Глава 44
Когда ты стоишь перед выбором, от которого зависит всё, мир вдруг замирает. Шум — исчезает. Страх — становится холодным. И внутри остаётся только один голос. Он не кричит. Он шепчет. Но это — твой голос. И если ты его предашь, то потом не поможет никакая справедливость.
Громов слышал этот голос сейчас. Он стоял перед монитором, а за его спиной сгущалась тьма — не фигурально, а по-настоящему. Во дворе пионерского лагеря уже мелькали фары, слышались шаги и приглушённые приказы.
К ним шли.
И не для переговоров.
— Сколько у нас времени? — тихо спросила Марина.
— Меньше пяти минут, — ответил Кирсанов, продолжая шептать команды ноутбуку. — Я могу выгрузить информацию на облачный сервер. Защитить паролем. Если с нами что-то случится, есть шанс, что кто-то её всё же увидит.
Громов молчал. Он смотрел на экран, где бегущие строки казались не кодом, а исповедью. Всё, что было скрыто годами. Жизни. Судьбы. Убийства, предательства. Имена. Некоторые — знакомые. Некоторые — те, что когда-то вызывали уважение.
Он чувствовал, как внутри всё натянулось до предела. Внутренний титанический разлом: одна половина требовала опубликовать, другая — удержать. Потому что, если это попадёт в сеть, рухнет не просто система. Люди. Обычные люди. Их дети. Их работа. Их привычный уклад.
— Ты сомневаешься? — Марина говорила глухо. — Я не осуждаю. Просто скажи.
Громов закрыл глаза.
— Я думаю, что правда... она как кислота. Может очистить. А может сжечь дотла.
— Пусть горит, — отозвалась она. — Пусть. Я лучше сгорю, чем продолжу жить, как будто ничего не знаю.
Он кивнул.
— Тогда вместе. До конца.
Он подошёл к Кирсанову, положил руку ему на плечо.
— Выгружай. Всё. Без исключений.
— Принято, — коротко ответил тот, и его пальцы снова заплясали по клавишам.
Марина стояла у окна, держа в руках пистолет, но казалась... безоружной. Такой уязвимой, что Громов вдруг понял: если всё сейчас закончится, если они не выйдут, он не боится за себя. Только за неё. Только за них.
— Они поднимаются, — Дёмин говорил спокойно, как будто докладывал о погоде. — У них есть оружие. Не меньше шести.
— У нас только одна лестница, — заметил Громов. — И два пистолета.
— И вера, — усмехнулся Дёмин. — Иногда этого хватает.
— Ты останешься? — спросила Марина.
— Я не бегаю. Не умею. Не тот возраст.
— И всё же. Зачем ты всё это делал, Дёмин?
Он посмотрел на неё. Долго смотрел.
— Потому что однажды я предал. А потом понял, что никто, кроме меня, этого не исправит. Вот и всё.
Звуки шагов стали ближе. Громов, Марина, Дёмин — заняли позиции. Кирсанов продолжал работать, его лицо горело от напряжения.
— Ещё минута! — выкрикнул он. — Потом всё уйдёт. Всё. И даже если нас не станет, это уже не остановить.
Дверь дрогнула.
— Не стрелять, пока не пойдут на штурм, — сказал Громов. — Ни одного выстрела раньше времени. Мы не убийцы. Мы — свидетели.
Марина чуть улыбнулась.
— Свидетели конца. Или начала.
— Лучше второго, — пробормотал он.
Снаружи кто-то закричал:
— Откройте! Мы знаем, что вы там! Вас окружают!
— Пятьдесят секунд! — выдохнул Кирсанов. — Ещё немного!
Марина прижалась спиной к стене.
— Я не хочу умирать.
— И не умрёшь, — ответил Громов.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что я ещё не сказал тебе самое главное.
Она повернулась к нему — глаза в глаза.
— Я не уйду отсюда, не услышав.
Он хотел ответить. Уже открыл рот…
…И тут начался штурм.
Выстрел. Первый. Второй.
Всё превратилось в движение, вспышки, рёв и крики. Марина выстрелила в плечо одному из штурмовиков — тот упал, сбив с ног второго. Дёмин метко ударил по прикладу, отбив автомат. Громов прикрывал Кирсанова, который что-то выкрикивал сквозь шум:
— Есть! Всё ушло! Всё!
Но радость длилась секунду.
Грохот. Взрыв за стеной. Кирсанов отлетел к стене, ударился виском и затих.
— Нет!!! — Марина бросилась к нему.
Громов повернулся к Дёмину:
— Надо уходить! Быстро! Заберём тело!
— Боюсь, я больше не пойду, — сказал тот, и Громов увидел, что его рубашка уже пропиталась кровью.
— Почему? Зачем? — прошептал он.
— Потому что теперь мой долг — сдержать их. А вы — идите. Живите. Продолжайте.
Марина подняла голову:
— Мы не бросим тебя.
— Это не обсуждается, — тихо усмехнулся Дёмин. — Я начал — я и закончу.
Громов опустился рядом, схватил его за руку.
— Прости.
— Уходи, — ответил тот. — И не прощайся.
Они вырвались через чёрный ход. Громов тащил Кирсанова, Марина прикрывала. Бежали в ночь, в лес, по колено в снегу. За ними — стрельба, крики, а потом… тишина.
Настоящая. Глухая. Пустая.
