На журнальном столе, стоявшем возле дивана в большой комнате, была раскидана целая кипа бумаг. Молодой мужчина, наверное, в сотый раз брал в руки каждую, пробегал глазами и раздраженно откидывал в сторону. Злился, не понимая, почему они до сих пор эти бумаги хранят. Большая часть этих документов, просроченных справок, счетов за коммунальные услуги должна была отправиться в мусорку. Они с Юлей, как старики, складываются в одно место, а перебрать руки не доходят.
Дима торопился и злился. В машине, возле подъезда, его ждал Горелый, от которого сегодня поступило предложение. Предложение очень Дмитрию польстило, и, признаться, он его ждал.
Горелый давно намекал, что пора переходить на легальный уровень. Нужен свой человек в администрации города. Дима хотел надеяться, что этим человеком станет он. И вот свершилось!
Сегодня Горелый вызвал его к себе. Вызвал рано утром. Лукаво поглядывая из-под набрякших, морщинистых уже век проронил:
— Ну что, Димон, готов работать в администрации?
У Димы сладко засосало «под ложечкой». Конечно же, он готов! Темно-синий, дорогой костюм давно ждет в шкафу, как и светлые рубашки.
Дима ждал этого предложения, но не стал выказывать радость слишком явно. Сделал вид, что задумался.
— А что вы сами не думали туда пойти?
— Ой, не смеши меня, Димон. В городе не поймут, если я буду сидеть в администрации. Слава, знаешь ли, не даёт. Да, к тому же, мне уже и не надо. Хочется покоя, что ли. Я вырастил тебя, своего преемника. Знаешь, а ведь в тебя многие не верили. Говорили, что слаб, что кишка у тебя тонка, а я видел, всё видел!
Горелый, с видом умудрённого жизнью старца, поднял вверх палец. Дмитрию, внезапно, это стало неприятно. Слишком быстро Горелый сдал, начал превращаться в старика. Одряхлел, ударился в религию. Сначала была активная помощь детскому дому, теперь строительство храма. Горелый начал носить крестик. И не золотой, а самый простой, самый дешевый. Почему-то пожилому человеку казалось, что так он ближе к Богу. Думалось ему, что построит он храм, и все грехи с него разом снимутся.
«Разве отмолишь такие грехи?» — думал про себя Дима. «В начале девяностых Горелый так лютовал, что и подумать страшно. Интересно, он сам помнит, сколько на нем загубленных жизней?»
Дмитрий сам далеко не ангел, но с Горелым он и рядом не стоял. И известности такой в городе нет. Он всегда был за спиной Горелого, все его деяния приписывали немолодому криминальному авторитету. Дима был лишь исполнителем. Но не сейчас...
Сейчас и он, и сидевший перед ним Горелый прекрасно понимали, что управляет всем Дима, а пожилой авторитет только «снимает сливки». У него имя, власть, деньги. Дима тоже станет известным, но не так, не в криминале. Он мечтал быть властью, законной властью в своем городе. И первый шаг к этому сделан. Почти сделан.
— Поехали, — сказал Горелый, — я отведу тебя к нужному человеку. Сегодня уже трудоустроишься, а с завтрашнего дня можешь обживать кабинет в администрации. Костюмчик-то прикупил?
— Прикупил, — не стал скрывать Дмитрий.
Как бы не был стар Горелый, он все еще видел своего подручного насквозь.
Пока ехали до квартиры Димы, чтобы он взял там документы, Горелый интересовался:
— Надеюсь, наши общие дела не встанут, после того, как ты перейдешь в администрацию? У тебя люди-то есть надежные?
— Есть, как же нет! Вы не переживайте, на деньгах это не скажется. Меньше я в общак приносить не буду.
— Надеюсь, надеюсь. Ты не расслабляйся, — по старчески прошамкал Горелый и остался ждать, пока Дима поднимется в свою квартиру и соберет документы.
