Татьяна замерла с чашкой в руке. Утренний свет падал на кухонный стол полосами, разрезая комнату на светлые и тёмные участки. В этих полосах света лицо Лены казалось восковым.
Месяц назад они плакали по Андрею, ее сыну, мужу Лены. Грузовик на скользкой дороге, мгновение — и нет человека. А через неделю Лена родила девочку. Катю. Маленькую, с тёмными, как у отца, глазами.
Татьяна осторожно поставила чашку на стол. Руки дрожали — мелко, почти незаметно, но она чувствовала, как внутри нарастает буря, которая вот-вот может превратиться в землетрясение.
— Ты просто устала, — попыталась она. — Это нормально. У тебя послеродовая депрессия, врач говорил...
— Нет у меня никакой депрессии, — оборвала Лена, и в голосе её впервые за долгие дни появилась живая эмоция — злость. — У меня нет ничего. Я пустая. Мне двадцать два, а я как выжженное поле.
Она поднялась из-за стола рывком, будто каждая секунда промедления могла сломать решимость. Худая, с ещё не ушедшим животом, в растянутой футболке Андрея, которую она не снимала давно.
— Я уже узнала, — голос стал деловым, чужим. — В соседнем районе есть детский дом. Я написала заявление. Завтра отвезу её туда.
Татьяна тоже поднялась. В доме было тихо.
— Лена, послушай меня, — она старалась говорить твёрдо, но голос предательски дрогнул. — Это твоя дочь. Кровь от крови. Ты не можешь...
— Могу, — Лена наконец повернулась к ней, и Татьяна отшатнулась от пустоты в этих когда-то лучистых глазах. — Я уже решила. Не пытайся меня остановить.
В этот момент из комнаты послышался тихий плач. Татьяна инстинктивно дёрнулась в ту сторону, но Лена осталась неподвижной, только пальцы сильнее вцепились в спинку стула.
— Я пойду, — прошептала Татьяна.
Она прошла в маленькую комнату, где в кроватке лежала Катя. Крошечные ладошки сжимались и разжимались, словно пытаясь ухватиться за что-то в этом мире. Татьяна взяла внучку на руки, прижала к груди. От девочки исходило тепло и запах молока.
— Тише, маленькая, тише, внучка — шептала она, покачиваясь.
Глаза жгло от слёз. За окном ветер усилился, и ветки яблони скреблись в стекло, как чьи-то беспокойные пальцы. Татьяна смотрела на крохотное лицо внучки и видела в нём черты сына — те же брови, тот же упрямый подбородок.
Через приоткрытую дверь она видела, как Лена стоит у окна, глядя куда-то вдаль, за горизонт, туда, где, возможно, ждала другая жизнь — без боли, без прошлого.
— Я не отдам тебя, — едва слышно произнесла Татьяна, целуя тёплый лобик внучки. — Не отдам.
В дверь постучали — три коротких, решительных удара. Так стучала только Анна, мать Лены. Татьяна глубоко вдохнула. Предстоял тяжёлый разговор.
Анна вошла в дом без приветствия — молча сняла плащ, повесила на крючок и прошла на кухню. Села. Положила на стол узловатые руки с землей под ногтями — следами работы в саду, который она не бросала даже в дождь.
— Значит, в детдом, — сказала она, глядя не на Лену, а куда-то сквозь неё.
Лена дёрнулась, метнула быстрый взгляд на Татьяну, вышедшую из комнаты с притихшей Катей на руках.
— Ты ей позвонила? — голос звенел от обиды. — Зачем?
Татьяна покачала головой.
— Я не звонила. В деревне всё как на ладони. Люди видели, как ты ходила в сельсовет за справками.
Анна сидела неподвижно, только пальцы медленно постукивали по столешнице — раз, два, три — считая секунды или, может быть, годы, которые им всем предстояло прожить с этим решением.
— Садись, — сказала она дочери. — Поговорим.
Лена не села. Стояла у окна, сложив руки на груди, словно защищаясь от чего-то невидимого.
