что я... что я не пойму? Не поддержу? Брошу тебя, как только ты скажешь, что потерял работу?
Наталья Константиновна тихо отодвинулась, молча наблюдая нашу перепалку, словно судья на ринге, готовый зафиксировать нокаут.
– Не в этом дело, – Миша покачал головой, и я впервые заметила, как сильно поседели его виски. – Не боялся, что бросишь. Боялся, что... останешься.
– Что?
– Что останешься — из жалости. Из чувства долга. Я смотрел, как ты каждый вечер встречаешь меня – глаза горят, расспрашиваешь про работу, гордишься... А тут – здрасьте. Безработный муж, который не может найти место даже уборщиком в "Макдональдсе", потому что там берут только студентов. Видел бы ты свои глаза, Маш, когда ты говорила соседям: "Мой Миша — старший инженер проекта"...
Он вдруг ударил кулаком по столу так, что подпрыгнули чашки. Люди за соседними столиками обернулись, но мне было плевать.
– А потом появился этот китаец — Чен. Он звонил на старый рабочий номер – Боря из бухгалтерии перенаправил. Говорил через переводчика. Предлагал выкупить патент на моё изобретение — помнишь, ту систему креплений для сейсмоустойчивых конструкций? Я ему три года назад показывал, когда он приезжал, а он тогда только головой кивал...
Миша говорил, слова лились потоком – сбивчиво, лихорадочно, будто прорвало плотину. Он рассказывал о том, как пытался объясниться с инвестором через онлайн-переводчик, как тот не понимал технических нюансов, как Миша решил выучить китайский, чтобы говорить напрямую, без искажений. Как продал машину, как рассчитал, что денег хватит ровно на три месяца интенсивной учёбы, как был уверен – если сделка состоится, он вернёт всё сторицей.
– Звучит безумно, да? – он невесело усмехнулся. – Сорокадвухлетний мужик, решивший выучить китайский с нуля за три месяца. Но я рассчитал – если по восемь-десять часов в день...
– Миш, ты идиот, – я произнесла это почти нежно. – Почему ты решил, что должен тащить всё это в одиночку?
– Потому что ты – единственное, что у меня осталось, – он произнёс это так просто, так обыденно, что у меня перехватило дыхание. – Не хотел, чтобы ты видела меня... таким. Жалким. Не хотел быть обузой.
– Обузой?! – я задохнулась от возмущения.
– А как ещё? Работы нет, денег нет, перспектив...
Телефон на столе зазвонил неожиданно громко. Миша вздрогнул, взглянул на экран – и побелел.
– Это он. Чен.
– Отвечай! – скомандовала Наталья Константиновна. – Ну же!
Миша поднёс телефон к уху, сказал что-то по-китайски – медленно, с чудовищным акцентом, который даже мне, не знающей ни слова на этом языке, резал слух. Потом замолчал, слушая ответ. Я видела, как бледнеет его лицо, как проступает испарина на лбу, как подрагивает уголок рта.
– Что он говорит? – не выдержала я.
Миша не ответил – продолжал слушать, механически кивая, словно собеседник мог его видеть. Затем тихо произнёс несколько слов, положил трубку и обхватил голову руками.
– Всё кончено, Маш. Он нашёл другую компанию. Сделал предзаказ на миллион юаней. А я... я даже не смог нормально объяснить ему своё предложение.
Наталья Константиновна что-то быстро записывала в блокнот, но я не обращала на неё внимания. Я смотрела на мужа – поверженного, сломленного, с опущенными плечами и потухшим взглядом. Моего мужа. Который из последних сил пытался удержать нашу жизнь от падения в пропасть.
– Когда мы последний раз занимались любовью, Миш?
Он вскинул голову – ошарашенный, не понимающий.
– Что?
– Любовью. Когда ты последний раз просто обнимал меня, а не отворачивался к стенке, притворяясь спящим?
– Маша, ну что ты... при посторонних...
– Я не посторонняя! – вдруг выкрикнула Наталья Константиновна. – Я три месяца наблюдаю, как этот человек губит себя ради вас! Мне есть дело!
Мы оба уставились на неё – она сидела, вытянувшись в струну, с горящими глазами. Элегантная, несгибаемая, упрямая, как танк.
– У меня был муж, – она говорила отрывисто, чеканя каждое слово. – Такой же гордый идиот. Тоже всё решал сам. Тоже не хотел "быть обузой". Знаете, чем всё закончилось? Инфарктом на работе, которую он ненавидел, но боялся бросить. И я теперь всю жизнь думаю: почему он молчал? Почему я не видела? Почему мы не поговорили?
