Я замерла возле приоткрытой двери кухни. Мамины слова хлестнули плетью. Всё внутри сжалось, скрутилось тугой спиралью.
Я даже дышать перестала.
— Лена, ты что такое говоришь? — бабушкин голос дрогнул.
— А что? Скажешь неправда? — хмыкнула мама. — Вон, посмотри на меня. Тридцать пять, а выгляжу на все сорок пять! Растяжки, вечные мешки под глазами... Была бы сейчас свободна — могла бы встретить нормального мужика, а не прозябать...
Чай в чашке, который я несла из кухни, вдруг стал обжигающим. Я поставила его на тумбочку в коридоре. Руки дрожали.
"Я ошиблась. Она не про меня. Это просто... просто разговор. Такие взрослые иногда ведут. Ничего особенного".
Но внутренний голос шептал другое.
***
Школьный двор гудел, как растревоженный улей. Последний звонок — это вам не шутки. Одиннадцать лет на одном месте, и вдруг... всё. Свобода? Неизвестность? Страшно и весело одновременно.
Мой взгляд выхватывал из толпы родителей знакомые лица. Вон папа Димки с огромным букетом пионов. Рядом — мама Светки, утирающая слезы кружевным платочком. А вот и моя. Стоит чуть в стороне, в новом платье цвета мокрого асфальта, поглядывает на часы.
— Мам, привет! — я подлетела к ней, хотела обнять, но что-то остановило.
— Здравствуй, — она чмокнула воздух возле моей щеки. — Долго ещё будет эта церемония?
— Ну... минут сорок. А что?
— У меня запись к косметологу на два часа. Надеюсь, успею.
Что-то внутри меня надломилось. Крошечная, почти незаметная трещинка.
Я улыбнулась:
— Конечно, успеешь.
***
— Нет, ты просто представь: восемнадцать лет! — мамин голос звенел от негодования, пока она расхаживала по кухне. — Восемнадцать лет жизни — коту под хвост! И ради чего? Чтобы она сейчас укатила в этот свой... Петербург? На кого я тебя там оставлю?
Я стояла за дверью, как тогда... Только теперь не с чаем, а с билетом на поезд в кармане джинсов. Тяжелые, будто свинцовые шаги. Вошла на кухню.
— Мам.
Она обернулась. На секунду в её глазах мелькнуло что-то... Испуг? Стыд? Но тут же скрылось за привычной маской раздражения.
— Подслушиваешь? — бросила она с вызовом.
— Нет. Просто шла мимо.
Мы смотрели друг на друга, как два бойца перед поединком. Между нами — не меньше миллиона несказанных слов. Целая галактика упреков, обид, недопониманий.
— Я еду в Питер, потому что там хороший вуз, — мой голос звучал неожиданно спокойно. — И общежитие дают. Тебе не придется меня содержать.
— Да уж надеюсь!
Еще одна трещина. Теперь глубже.
Питер встретил меня дождём. Таким мелким и противным, что зонт не спасал. Я брела по Невскому, глотая слёзы вместе с каплями дождя. Телефон в кармане молчал. С тех пор, как я уехала, мама не позвонила ни разу. Три недели тишины.
В кармане завибрировал телефон. Сердце ёкнуло.
— Алло?
— Здравствуйте, — незнакомый мужской голос. — Это Кирилл Андреевич, преподаватель истории искусств. Мне сказали, вы ищете подработку?
Разочарование смешалось с облегчением.
— Да, ищу.
— Есть вакансия ассистента в галерее современного искусства. Интересует?
В тот день моя жизнь сделала крутой вираж. Галерея оказалась крошечной, но атмосферной. А Кирилл Андреевич — высоким худощавым мужчиной с внимательными глазами и потрясающим знанием живописи.
— Вы прирожденный искусствовед, Саша, — говорил он, наблюдая, как я работаю с посетителями. — У вас есть чутье. И глаз. Видите, вот здесь, как художник играет с перспективой?
В такие моменты я забывала обо всем. О маме, о ее молчании, о своём одиночестве в огромном чужом городе.
А потом был декабрь, канун Нового года, и телефонный звонок около полуночи.
— Дочь, — голос мамы был странным, надломленным. — Я... я в больнице.
Питерский поезд прибывал в родной город в семь утра. Я не спала всю ночь. В голове крутились страшные картинки: мама в реанимации, под капельницами, с трубками, опутывающими её тело.
"У меня просто киста, Саш. Ничего страшного. Операция плановая. Я бы и не звонила, но..."
Но позвонила. Впервые за полгода.
Больничный коридор пах хлоркой и отчаянием. Я нашла нужную палату, тихонько приоткрыла дверь. Мама сидела у окна — бледная, осунувшаяся, с потухшим взглядом.
— Привет, — прошептала я.
Она обернулась. Наши глаза встретились, и что-то в её взгляде изменилось. Губы дрогнули.
— Сашенька...
Я бросилась к ней, обняла. Она была такой хрупкой, почти невесомой.
— Зачем приехала? — спросила она, но в голосе не было привычной колючести, только усталость. — У тебя же сессия.
— Сессия подождет.