— Говорить не о чем. Я всё решила.
— Когда ты собираешься уехать? — спросила Анна с той же ровной интонацией, с какой спрашивала о погоде или урожае.
— Завтра. Автобус в шесть утра.
Татьяна прижала внучку крепче. Комок в горле мешал дышать.
— А вещи? Документы? — продолжала Анна.
— У меня есть два паспорта и немного денег. Больше ничего не нужно.
— И куда?
Лена наконец повернулась к матери, и в глазах мелькнуло что-то похожее на вызов.
— В город. Дальше видно будет.
Анна медленно кивнула. Поднялась. Подошла к Татьяне и осторожно коснулась пальцем щеки спящей Кати.
— Красивая, — сказала она тихо. — На Андрея похожа.
Лена сделала резкий шаг к двери.
— Не надо. Не давите.
— Никто не давит, — Анна вздохнула. — Просто хочу, чтобы ты подумала. Не сегодня-завтра, а потом. Через год, через пять лет. Когда боль утихнет.
— Боль не утихнет, — Лена смотрела в пол. — Она будет расти вместе с ней. С каждым её шагом, с каждым словом, с каждым... Я не смогу.
— Что ты скажешь ей, когда она вырастет и найдёт тебя? — спросила Татьяна.
Лена вскинула голову.
— Она не найдёт. В детдоме тысячи детей. Она никогда...
— Найдёт, — перебила Анна. — Если не в жизни, то в твоих снах. Каждую ночь будет находить.
За окном начал накрапывать дождь. Мелкий, осенний, он стучал по стеклу, словно чьи-то нетерпеливые пальцы просились в дом.
Татьяна смотрела на эти две фигуры — Лену и Анну. Мать и дочь. Такие разные и такие похожие в своём упрямстве. Катя завозилась у неё на руках, и это маленькое движение вдруг придало ей решимости.
— Я не отдам её в детдом, — сказала Татьяна тихо, но твёрдо. — Ни завтра, ни послезавтра. Никогда.
Лена вздрогнула.
— Что?
— Я буду растить её сама.
— Тебе шестьдесят, — в голосе Лены прозвучало что-то похожее на жалость.
— И что? — Татьяна выпрямилась. — У меня ещё достаточно сил. И библиотекарская пенсия. И руки, которые держали когда-то твоего мужа. И сердце, которое помнит.
Анна внимательно смотрела на неё.
— Я помогу, — сказала она вдруг. — Буду приходить каждый день. Руки у меня ещё крепкие.
— Вы с ума сошли, — Лена отступила к двери. — Две старухи с младенцем. Это же...
— Уходи, если решила, — перебила Анна. — Но ребёнок останется с нами. Не в казённом доме, а дома.
Татьяна кивнула. Сердце билось гулко и ровно, как часы на стене.
— Не твоя, а наша, — сказала она, глядя на внучку. — Мы справимся.
***
— Ба Таня, смотри, я нашла мышонка!
Катя стояла у крыльца, осторожно держа в ладонях крошечный серый комочек. Вечернее солнце золотило её каштановые волосы, собранные в небрежный хвост.
Татьяна выглянула из окна, щурясь сквозь очки.
— Только не тащи его в дом, — улыбнулась она. — Помнишь историю с ежом?
Катя рассмеялась, и этот смех — лёгкий, как молодой ветер, — прокатился по двору, заставляя листья на яблонях трепетать.
— Ёж был совсем другое дело. Он хотя бы не пытался залезть в твою любимую сахарницу.
Тринадцать лет прошло с того дня, когда Лена уехала первым автобусом, оставив короткую записку: «Прости. Я знаю, что я не мать. Ты справишься. Я — нет».
Записку Татьяна хранила в старой шкатулке вместе с единственной открыткой, присланной пять лет спустя — без обратного адреса, только с подписью: «Л.» и неровным сердечком в углу.
Катя отнесла мышонка к кустам сирени, бережно положила в траву и направилась к дому. Шаги у неё были лёгкие, точно как у Андрея когда-то — он тоже словно танцевал, а не ходил.