В воздухе повисла тишина – вязкая, густая, как патока
– Девятнадцатого сентября, – вдруг тихо произнёс Миша. – Когда ты спрашиваешь, когда в последний раз... Девятнадцатого сентября. В тот день я узнал, что меня увольняют.
Мои глаза наполнились слезами. Полгода. Полгода отчуждения, молчания, стены между нами.
– Я не хочу жалости, Маш, – его голос дрожал. – Не хочу, чтобы ты оставалась со мной из чувства долга. Я хочу быть тем, кем ты могла бы гордиться.
– А я не горжусь тобой сейчас? – я подалась вперёд, пронзая его взглядом. – Сейчас, когда узнала, что ты продал машину, трёшь до мозолей глаза над какими-то закорючками, зубришь язык, который даже произнести правильно не можешь — и всё это ради нас?
– Но я ведь проиграл, Маш! Ничего не получилось!
– Мне плевать! – я уже кричала, не заботясь о посетителях кафе. – Плевать! Главное, что ты пытался, что боролся! Господи, неужели ты правда думал, что я настолько мелочная, настолько поверхностная, что люблю тебя за то, какую должность ты занимаешь?! Пятнадцать лет вместе, а ты ничерта обо мне не знаешь!
Миша смотрел на меня так, будто увидел впервые. А я вдруг поняла, что впервые по-настоящему кричу на него — не по мелочам, не в шутку, а кричу, захлёбываясь слезами и яростью. Чувствуя, как рушится внутри плотина, сдерживавшая всё, что я носила в себе эти месяцы: страх, недоверие, обиду.
– Ты лгал мне, Миш! Всё это время! Я думала, ты разлюбил! Думала, что больше не нужна тебе! Что у тебя другая!
– Господи, Маш, как ты могла...
– А что мне оставалось думать?! Ты отстранился, замкнулся, нашёл какие-то тайны от меня! Почему ты не сказал сразу? ПОЧЕМУ?!
Миша вскочил – так резко, что опрокинул стул. За соседними столиками уже не просто оглядывались – откровенно наблюдали за нашей семейной драмой. Официантка нерешительно приблизилась и тут же ретировалась, увидев выражение моего лица.
Миша обогнул стол, рывком поднял меня со стула, схватил за плечи – и вдруг упал передо мной на колени. Прямо там, посреди кафе, среди недопитых чашек кофе и недоеденных пирожных.
– Прости, – сказал он. – Прости. Я идиот. Трусливый, жалкий идиот.
Я смотрела на его склонённую голову, на эти плечи, которые всегда казались мне такими надёжными, и чувствовала, как рушится внутри последняя стена.
– Вставай, болван, – сказала я сквозь слёзы. – Весь кафе на нас смотрит.
Но он не встал. Поднял лицо – такое открытое, беззащитное, мокрое от слёз.
– Не встану, пока не простишь. И пусть смотрят. Пусть весь мир видит, какой я кретин, и какая ты... какая ты удивительная. Маша, прости меня. Я люблю тебя. Только тебя. Всегда. И лучше быть нищим рядом с тобой, чем богачом – без тебя.
И вот тогда, в этой абсурдной ситуации — в кафе, полном незнакомых людей, с Натальей Константиновной, строчащей что-то в своём блокноте, с официанткой, замершей с подносом в руках — я разрыдалась. По-настоящему разрыдалась, впервые за долгие месяцы позволив себе быть не сильной, не гордой, не понимающей — а просто женщиной, смертельно уставшей от одиночества вдвоём.
– Встань, пожалуйста, – я протянула руку. – Встань, и давай поговорим. По-настоящему поговорим. Обо всём.
И когда Миша поднялся, когда он обнял меня, прижал к себе так крепко, будто боялся, что я исчезну, растворюсь в воздухе, когда я почувствовала, как бешено колотится его сердце, — я вдруг почувствовала, как что-то тёплое и живое, что-то настоящее возвращается между нами.
У Натальи Константиновны зазвонил телефон. Она аккуратно достала его из сумочки, взглянула на экран и произнесла что-то по-китайски — так плавно и мелодично, что я застыла с открытым ртом.
– Да-да, господин Чен, я всё поняла, – она перешла на русский, записывая что-то в блокнот. – Да, прямо сейчас мой ученик рядом. Конечно, передам.
Миша замер, не выпуская меня из объятий.
– Что... что он сказал? – спросил он, не оборачиваясь.