А вот с документами вышла полная засада. Дмитрий собрал все, кроме одной бумажки, очень даже нужной бумажки. В который раз перебирал лежащие на журнальном столике бумаги и не мог найти. Вспомнил внезапно про бумажную папку с Юлиными медицинскими заключениями. Она лежала в спальне, в большом шкафу, положенная под аккуратные стопочки вещей. Юля говорила, что специально ее подальше засунула, видеть не может. И Дмитрий был с женой солидарен.
Юля тяжело пережила аварию, трудно восстанавливалась, но больше всего угнетала потеря ребенка. Так что, выписки из больницы — это лишняя боль.
Дмитрий вспомнил про папку и вдруг подумал, а вдруг туда затесалась нужная бумажка, случайно. Так иногда бывает. Не хотелось, конечно, заходить в спальню и тревожить Юлю, но Горелый все еще сидел внизу, в машине, и ждать он не любил.
Юля крепко спала, откинув сторону одеяла, разметавшись по кровати и слегка постанывая. Она часто стонала во сне. Дима хотел надеяться, что жене перестали сниться кошмары про аварию. Хотел, но не спрашивал. Чувство вины жило в нем постоянно. Он и сейчас, зайдя в спальню и увидев полуобнажённую жену, отвёл взгляд от её шрамов на ногах, на предплечье. Знал, что самые ужасные отметины прикрыты тоненькой ночной сорочкой на узких бретельках. Юля выжила каким-то чудом. Можно сказать, что её собрали по кусочкам. Собрали, сшили, но тело никогда не будет таким, как прежде. Дима страшился смотреть на него.
После выписки Юли из больницы муж очень долго боялся к ней прикасаться. Она сама настояла, испугавшись, что не вызывает больше желания. Возможно, так оно и было.
Дима часто ловил себя на том, что начал заглядываться на молодых, красивых женщин. И в то же время знал, что с Юлей не расстанется. Она не виновата в случившемся, виноват только он!
Кровать в спальне была огромна. Как бы Юля не раскинулась, она казалась на ней маленькой, ранимой.
Она не работала и любила спать до обеда. Дима вообще старался жену не перенапрягать. Пару лет назад купил огромную квартиру в новом доме. Убираться в ней нанял немолодую женщину. Клавдия Михайловна приходила два раза в неделю. Драила тут все до блеска, стирала. Юле оставалась только готовить. Но и на этом муж не настаивал. Часто они ужинали в ресторане.
На цыпочках Дмитрий обошёл огромную кровать. Тихонько приоткрыл дверцу высокого шкафа. Папки не было видно. Юля вновь её куда-то переложила. Сама сказала, что хочет убрать подальше, а сама постоянно перекладывает с места на место. Значит, достаёт, значит переживает до сих пор!
Вот она, теперь на нижней полке, под яркими летними блузками жены. Мужчина не стал шуршать бумагами в спальне, аккуратно потянул на себя папку и ушел просмотреть ее в большой комнате. Кинув на журнальный столик, начал перебирать. Эпикриз, выписка, еще одна выписка. Почему он надеялся, что его документ может оказаться здесь? Это глупо.
Дмитрий вроде бы быстро перебирал, но в один момент задержался глазами на строчке. В глаза бросились два слова — «удалена матка».
«Что это? Что значит, удалена? Чьи это вообще бумаги?»
Дима взял выписку, впился глазами. Прочитал один раз, второй. Руки машинально смяли листок, и он рванул в спальню. Побежал громко топая, не боясь больше разбудить жену. Наоборот, он хотел поговорить с Юлей. Немедленно поговорить.
Она проснулась, когда Дима хлопнул дверью. Сонно приоткрыла глаза, желая улыбнуться. Окинула взглядом напряженное, застывшее лицо мужа, сердитые глаза. Увидела смятую бумагу в его руках и моментально проснулась. Юля почему-то сразу поняла, что это за бумажка. Столько раз порывалась сжечь, выкинуть все выписки из больницы, но так и не сделала. Она же хотела рассказать мужу. Собиралась это сделать. Просто выбирала нужный момент. Шесть лет выбирала и так и не выбрала...