Они добежали до дороги. Машина стояла там, где они её оставили. Как будто по воле случая. Или судьбы.
Кирсанов дышал. Слабо. Но дышал.
— Мы успели? — прошептала Марина.
— Мы начали, — ответил Громов. — Только начали.
***
Через неделю интернет взорвался. Не одним файлом — целой чередой разоблачений. Информация распространялась через десять серверов, анонимные источники, зарубежные СМИ. Имен не было, но схемы были. Картинки. Связи. Признания.
Общество бурлило. Люди выходили на улицы. Одни кричали о революции, другие требовали порядка. Кто-то молился. Кто-то сжигал фальшивые удостоверения.
Но главное — начали говорить. И главное — слушать.
Марина и Громов исчезли. Полностью. Они знали: теперь они не герои. Они — искра.
***
Спустя два месяца
Они жили в доме у озера. Маленькая избушка, без связи. Только книги, дрова, ночное небо. Кирсанов выжил. Он мало говорил, но иногда смеялся. А значит, жил.
Однажды вечером Марина подошла к Громову. Он сидел на крыльце, закутавшись в плед, с кружкой чая в руках и смотрел, как медленно тает лёд на озере.
Она села рядом. Помолчала. Потом сказала:
— Ты тогда хотел что-то сказать. Но не успел. Помнишь?
Он кивнул.
— Помню. И, наверное, сейчас самое время.
Он вздохнул. Посмотрел вдаль, где небо сливалось с горизонтом, а потом — на неё.
— Ты была рядом, когда мне казалось, что выхода нет. Не просто рядом... Ты поддерживала меня, когда я разваливался на части. Ты — не мой дом. Нет. Ты — моя совесть. Моя правда. Та, которой больно смотреть в глаза. Но без неё я бы давно превратился в тень.
Марина слегка улыбнулась. Её лицо оставалось серьёзным, но в глазах что-то сверкнуло — не слёзы, нет. Свет.
— Тогда пообещай, что больше не будешь прятаться. Ни за формой, ни за долгом, ни за злостью.
Он кивнул.
— Не спрячу. Пока ты рядом — не спрячу.
И они просто сидели рядом. Двое, не родные, не любовники, не друзья в привычном смысле — а что-то другое. Более глубокое. Более честное. Связанное не чувствами, а выбором.
В этот момент ветер зашевелил шторы. Луна отражалась в воде. И в тишине снова зазвучал тот голос. Негромкий, но твой. Глубокий. Человеческий.
Ты сделал всё, что мог. Остальное — за ними. За теми, кто остался. За теми, кто проснулся.
Эпилог:
Весна пришла тихо. Не громко, без фанфар. Просто в один прекрасный день ветер стал тёплым, снег потемнел, и утки снова вернулись к озеру. Никто их не звал — они просто знали, что пора.
Громов просыпался рано. До рассвета. Выходил на крыльцо босиком, кутался в старый армейский плащ, пил крепкий чёрный чай и смотрел, как на горизонте медленно разгорается день.
Он не торопился.
Он вообще больше никуда не торопился. Он знал – Лариса все понимает и ждет. И объясняет детям, почему папа долго не приходит – у него длительная командировка. Громов зажмурил глаза, представляя свою семью. Как же он их любит!
Марина вставала позже. Её походка стала медленнее — не от усталости, а от осознания: спешка — роскошь тех, кто не знает цену тишине.
Кирсанов поправился. Иногда он вёл дневник. Иногда — молчал весь день. Но его молчание больше не было немым. Оно было… цельным.
В городе, в стране, в мире всё текло, как весенние ручьи — неспокойно, но живо.
Да, их имён нигде не упомянули. Да, никто не поблагодарил их в новостях.
Но кто-то начал задавать вопросы. Кто-то вышел из молчания.
А где-то, в каком-то офисе, человек нажал «удалить» рядом с грязной схемой.
Потому что знал — теперь за ним смотрят.
Они не победили. Но они нарушили круг.
А это — уже не мало.
***
Однажды, под вечер, когда небо было медным, а воздух пах землёй, Громов копался в старой грядке. Он не умел сажать, делал всё неуклюже, но старательно.
Марина вышла, присела на табуретку, вытерла руки о фартук. Помолчала. Потом спросила:
— Скучаешь?
Он не сразу понял, о чём она. Потом кивнул.
— Иногда. По тем, кто ушёл. По тем, кем я был. По тем, кем не стал.
— Я — нет, — сказала она. — Я благодарна. За то, что ты остался жив. И что смог остаться человеком.
Он посмотрел на неё. В её лице было всё: и боль, и гордость, и светлая усталость.
— А ты? — спросил он. — Осталась?
Она посмотрела на озеро, где отражалось вечернее небо.
— Я — всё ещё в пути. Но, кажется, мы идём рядом. А это — больше, чем я просила у этой жизни.
А ночью, когда всё затихало, в доме можно было услышать, как трещит печка, как плещется вода в камышах, как вздыхает сосна у окна.
И если прислушаться… где-то в этих звуках был ещё один. Едва различимый.
Как будто кто-то шептал: "Вы сделали своё. Остальное — мы подхватим".
И это было важно. Не быть героями. А быть — началом.
Предыдущая глава 43:
На этом пока закончим повествование о майоре Степане Громове. Если Вы хотите продолжения, напишите, и я подумаю о дальнейшей судьбе Громова.