В детском доме было непривычно тихо. У младших сончас, старшие сидят по своим комнатам и даже не шумят. Никто не дерется, не вопит. Такие моменты были редкостью.
Директор детского дома достала из ящика стола круглое зеркальце, подошла к окну и при дневном свете посмотрела на свое отражение. Тяжело вздохнула. Она еще не старуха, но выглядит именно так. И все из-за этих проклятых морщин. Светлана Дмитриевна считала, что морщины появились из-за нервной работы, из-за неугомонных детей, с задатками воров и уголовников. Они трепали нервы, вытягивали все соки и заставляли стареть раньше времени. Женщина, держа зеркальце одной рукой, попыталась разгладить глубокие морщины под глазами. Да, будет чудо, если крем хоть чуть-чуть их расправит.
Этот хвалённый чудо-крем, стоящий бешеных денег! Он лежал на столе директора. Вернувшись к нему, женщина аккуратно нанесла на палец белую, крошечную капельку крема и начала яростно втирать под глаза.
Она — женщина, ей хочется выглядеть лучше, хочется лучше жить. Наконец-то смогла себе позволить дорогой крем, в кои-то веки! Вот если бы раньше, когда морщины не были такими глубокими. Но только сейчас у директора появились лишние деньги. Только сейчас у неё получалось немного откладывать, купить себе плотный деловой костюм, соответствующий статусу. Она могла себе позволить приятные любому женскому сердцу мелочи.
В дверь кабинета постучали, и директор быстро спрятала крем, убрала в ящик зеркальце. Нянечка вошла, не дождавшись разрешения.
— Светлана Дмитриевна, там этот... Дмитрий, кажется. Помните, несколько лет назад часто приезжал. Который из бандитов.
— И что ему нужно? Чего опять? — нахмурилась директор, и тут же, вспомнив о своих морщинах, расслабила лоб.
— Не знаю, хочет с вами поговорить. Он, вообще, в наглую заперся. Хотел сразу к кабинету пойти. Я сказала, что так не положено.
— Правильно сказала. Нечего здесь посторонним шастать. Ладно, веди его, все равно ведь не отвяжется.
Светлана Дмитриевна Дмитрия видеть не хотела. Она была рада, когда несколько лет назад мужчина перестал приезжать. Такие спонсоры директору были не нужны. Мало радости, когда деньги вроде есть, и в то же время их нет. И ведь настоящие бандиты, привозили кро.вавые деньги, но требовали отчет за каждую копейку. Директор выдохнула, когда эти криминальные элементы потеряли интерес к детскому дому. Проще родное государство обманывать, выделявшее иногда средства на детские дома. Там и то легче документы подправить, чем с этими уголовниками связываться.
Одного директор не могла понять, чего это Дмитрий опять приперся.
Он вошел, как всегда, уверенно, будто к себе домой. Но выглядел совсем по-другому. В дорогом костюме и белой рубашке, гладко выбритый, Дмитрий походил на крупного начальника, и уж никак не на бандита, как его только что назвала про себя Светлана Дмитриевна. Но она же знала, что это за человек. Дорогой обёрткой её не проведёшь!
Дмитрий зашёл, улыбнулся Светлане Дмитриевне, будто доброй знакомой. Без спроса пододвинул к письменному столу новенький стул и присел.
— Здравствуйте, Светлана Дмитриевна. Как давно мы с вами не виделись, — радостно так говорит.
А чему радоваться? Светлане Дмитриевне улыбаться не хотелось, но неприязнь к этому человеку нельзя проявлять.
— Здравствуйте, Дмитрий. Какими судьбами вы снова к нам?
— У меня к вам серьёзный разговор, Светлана Дмитриевна. Личный разговор. Не буду ходить «вокруг да около», скажу сразу. Мы с женой думаем об усыновлении. И, конечно же, я сразу вспомнил про ваш детский дом. Знаете, у меня из головы никак не выходит одна девочка. Она уже не маленькая, ей, наверное, около одиннадцати. Но, знаете, такой бойкий характер у неё, что мне прямо по душе. Хотел узнать, как она сейчас. Её Ника зовут, а дети — Дикой называют.
Светлана Дмитриевна похолодела. Этот холёный тип хочет удочерить Дикую. Этого нельзя допустить, ни в коем случае нельзя.
— Вы, наверное, о Веронике Кошкиной говорите? — сухо спросила она.