— Что это, Юля, что? — звенящим от напряжения голосом спросила Дима. — Это выписка из больницы. Тут написано, что тебе удалили матку. Это правда?
Юлин голос был хрипл после сна, но звучал уверенно. Она решила, что лучшая защита — это нападение.
— А почему ты взял мои медицинские документы? Взял, не спросив. Это же моё личное.
— Личное?!! Что ты говоришь? Мы столько лет пытаемся с тобой зачать ребёнка, а ты, зная, что это невозможно, скрывала от меня. Я поверить не могу. Юля, скажи, что это неправда. Скажи, что это не твоя выписка, что тут ошибка, опечатка. Ты не могла так со мной поступить.
— Вот именно, что зачать ребенка, — Юля села, подтянула к себе колени и, кажется, даже заплакала, уронив на них голову.
— Вот именно! — теперь ее голос звучал глухо. — Я хотела тебе рассказать. Хотела, но боялась, что тогда вообще перестану тебя интересовать. Ты что думаешь, я не вижу, с каким страхом ты смотришь на мое изуродованное тело? Тебе неприятно, и ты спишь со мной только потому, что хочешь ребенка. Да, Дима, да, я скрывала от тебя. Потому, что боялась тебя потерять.
— Но ты не имела права так поступать! — мужчина все еще злился, все еще кричал, но уже не так уверенно.
Юля плакала, а это было очень непривычно. Она даже в больнице, когда было больно, не плакала. А сейчас сидит, уронив голову на колени, и ее блестящие, постриженные под каре волосы полностью закрывают лицо. Она плачет, и, в принципе, ее слова звучат логично. Она чувствовала, что муж не хочет к ней прикасаться. Делает это, чтобы у них появился ребенок.
— Скажи мне, скажи, что это не так, — глухо стонала Юля. — Скажи, что хочешь меня, как раньше, до аварии. Разве это будет правдой? А в чём я виновата, в чём?
— В том, что молчала, — сдался Дмитрий.
Сдался, подошёл к кровати, присел рядом с женой. Протянул руку, погладил ее по лодыжке.
— Перестань, не надо плакать. Виноват в случившемся я. Но тебе не надо было молчать. Шесть лет обмана, Юля! Я бы не бросил тебя. Я люблю тебя. Просто все могло сложиться по-другому. У нас огромная квартира, я купил ее в надежде на детей, в надежде на то, что когда-нибудь нас будет здесь не двое. А ты молчала. Зная правду, мы могли бы усыновить ребенка, в конце концов. Да, а что в этом такого? Горелый как-то говорил мне, что можно взять ребёнка из детдома, но я отмёл это предложение. Я надеялся на своего, надеялся...
Дмитрий выдохнул, плечи его опустились, словно из него вышел весь воздух. Мужчина обмяк.
Юля, почувствовав нужный момент, резко дёрнулась, обвила мужа за шею, начала целовать, прижимаясь мокрыми щеками.
— Прости меня, Димочка, прости. Ты прав, я виновата. Столько раз я думала тебе рассказать, выбирала момент. Если хочешь, мы возьмём ребёнка из детдома. Всё, как скажешь. Ты же хотел сына! Мы можем взять маленького мальчика, грудного, и вырастить его, как своего.
Да, Дима очень хотел сына, но когда думал о детях из детдома, перед глазами всё время вставала маленькая Ника. Дикая.
Пока Горелый спонсировал детский дом, Дмитрий часто там бывал. Кареглазая девчонка нравилась ему всё больше и больше. И чувствовал он, что и Ника к нему привязывается, ждёт. А зачем? Зачем рвать душу и так обездоленной девочке?
Горелый охладел к детскому дому и занялся строительством храма. У Димы больше не было поводов приезжать к детям, и он перестал. Перестал, хотя часто вспоминал Нику, дикую малышку. Сейчас она уже не малышка. Сколько ей? Где-то около одиннадцати? Большая девочка, слишком большая для того, чтобы ее удочерить. Если уж брать ребенка, то, на самом деле, грудного. Чтобы он не помнил прошлого, чтобы считал их родными родителями.