— Где бабушка Аня? — спросила она, входя на кухню.
— В огороде, — отозвалась Татьяна, помешивая суп. — Сказала, что если не прополет морковь сегодня, то она уйдёт в бурьян.
— Как всегда, — Катя улыбнулась. — Иногда мне кажется, что она собирается жить вечно, только чтобы следить за своими грядками.
Татьяна с нежностью смотрела на внучку. В ней сплелись черты обоих родителей — глаза Андрея, подбородок Лены, и какая-то особая, ни на кого не похожая сила. Девочка, которую хотели отдать чужим людям, стала центром маленькой вселенной, соединив две семьи, два дома в одну жизнь.
Анна приходила каждый день. Сначала — «проверить, как они справляются», потом — просто чтобы быть рядом. Со временем мрачность её смягчилась.
Улыбаться начала — сперва украдкой, когда Катя делала первые шаги, потом открыто, слушая первые рассказы внучки.
***
А потом еще пролетело время, Бабушки уже совсем старенькие стали, но при этом хорошо держались, внучка давала сил.
— Завтра уже выпускной, — Катя опустилась на стул, подперла щёку ладонью. — Вот и всё, школьная жизнь закончилась.
Татьяна только вздохнула. Эти годы — как птица — просвистели мимо, только крылья в воздухе хлопали.
— Куда дальше думаешь? — спросила, стараясь, чтобы голос не выдал волнения.
— На учителя пойду, — в голосе Кати зазвенела решимость. — И сюда же вернусь работать. А то у нас литературу некому вести будет.
Сердце Татьяны сжалось до боли. Гордость пополам с печалью. Знала, что вернётся девочка — не из-за чувства долга, а потому что прикипела душой к этому месту: холмам, перелескам, дому с облупившейся краской на ставнях.
— Тань, как считаешь, — Катя склонилась к столу, голос стал тише, — она... ну, мама моя... знает про завтрашний выпускной?
Татьяна застыла с полотенцем в руках. За столько лет Катя почти не спрашивала о Лене. Знала только, что мать уехала, когда Кате и месяца не исполнилось.
Ни упрёков, ни поисков. Просто иногда вопросы — из тех, на которые нет хороших ответов.
— Не знаю я, дочка, — сказала, отложив полотенце. — Только уверена, что думает она о тебе. Где бы сейчас ни была.
В дверях появилась Анна. В очередной раз заросшая сорняками морковь была спасена, а руки пахли землёй и травами. Она молча прошла к раковине, включила воду.
— Катя спрашивает о маме, — тихо сказала Татьяна.
Анна кивнула, вытирая руки полотенцем.
— Что ж, — произнесла она своим обычным сдержанным тоном, — если бы она видела тебя сейчас, то гордилась бы.
Катя улыбнулась краешком губ.
— Спасибо, бабушка.
Вечер опускался на деревню, укрывая дома мягким сумраком. Татьяна накрывала на стол, слушая, как Катя играет на стареньком баяне, доставшемся от деда — медленную, чуть печальную мелодию, которую сама сочинила прошлой зимой.
«Мы сделаем все для нее, — вспомнились ей слова Анны, сказанные однажды, когда они сидели на крыльце, глядя, как пятилетняя Катя гоняется за бабочками. — Нас ей оказалось достаточно».
Завтра на выпускном Катя будет стоять на сцене сельского клуба в белом платье, которое они вместе шили целый месяц. Будет говорить о планах, о будущем, о мечтах. И скажет слова благодарности — им, двум женщинам, которые просто были рядом.
Татьяна зажгла лампу. За окном сгущалась темнота, но дом был полон света.
— Ужин готов, — позвала она, и баян смолк.
Катя вошла в кухню, прижавшись щекой к её плечу.
— Я вас так люблю, — сказала она просто. — Обеих.
И в этих словах была та настоящая правда, ради которой стоило пройти весь этот путь — от отчаяния до тихого, глубокого счастья.
Читайте от меня также:
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами был Джесси Джеймс.