– Сказал, что его переводчик запутался в технических деталях вашего проекта. И что он не заключил ещё контракт с той компанией. Хочет встретиться завтра. Со мной в качестве переводчика.
Время остановилось. Мы все трое смотрели друг на друга – я, Миша, Наталья Константиновна – связанные этим моментом, этой новостью, этой внезапной надеждой.
– Но... мой китайский... я же не смогу...
– К чёрту китайский! – отрезала Наталья Константиновна, захлопывая блокнот. – Я буду вашим переводчиком. А вы будете тем, кто вы есть — инженером, изобретателем. И мужем, Михаил Сергеевич. Прежде всего — мужем!
В тот миг, как хрупкое стекло, что-то внутри нас разбилось — и заново срослось
Ранним утром, ещё до того как солнце позолотило верхушки тополей за окном, мы лежали в постели – не обнявшись, но касаясь друг друга кончиками пальцев, как в юности. Миша рассказывал. Всё – от первого дня, когда хмурый начальник вызвал его в кабинет с плохо скрываемым смущением на рябом лице, до последнего вечера перед нашим объяснением, когда Миша стоял на балконе и всерьёз думал о том, чтобы шагнуть вниз.
– Я не мог вернуться к тебе с пустыми руками, понимаешь? – его голос звучал хрипло в предрассветном сумраке. – Думал: ещё день, ещё неделя – и я что-нибудь придумаю. Что-нибудь решу. А потом уже не знал, как признаться.
Я молчала, разглядывая трещинки на потолке – такие знакомые, что могла бы нарисовать их с закрытыми глазами. Пятнадцать лет под этим потолком. Пятнадцать лет – и вдруг оказывается, что мы почти не знаем друг друга.
– Я думала, что разлюбил, – сказала наконец. – Что нашёл другую – моложе, красивее, интереснее. Представляешь, я даже выследить тебя хотела. Купила шпионскую программу для компьютера. Не поставила – духу не хватило.
Он повернулся, обхватил моё лицо ладонями – так бережно, будто держал редкую, хрупкую птицу.
– Я идиот, Маш. Всю жизнь думал, что защищаю тебя, ограждаю от проблем, а на самом деле просто боялся показаться слабым.
Мы лежали, обнявшись, и что-то капало с потолка – то ли конденсат на трубах, то ли слёзы самого Бога
Встречу с Ченом Наталья Константиновна организовала в конференц-зале гостиницы «Метрополь» – с таким размахом, будто решалась судьба международного картельного соглашения, а не скромной инженерной разработки.
– Костюм надень поприличнее, Михаил Сергеевич! – командовала она по телефону. – И галстук тот, бордовый, который я тебе для тренировочных интервью выдавала. И жену возьми. Китайцы семейные ценности уважают.
Я стояла перед зеркалом, запихивая непослушные волосы в пучок, думая о том, что мой последний приличный деловой костюм был куплен ещё при Медведеве, и пыталась унять дрожь в руках. Миша вошёл — выбритый, причёсанный, в строгом тёмно-синем костюме, который мы когда-то покупали на свадьбу племянницы. Я впервые за долгое время по-настоящему посмотрела на него и увидела: осунулся, постарел, глаза запали. Но что-то появилось в его лице – какая-то новая решимость, какой-то внутренний свет, которого не было раньше.
– Идём? – он протянул руку.
И это простое движение вдруг напомнило мне тот день — восемнадцать лет назад, в очереди за мороженым, когда он протянул мне запотевшую бутылку лимонада.
Чен оказался сухоньким старичком с умными глазами и неожиданно звонким смехом. Наталья Константиновна переводила с такой скоростью и точностью, что казалось – она вообще не переводит, а сама ведёт два параллельных разговора.
– Господин Чен говорит, что ваша система крепления – именно то, что ему нужно для объектов в сейсмоопасных районах, – сообщала она, постукивая карандашом по блокноту. – Но его смущает отсутствие компании. Он привык работать с юридическими лицами.
Я сидела рядом с Мишей, слушала переговоры, ничего не понимая в технических деталях, но чувствуя, как с каждой минутой всё сильнее напрягаются его плечи, как дрожат пальцы на столе.
– Скажите ему, – Миша вдруг перешёл на «вы» с Натальей Константиновной, и я поняла – это уже не просто разговор старых знакомых, это серьёзные переговоры. – Скажите, что я готов основать компанию. Что у меня есть бизнес-план и смета. Скажите, что я нанимаю вас в качестве штатного переводчика, а мою жену – в качестве финансового директора.