— Кошкина, надо же! — обрадовался Дмитрий. — Никогда не знал фамилию Ники, а она ведь однофамилица с моей женой. У той тоже девичья фамилия — Кошкина.
— Это, конечно, всё здорово. И всё равно я не могу понять, зачем вам нужна проблемная, больная девочка с уже сформировавшимся характером, непростым, злым характером, в то время, когда вы можете усыновить младенца и слепить из него что хотите.
— Почему вы называете Нику больной? — напрягся Дмитрий. — Я много общался с девочкой, и она мне показалась вполне нормальной. К тому же, очень умной. А как красиво она рисует...
— Да, да, она рисует и она умная. Очень часто дети с психическими проблемами обладают острым умом, но это не отменяет того факта, что их нельзя назвать нормальными. Ника постоянно принимает лекарства, и все равно у нее случаются психические приступы, припадки эпилепсии. Мне кажется, она даже вас укусила при первом знакомстве, или я ошибаюсь? И тогда девочка еще была спокойна! У Вероники куча диагнозов. Если честно, ей не место в нашем детском доме. Была у нас здесь одна жалостливая медсестра, попросила Веронику оставить, а я, дура, пошла ей навстречу. Вы не представляете, сколько проблем мне пришлось из-за этого хапнуть! Девочка психически неустойчива, я еще раз вам повторяю. Мне, конечно, все равно. Вы можете заняться ее удочерением, но смотрите, как бы потом не пришлось горько плакать, когда она кинется на вас, или на вашу жену. А если у нее случится припадок в общественном месте? То еще удовольствие!
Дмитрий был ошарашен. Ему казалось, что они говорят с директором о разных девочках. Ника не может быть такой, она бойкая, умная, и ни в коем случае не злая. Когда он общался с этой девочкой, чувствовал в ней внутреннюю доброту. Чувствовал, несмотря на укушенную при первой встрече ладонь, несмотря на кличку — Дикая. Мужчине казалось, что Ника отстаивает так свои интересы. Дерется и кусается, потому ,что по-другому не умеет, потому, что обладает характером. А оказывается это не характер, а заболевание.
Мужчина задумался, молчал. Светлана Дмитриевна видела, что он потерял уверенность и сомневался. Надо было давить дальше.
— Знаете, Дмитрий, я много раз думала о том, что надо перевести Веронику в специнтернат. Оставляю её только из жалости. А вам советую обратиться в дом малютки, там много грудных отказников, маленьких и здоровых. Удочерение же Вероники счастья не принесёт, и как бы ни разрушило ваш брак. Ника мастер всё разрушать.
— Хорошо. Спасибо вам за информацию.
Уходя, Дмитрий был благодарен Светлане Дмитриевне за предупреждение. Все-таки, не такая плохая она женщина. Могла бы смолчать про диагнозы Ники. Ей было бы только лучше. Спихнула бы проблемного ребенка. А она предупредила! Зря он о женщине плохо думал.
А Ника... Жалко её, конечно.... но кто бы мог предположить....
Директор шла за Дмитрием до самого выхода. Убедилась, что он покинул стены детского дома, и только тогда выдохнула с облегчением. Светлана Дмитриева и сама удивилась, как ловко у нее получилось соврать про девочку.
Заикнись Дмитрий об удочерении раньше, когда приезжал в детский дом с подарками и деньгами, директор была бы счастлива. Она бы, не задумываясь, выпихнула Кошкину из детского дома.
Но не сейчас! Сейчас Дикая стала для женщины «золотой жилой».
Когда-то директор язвительно подумала, что талантливая Кошкина должна быть талантлива во всём. Так и оказалось. Первый же раз, когда Павлов увёл Дикую на свой «промысел», он вернулся с горящими глазами и с карманом полным мятых купюр небольшого номинала. Небольшого, но их было много.
— Я не ошибся, — радостно заявил хулиган, проскользнув в кабинет директора. — Дикой подают все. Когда она идет по вагону электрички, состряпав жалостливую мордашку, раскошеливаются даже мужики-работяги, от которых мне обычно прилетали подзатыльники. Я ее научил, и она, знаете, может так слезу пустить, что мне самому ее жалко становится.
Светлана Дмитриевна привычным жестом смахнула смятые купюры в ящик стола. При Павлове она не будет их расправлять, пересчитывать. Это женщина сделает потом. Она не спешила радоваться, сурово смотрела на пацана.
