— Ты порадоваться за меня не можешь? — мама обиженно поджимает губы, а меня изнутри ломает.
Порадоваться! Она смеется, что ли?
Новичок (8)
Столовкой это назвать язык не поворачивается. Это, скорее, гастрономический рай. После такого своеобразного начала дня ноги сами привели меня сюда. И пахнет тут вовсе не творожной запеканкой, как я привык.
Окидывая взглядом просторный зал, я замираю от восторга. Первое, что бросается в глаза, - это шведский стол. Он тянется вдоль одной из стен, и на нем выставлено такое количество блюд, что разбегаются глаза, а во рту копится слюна. Сразу же хватаю поднос и иду к столу. Ноги ступают по полу, выложенному мозаикой, которая перекликается со сложными узорами на потолке. Стены здесь украшены фресками, изображающими сцены из античной мифологии. Люстры, конечно, хрустальные, начищенные до блеска. С одной стороны, мне хочется смеяться над всей этой бутафорией, а с другой... черт возьми, раз уж я ступил на это минное поле, почему бы не пожрать с кайфом? Может, мне и удастся привыкнуть.
“Кого я обманываю? — думаю я, накладывая в тарелку миниатюрные бутербродики с рыбой и авокадо. — Я уже почти привык”.
Можно сколько угодно отрицать очевидное, но в этом интернате есть всё. Это другой мир, созданный не только для того, чтобы деловым взрослым людям было куда сбагрить детишек, а еще, чтобы ребята научились быть самостоятельными, ответственными, разносторонними, и чтобы их ничто не отвлекало от учебного процесса.
Интересно. На такую мысль меня натолкнул ароматный омлет с грибами? Саня, ты только что продался с потрохами за полный поднос деликатесов, поздравляю.
Блин, да тут даже музыка играет! Легкая ненавязчивая композиция на фортепиано. Гхм. Наверно, чтобы еда лучше усваивалась. Двигаясь вдоль столов, я отчаянно ищу глазами невидимого пианиста. Сто процентов, сидит где-то в углу, стуча по клавишам. Не поверю, что это запись.
Нахожу свободный столик, усаживаюсь поудобнее, отправляю в рот первый бутербродик и блаженно прикрываю глаза. На лицо наползает улыбка. Это потому что я вдруг вспоминаю задание Ирэн. Да, у нее были при себе карты, и я снова вытянул красное.
— И кого мне целовать на этот раз? — спросил я у нее, выгнув бровь.
Но ответ Ирэн меня удивил. Оказалось, что с фантазией у нее всё нормально. Это будет даже забавно. Осталось дождаться биологии в понедельник.
Подношу стакан со свежевыжатым апельсиновым соком к губам и одновременно наблюдаю за учениками, потихоньку заполоняющими “столовку”. Очень многие завтракают вместе с родителями, которые приехали, чтобы забрать детей домой на выходные. Делаю первый глоток, блуждая взглядом по помещению и вдруг натыкаюсь глазами на человека, которого совершенно не ожидал здесь сегодня увидеть. Сок идет не в то горло. Кашляю, как припадочный. Задыхаюсь и в перерывах между кашлем со свистом втягиваю воздух. Привлекаю внимание сидящих за соседним столиком. Машу им рукой, мол, всё норм. Порядок, ребята, если я сейчас сдохну - это только к лучшему будет. Разве что обидно за омлет, который так и не попробую.
Мама замечает меня тоже. Меня, выхаркивающего собственную душу, вообще сложно сейчас не заметить.
Быстрым шагом она подходит к моему столику и хлопает меня по спине. Перехватываю ее руку и убираю от себя. Наконец могу вдохнуть свободно. В горле немного саднит, но это меньшая из бед.
— Ты как, детка? — обеспокоенно спрашивает она.
Эта женщина родила меня, когда ей было семнадцать. По большой любви. Ох, да просто всеобъемлющая любовь была, такая сильная, что и года не прошло со смерти отца, как она переехала в особняк к мистеру Большие Щеки.
— Лучше всех. Ты чего здесь делаешь, мам? Мы, кажется, договорились, что выходные я буду проводить тут.
Мама усаживается напротив, ставит сумочку на соседний стул, снимает пальто. Замечаю, что таких шмоток на ней раньше не видел. Новые.
— Я здесь не для того, чтобы тебя забрать, — прямо говорит мама, и меня почему-то начинает тошнить.
С тоской смотрю на свою почти что нетронутую тарелку. Поел, называется.
— Зачем тогда?
— Поделиться новостями. Мы с Георгием завтра улетаем в Берлин, у него деловая командировка, а я...
— А ты боишься, что твоего щекастенького сцапают ненасытные немки. Круто. Удачи.
Глаза мамы округляются.
— Александр! — возмущенно выдыхает она. — Ты как разговариваешь?
— А что не так?
— Ты порадоваться за меня не можешь? — мама обиженно поджимает губы, а меня изнутри ломает.
Порадоваться! Она смеется, что ли? Поднимаюсь на ноги, упираюсь ладонями в края стола и нависаю над ней.
— Очень рад, достопочтенная маменька, что вы нашли искреннюю и светлую любовь и при этом ни разу не позарились на несметные богатства! Благословляю вас, ведь вы так чисты душой!
Сцену я закатил, что надо. На нас пялятся все без исключения. Мама смотрит перед собой, ее лицо так напряжено, что, кажется, вот-вот треснет.
— Саша, сядь. Не позорь меня, — цедит она сквозь стиснутые зубы.
— Тебя только это волнует? — спрашиваю я и, к неописуемой досаде, мой голос под конец фразы начинает дрожать. — Ты хоть помнишь его?
— Нас не будет две недели, — механическим голосом произносит мама, впиваясь ногтями в скатерть. — Если тебе что-то понадобится...
— Помнишь или нет?!
— Как ты можешь спрашивать? — она сглатывает, и ее глаза блестят от подступающих слез.
— А как ты можешь изменять ему с... этим?
Мама наконец решается посмотреть на меня и запросто так говорит:
— Что ты от меня хочешь? Он мертв.
Кажется, я кулаком разбиваю фарфоровую тарелку с деликатесами, этот момент как-то проходит мимо меня. Прихожу в себя в каком-то из коридоров интерната. Костяшки пальцев разодраны и измазаны в соусе. Усаживаюсь прямо на пол, вытираю руку о бордовый ковер и вытягиваю ноги, прислонившись спиной к стене. Всё, что я хочу сейчас, - чтобы мама и щекастный козел застряли навсегда в этом Берлине. Так мне было бы спокойнее.