Я чуть не поперхнулась водой. Посмотрела на Мишу – он не шутил.
– Маша отлично разбирается в цифрах и документах, – продолжал он, не глядя на меня. – Она умеет находить нестандартные решения проблем, и она... она никогда не бросает начатое дело.
Четыре часа и три чашки чая спустя я стала соучредителем технической компании с нелепым китайским названием и мужем, который снова смотрел на меня так, будто я – чудо, сошедшее с небес
– Знаешь, меня ведь в школе дразнили, – Миша расстёгивал рубашку, пока я сгребала со стола документы, подписанные сегодня. Прошло две недели после встречи с Ченом, и наша квартира постепенно превращалась в офис. – "Ботаник", "очкарик", все эти обычные дразнилки для умненьких мальчиков. И я тогда поклялся, что никто, никогда не увидит меня слабым. Что я всегда буду справляться сам. Всегда буду сильным. Даже с тобой, Маш. Особенно с тобой.
– Почему "особенно"? – я подняла голову от бумаг.
– Потому что тебя легче всего потерять. Легче, чем всё остальное.
Я подошла, обняла его сзади, прижалась щекой к спине, чувствуя знакомое тепло.
– Знаешь, что в тебе всегда было сильнее всего? – спросила, закрывая глаза. – Не твоё умение решать проблемы. Не твоя надёжность. Не твоя ответственность. А твоя способность прийти в библиотеку и сказать: "Дайте мне словарь китайского, я выучу этот грёбаный язык!"
Он усмехнулся – я почувствовала, как напряглись мышцы спины.
– Глупо вышло, да?
– Глупо? Это было самое отважное, что ты сделал за всю жизнь, Миш. Но знаешь, что было бы ещё отважнее?
– Что?
– Прийти ко мне и сказать: "Маш, я в беде. Мне страшно. Помоги мне".
Он медленно повернулся, посмотрел на меня – и я увидела в его глазах что-то новое. Какую-то открытость, какую-то уязвимость, которой никогда не было раньше.
– Маш, я...
– Что?
– Я очень боюсь не справиться. Этот контракт, компания... А если не получится? Если я подведу тебя, Чена, Наталью Константиновну?
Я улыбнулась, чувствуя, как от его слов внутри разливается тепло. Не потому, что он боялся – а потому, что наконец-то смог сказать это вслух.
– Мы справимся, Миш. Вместе справимся.
Он притянул меня к себе, я почувствовала его сбивчивое дыхание, тепло кожи под расстёгнутой рубашкой.
– Точно?
– Точно, – ответила, скользя ладонями по его груди. – А если и не справимся – ну и чёрт с ним. Переживём.
И тогда, впервые за многие месяцы, я почувствовала, как растворяется, исчезает, рассыпается в прах преграда между нами – невидимая, но такая прочная стена недосказанности, которую мы оба так долго и так старательно возводили.
Три месяца спустя, когда Миша подписывал первый контракт с китайскими партнёрами – уже без переводчика, бормоча смешные заученные фразы на китайском, от которых Чен улыбался, а Наталья Константиновна закатывала глаза, – я впервые поверила: всё будет хорошо.
Мы праздновали до утра – не в ресторане, а дома, в нашей маленькой кухне. С бутылкой шампанского, с тем самым «Оливье», с ощущением начала чего-то нового и одновременно – возвращения к давно забытому старому.
– За нас, – сказал Миша, поднимая бокал. Он улыбался той самой улыбкой, из-за которой я когда-то в него влюбилась – немного застенчивой, немного мальчишеской, с ямочкой на щеке. – За то, что мы сумели не потерять главное.
Я чокнулась с ним, думая о бумажке, которую получила вчера в женской консультации – с двумя заветными полосками и словами «Поздравляем, вы будете мамой». О бумажке, которую ещё не показала ему – приберегла на особый случай.
Что ж, кажется, особый случай наступил.
– Миш, – я сделала глоток шампанского и поставила бокал. – У меня для тебя новость.
– Какая? – он устало опустился на стул, ослабляя галстук. – Надеюсь, не про новые китайские требования? Наталья Константиновна сказала, что они хотят...
– Заткнись про работу, – я встала, обошла стол и опустилась перед ним на колени – точно так же, как он когда-то в кафе. – Помнишь, мы хотели ребёнка?
Он замер, глядя на меня с выражением такого абсолютного, такого оглушительного счастья, что у меня перехватило дыхание.