Мы возвращались домой после выписки. Мама шла медленно, опираясь на мою руку. Молчала. Я тоже не знала, что сказать. До этого мы разговаривали — только о лекарствах, процедурах, анализах.
— Замерзла? — спросила я, заметив, как она поежилась.
— Нет, просто... — она остановилась. — Знаешь, когда мне сказали, что нужна операция, я испугалась не за себя. Подумала: "А кто позаботится о Саше, если со мной что-то случится?"
Слова повисли в морозном воздухе.
— Мам...
— Подожди, — она сжала мою руку. — Дай мне договорить. Я не умею... не умею говорить о таком. Но я должна сказать. Когда ты родилась, мне было семнадцать. Я ничего не знала о жизни, о детях. Твой отец сбежал, едва узнав о беременности. Я была так напугана, так зла на весь мир. И эта злость... она осталась со мной. Я не смогла от неё избавиться.
Я молчала, боясь спугнуть этот момент откровенности.
— Я говорила ужасные вещи, — продолжала она, и голос её дрожал. — Ты, наверное, не раз слышала. И я хочу, чтобы ты знала: это неправда. Всё это — неправда. Ты — лучшее, что было в моей жизни. Просто я... не умела это показать.
Что-то внутри меня надломилось снова. Но теперь иначе — как будто лёд трескался, освобождая путь весенним водам.
— Я тоже скучала, мам, — прошептала я.
Мы стояли посреди заснеженной улицы. Между нами, словно рушилась стена, которую мы сами строили все эти годы.
— Давай попробуем... заново? — тихо спросила она.
Я молча кивнула, не в силах говорить.
— Расскажи мне о своей учёбе, — попросила она, и мы медленно побрели дальше. — О Петербурге. О твоей галерее...
И я рассказала. Обо всем. О городе, который меня приютил. О Кирилле Андреевиче и его уроках. О картинах, которые научилась понимать. О страхах и надеждах.
Мама слушала, не перебивая. А потом вдруг сказала:
— Я хочу приехать к тебе. Посмотреть, как ты живешь. Можно?
— Конечно, можно.
Мы вошли в подъезд родного дома. Я помогла маме подняться по лестнице, открыла дверь квартиры.
— Ты что-нибудь ела сегодня? — спросила она с непривычной заботой.
— Нет, в поезде только чай пила.
— Я сделаю нам омлет. С помидорами и сыром, как ты любишь.
Она ушла на кухню. Я осталась стоять в коридоре, слушая знакомые звуки: шум воды, стук ножа о разделочную доску, шипение масла на сковородке.
Я вдруг вспомнила тот день. Когда подслушала её разговор с бабушкой. "Не надо было рожать!" — эти слова преследовали меня... Но сейчас они казались далекими, почти нереальными. Будто это было в другой жизни. С другими людьми.
— Саш, иди есть! — позвала мама.
Я вошла на кухню. На столе дымился омлет, пахло свежим хлебом и чаем.
— Знаешь, — сказала мама, разливая чай, — я подумала... может, мне тоже перебраться в Питер? Там есть хорошие клиники, где нужны косметологи. И квартиру можно снять...
— А как же твой салон? Твои клиенты?
Она пожала плечами:
— Найдут других косметологов. А у меня... у меня только одна дочь.
И в этот момент я поняла: иногда одна фраза, сказанная от сердца, может излечить тысячи несказанных слов.
— Мам?
— Да?
— Я люблю тебя.
Она улыбнулась — впервые за долгое время искренне, без тени горечи или раздражения.
— И я тебя, Сашенька. И я тебя.
Мы сидели на кухне до поздней ночи. Говорили о прошлом и будущем. О мечтах и страхах. О мелочах и важных вещах. Иногда плакали, иногда смеялись. Впервые за много лет — на одной волне.
Утром я проснулась от запаха блинов. На кухне мама колдовала у плиты, напевая какую-то мелодию.
— А вот и соня проснулась, — улыбнулась она. — Садись, завтракать будем.
Я села за стол, наблюдая, как она ловко переворачивает блинчик на сковородке. В этом простом жесте было столько... любви?
— Я вчера позвонила в салон, отпросилась на две недели — сказала она, ставя передо мной тарелку с блинами. — Думаю, можно съездить с тобой в Питер, посмотреть, что там и как. Если только ты не против компании старой мамы.
— Ты не старая, — возразила я. — И я очень хочу показать тебе город.
Она присела рядом, накрыла мою руку своей.
— Знаешь, Саш, я такая дура была все эти годы. Злилась на весь мир, обижалась на судьбу. А счастье-то вот оно — рядом было.
И в этот момент последняя стена между нами рухнула окончательно. Остались только мы — мать и дочь, две женщины, ищущие свой путь в этом сложном мире. Разные, но такие похожие.
— Поедем в Питер — сказала я. — Покажу тебе Эрмитаж, Русский музей. Будем гулять по набережным, есть мороженое на Невском.
— И начнем всё с начала? — В ее глазах светилась надежда.
— С начала, — кивнула я. — Только теперь уже всё будет по-другому.
За окном падал снег — чистый, искрящийся на солнце. Символ новой страницы нашей общей истории.
Рекомендую:
Подписывайтесь, чтобы не пропустить следующие публикации.