— Я надеюсь, она не рассказывает всем, что из детдома? В электричке же по-любому расспрашивают, почему такая маленькая девочка побирается?
— Обижаете, Светлана Дмитриевна, — залихватски подмигнул Павлов. Он вообще с каждым разом вел себя наглее и наглее, чувствуя сообщника в директоре. — Я Дикую научил, как нужно отвечать. Конечно, расспрашивают, в основном бабки. Начинают ахать, охать. Ника на это глаза опускает, губами подрагивает. Нет, она все-таки артистка! В общем, рассказывает она, что живет с мамой. Мама заболела и нужны деньги на лекарства. А папа их бросил, ушел к другой тете. Что в этот момент с бабками происходит! Они сразу за кошельки начинают хвататься.
Это был самый первый выход Сашки Павлова с Никой, и он был в восторге. Поначалу, конечно, все шло не очень хорошо. Парнишка привел девочку на вокзал, они сели в электричку, и он сунул Нике в руки небольшую коробочку. Девочка быстро сообразила, чего Сашка от неё хочет. Но вдруг заупрямилась.
— Нет, не пойду. Это нехорошо. Тем более, не буду врать. Нет у меня никакой больной мамы.
— Послушай, ты же хочешь новые карандаши, хочешь альбом?
— Хочу, но врать не буду. Давай коробку, я попрошу денег. Но если меня спросят, я буду говорить правду, что из детского дома и хочу купить себе карандаши.
— Тогда нас тут же загребут в милицию. Слышишь, загребут! Отвезут в детский дом и закроют в «карцере». Ты когда последний раз там сидела? А сколько по времени? Вот я один раз сутки просидел. Думаю, за то, что мы сейчас делаем тебя закроют дня на два.
— Я не хочу врать!
Они стояли в тамбуре электрички. Павлов раздраженно смотрел на девочку. Она такая маленькая, до груди ему не достает. Ну, пигалица просто! И ничего не мешает сейчас дать ей затрещину и пинком заставить выполнять то, что он требует. С другими детдомовскими детьми Павлов так и поступил бы, но знал, что с Дикой нельзя. Её невозможно заставить силой. Она развопится, кинется в драку. Какие там у неё коронные приёмы? Царапается, кусается! К ней нужен другой подход, совсем другой. Только уговоры.
— Послушай, Ник, — мягко сказал пацан, — мы с тобой не делаем ничего плохого. Мы просим денежку, и да, немного привирая при этом. Ты что думаешь, если бы ты начала рассказывать, что ты живешь в детском доме и хочешь купить себе карандаши, тебе бы не дали? Ещё как дали! Детдомовских жалко ещё больше, чем домашних. Только при этом, нас с тобой сразу отведут в милицию. А когда домашняя девочка собирает на лекарства маме, это совсем другое дело. Ее тоже жалко, но в милицию не поведут. Вот и вся разница. Ник, я же не прошу тебе отбирать у людей деньги. Не хотят давать, пусть не дают. Мы только просим. Смотри, а вдруг уже сегодня получится купить тебе новые цветные карандаши. Кстати, ты нашла потерянный карандаш?
— Нет, не нашла, — набычилась Ника. — Ладно, давай свою коробочку, я попробую. Ты будешь рядом?
— Лучше тебе ходить одной. Я зайду в вагон первым и сяду где-нибудь с краю. Я буду контролировать так, чтобы никто не понял, что мы вместе. Поняла, Ника?
Девочка выхватила коробку у долговязого хулигана. Когда вошла в вагон, ее голос дрожал от стыда.
— Подайте, пожалуйста, кто сколько может.
Потом Ника, как научил ее Сашка, молча пошла по проходу. Медленно пошла, с опущенной головкой. А люди в вагоне оживились. Девочка такая хорошенькая! Не цыганка какая-то, обычная девчонка, бедно, но чисто одета. Одна старушка сразу же спросила:
— Деточка, а что у тебя случилось? Тебе зачем денежки нужны?
— Мама болеет, — всхлипнула Ника. — Мы с ней вдвоем живем, папа нас бросил, у него тетя...
Ника уже плакала. Она плакала от стыда, от своего обмана, но люди подумали другое.
Сойдя с электрички через пару станций, Сашка Павлов поверить не мог, глядя в полную коробочку.
— Ну ты даешь, ну даешь! — повторял он. — Что ты там хотела? Карандаши и альбом? У тебя будут самые лучшие, самые дорогие.