– Неужели? – прошептал одними губами.
Я кивнула, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. А потом добавила с улыбкой:
– Я всегда знала: если что-то не получается – нужно перестать пытаться и расслабиться. И всё случится само.
– Звучит как твоя теория жизни, – Миша подхватил меня на руки – легко, словно я ничего не весила, словно ему снова было тридцать, а не сорок два. – И знаешь что? Пожалуй, она работает.
За окном шумел затянувшийся октябрь, в соседнем подъезде кто-то заунывно сверлил стену, а мы стояли посреди кухни, крепко обнявшись, и я думала — может, всё-таки назвать ребёнка в честь Натальи Константиновны?
Ровно год спустя я стояла в коридоре нашей новой квартиры – не какого-то там роскошного пентхауса с террасой и видом на центр города, нет. Обычной трёхкомнатной квартиры в том же районе, только этажом повыше и с окнами на юг. С балконом, где Миша установил деревянный настил и повесил плетёное кресло-качалку – для меня и маленького Сашки, которому исполнилось три месяца.
Сын родился точь-в-точь как его отец – с упрямым подбородком, с морщинкой между бровями и с этим фирменным взглядом исподлобья: серьёзным, изучающим, будто прикидывающим – что бы ещё такого изобрести, пока мама не видит. Вместо погремушки тянулся к пультам, вместо пустышки норовил затащить в рот провод от зарядки. Инженер, одним словом.
В коридоре громоздились коробки – часть ещё от переезда, часть с образцами продукции их компании: миниатюрные технические модели, буклеты на двух языках, фирменные пакеты с логотипом – синий феникс, возрождающийся из черчёжных линий.
– Маш, ты не видела мой справочник? – голос Миши доносился из кабинета.
– Какой из? – крикнула я в ответ, качая засыпающего Сашку.
– Китайско-русский, с красной закладкой!
– Посмотри на кухне, рядом с микроволновкой! Ты вчера учил там слова за ужином!
На кухонной двери теперь висел листок с надписью: "Место, где Миша признаётся, если что-то не получается"
Это Наталья Константиновна придумала – разделить квартиру на зоны для "признаний" и для "планов". "Чтобы даже стены помогали вам быть откровенными друг с другом," - сказала она тогда серьёзно, водрузив очки на переносицу. Мы сначала смеялись – кто вешает такие таблички на двери? А потом привыкли. И работает ведь! Особенно когда Миша заходит на кухню с этим своим виноватым выражением лица, а я уже знаю – сейчас что-то признается. "Я разбил чашку," "Я забыл оплатить интернет," "Я обещал Чену увеличить поставки в два раза, но не представляю, как мы это сделаем"...
И вот сейчас, спустя год с того момента как синий "Нокиа" выпал из кармана и разрушил наш привычный мир, Миша прошёл по коридору – взъерошенный, в растянутой футболке, с карандашом за ухом – схватил справочник с кухонного стола и обернулся ко мне.
– Маш, я тут подумал... Может, нам всё-таки взять няню? Я же вижу, как ты устаёшь. Сашка, отчёты, дом... Это слишком много для одного человека.
Раньше он просто принял бы решение. Нашёл бы няню, договорился, поставил перед фактом – "для твоего же блага". Теперь – спрашивал. Теперь – мы решали вместе.
– Может и взять, – пожала я плечами, укладывая сына в кроватку. – Но только после того, как я закончу годовой отчёт. Если финны согласятся на контракт, нам будет нужна не просто няня, а целая армия помощников.
Финны вышли на нас через китайцев – заинтересовались нашими разработками для сейсмоустойчивых зданий. "Северные дома тоже трясёт, только не от землетрясений, а от холода," – пошутил их представитель при первой встрече. Шутка была так себе, но намерения – серьёзными.
В дверь позвонили – три коротких, один длинный. Наталья Константиновна! Миша бросился открывать, а я торопливо поправила волосы и одёрнула домашнюю футболку с пятном от детской смеси на плече.
– Вы опять не готовы?! – с порога возмутилась она, внося с собой запах мороза, дорогих духов и неукротимой энергии. – Михаил Сергеевич, такси будет через пятнадцать минут! У нас встреча с финнами!
Миша улыбнулся – той самой, новой улыбкой, в которой больше не было ни капли притворства.
– А мы не поедем, Наталья Константиновна.
– Что значит "не поедем"?! – она замерла, прижимая к груди папку с документами. – Вы с ума сошли?! Этот контракт...
– Мы проведём встречу здесь, – спокойно продолжил Миша. – Я позвонил Йонсу и договорился. Если они хотят сотрудничать с семейной компанией – пусть видят настоящую семью. С младенцем, с разбросанными игрушками, с не до конца распакованными коробками.
Наталья Константиновна открыла рот, закрыла, снова открыла – и вдруг расхохоталась.
– Вы невозможны, – сказала она, качая головой. – Оба. Но знаете что? Пожалуй, это гениально. Финны ценят аутентичность и искренность. И они обожают детей.
Я встретилась глазами с мужем. Тот самый взгляд – тёплый, понимающий, без слов говорящий: "Мы справимся."
И мы справлялись. Не всегда гладко, не всегда идеально. Иногда я кричала на Мишу за его сумасшедшие идеи, иногда он кричал на меня за моё упрямство. Иногда я плакала от усталости, сидя на полу в ванной, иногда он мрачно курил на балконе – одну сигарету в месяц, свою личную "антикризисную меру". Мы спорили, мирились, не высыпались, путали цифры в отчётах, забывали важные встречи и непростительно опаздывали на другие.
Но мы больше не притворялись. Не носили масок безупречности. Не пытались быть кем-то другим – ни друг для друга, ни для окружающих.
– Маш, – позвал Миша за пару минут до того, как в дверь снова позвонили – уже финны. – Ты помнишь тот день, когда я выронил телефон?
– Такое забудешь, – усмехнулась я, пытаясь пригладить его вихры. – Ты выглядел так, будто тебя сейчас расстреляют.
– Я думал, что потерял тебя, – он поймал мою руку, прижал к щеке. – Думал – вот он, конец всему.
– А оказалось – начало, – я улыбнулась, глядя в его глаза – всё такие же серые, всё такие же упрямые, но теперь в них не было страха.
В коридоре запищал домофон. Наталья Константиновна бросилась открывать дверь подъезда, рассерженно бормоча что-то на смеси русского и китайского. Из детской донёсся требовательный плач Сашки – конечно, проснулся в самый неподходящий момент. С кухни потянуло гарью – чёрт, пирог! Я же поставила для гостей!
Но почему-то среди этого хаоса, среди этой суматохи обычного дня, обычной жизни, я вдруг поймала себя на мысли: вот оно, счастье. Не в идеальном порядке, не в безупречных декорациях, а в этом – настоящем, живом, несовершенном моменте.
– Иди, спасай пирог, – Миша мягко подтолкнул меня к кухне. – А я займусь Сашкой.
– Ты же не умеешь его укачивать!
– Не умею, – он пожал плечами. – Но буду учиться. Мне ведь уже не двадцать пять, пора бы научиться.
Я рванула к кухне, на ходу сбрасывая тапочки, чтобы спасти горящий пирог, а Миша направился в детскую – укачивать сына, с которым, как он шутил, говорил исключительно по-китайски, "потому что всё равно оба ничего не понимаем". И в этот миг – простой, домашний, немного нелепый – я поняла, что не променяла бы его ни на какие идеальные картинки из журналов, ни на какие глянцевые образы из рекламы.
Секретный телефон до сих пор лежал в ящике комода — как талисман, как напоминание о том, что иногда нужно что-то разрушить, чтобы построить заново.
***
ОТ АВТОРА
Честность в отношениях всегда казалась мне чем-то простым, пока не стала копаться в том, как легко мы все становимся заложниками собственной гордости. Меня поразило, насколько часто мы готовы врать близким ради их же "счастья", не понимая, что настоящее доверие строится только на правде — даже если эта правда неудобная или болезненная.
Миша из моего рассказа — типичный пример человека, который так боится казаться слабым, что предпочитает обманывать любимого человека. Его страх разочаровать жену оказывается сильнее здравого смысла, и только случайность — выпавший телефон — разрушает эту стену притворства.
А вас когда-нибудь обманывали "во благо"? Или может, вы сами скрывали что-то важное от близких, чтобы их не расстраивать? Поделитесь в комментариях, всегда интересно узнать ваше мнение!
Хотите больше историй о сложных отношениях, семейных тайнах и неожиданных поворотах судьбы? Подписывайтесь на мой канал, где я рассказываю о том, что происходит за закрытыми дверями обычных квартир.
Каждый день новые истории в вашей ленте — подписка на мой канал убережёт вас от скучных вечеров и подарит повод для размышлений за чашкой вечернего чая!
Пока я пишу новую историю, предлагаю вам погрузиться в мои предыдущие рассказы: