Вера не любила звонки после девяти вечера. За годы самостоятельной жизни она выработала свой ритуал: к девяти заваривала травяной чай, устраивалась в любимом кресле с книгой или сериалом и постепенно отпускала тревоги прошедшего дня. Поздние звонки всегда нарушали это хрупкое равновесие. В такое время обычно тревожили либо с плохими новостями, либо пьяные родственники.
Поэтому когда в одиннадцатом часу телефон разразился незнакомой мелодией, она вздрогнула так сильно, что чуть не пролила чай на бежевый плед — подарок мужа на прошлую годовщину свадьбы.
"Неизвестный номер" — высветилось на экране. Вера помедлила, глядя на мигающий дисплей. Что-то внутри неё, какое-то шестое чувство подсказывало — не отвечай. Но любопытство взяло верх.
— Алло? — её голос звучал настороженно.
— Вера? Верочка? — голос был хриплый, надтреснутый, но до боли знакомый. — Это мама.
Чашка выскользнула из рук и разбилась о кафель. Горячий чай разлился по полу, смешиваясь с осколками фарфора. Вера смотрела на эту лужу, но не двигалась с места. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет тишины, и вдруг — "это мама".
— Доченька, ты там? — в голосе появились просящие нотки. — Мне очень нужна твоя помощь. Я... я в городе. Можно, я приеду?
Вера молчала. Прошлое, которое она так тщательно запаковала и спрятала в самый дальний угол памяти, вдруг вырвалось наружу, затопляя сознание.
Ей снова шестнадцать. Она возвращается из школы, открывает дверь своим ключом. В квартире тихо. Слишком тихо.
— Мама? Пап?
Никто не отвечает. На кухонном столе — записка, написанная маминым размашистым почерком: "Я ухожу к другому человеку. Прости, но я должна найти своё счастье. Позвоню, когда устроюсь".
Она помнит, как смяла эту записку, как бросила её на пол, как опустилась рядом и сидела так, не плача, пока не вернулся отец. Помнит его потемневшее лицо, когда он прочитал записку. "Она давно собиралась, — сказал он тогда. — Я думал, передумает".
Звонка не было ни через неделю, ни через месяц. Она так и не позвонила.
— Вера, пожалуйста, — голос в трубке дрогнул, вырывая её из воспоминаний. — Мне больше не к кому обратиться.
"А ко мне есть, к кому?" — хотела крикнуть Вера, но вместо этого спросила, удивляясь собственному спокойствию:
— Адрес помнишь?
— Конечно, доченька! Я через полчаса.
Вера медленно опустила телефон. Сердце колотилось где-то в горле. Она механически наклонилась, начала собирать осколки чашки. Один впился в палец, выступила капля крови. Боль отрезвила. Вера выпрямилась, обвела взглядом квартиру — стильную, современную, со свежим ремонтом, совсем не похожую на ту, где она выросла. Квартиру, где не было никаких следов матери. Отец оставил ей эту квартиру после того, как женился второй раз.
Достала из шкафа бутылку коньяка — хорошего, французского. Дима привез из последней командировки. Дима... Она вдруг с облегчением вспомнила, что муж уехал на три дня в Новосибирск. По крайней мере, не придется сразу объяснять ему происходящее.
Глоток обжег горло. Вера подошла к окну. За стеклом лил дождь — мелкий, противный, ноябрьский. Она вспомнила, как мать любила грозы. Как они вместе забирались под плед и считали секунды между вспышкой молнии и раскатом грома. "Это чтобы знать, как далеко от нас гроза," — объясняла мама.
Когда гроза была особенно сильной, отец всегда нервничал, ходил по квартире, проверял, все ли окна закрыты. А мама смеялась: "Не бойся, Сережа, в одно и то же место молния дважды не бьет!"
Она ошибалась. Бьет. И сейчас Вера чувствовала себя именно так — как будто молния, которая однажды уже ударила в неё, решила повторить удар.
Звонок в дверь раздался ровно через двадцать семь минут. Вера знала это точно — она все это время неотрывно смотрела на часы.
На пороге стояла женщина, в которой с трудом угадывалась её мать. Крашеные светлые волосы с проступающей сединой, глубокие морщины вокруг глаз и рта, дешевая одежда, потрепанная сумка через плечо. Только глаза остались прежними — зеленые, как у самой Веры, сейчас полные тревоги и надежды.
— Господи, как же ты похожа на меня в молодости, — прошептала мать, делая шаг вперед.
Вера отступила, пропуская её в квартиру. Этот жест был непроизвольным, защитным. Она вдруг испугалась прикосновения — словно физический контакт мог разрушить ту стену, которую она так долго строила между собой и прошлым.
— Проходи, — сухо сказала она. — Чай, кофе?
— Доченька, можно я просто обниму тебя? — в голосе матери была такая отчаянная мольба, что на миг Вера почти поддалась. Часть её — та самая девочка-подросток, которая каждый день проверяла телефон в надежде на звонок от мамы — хотела броситься в эти раскрытые объятия.
Но взрослая Вера, Вера, которая пережила предательство, одиночество и собственные потери, покачала головой:
— Нет. Садись, рассказывай, зачем пришла.
Мать тяжело опустилась на краешек дивана.
— Зачем ты пришла? — перебила Вера. Внутри все дрожало от напряжения.
Мать сложила руки на коленях — худые, с выступающими венами, с дешевым кольцом на безымянном пальце.
— У меня рак, Верочка. Поджелудочной. Четвертая стадия. Мне нужно где-то пожить последние месяцы. Андрей... тот мужчина, к которому я ушла... он бросил меня, как только узнал о диагнозе.
Вера налила себе еще коньяка, залпом выпила. Горечь разлилась по телу, смешиваясь с горечью в душе.
— То есть, когда было хорошо — ты не вспоминала обо мне, а как стало плохо — вспомнила, что есть дочь?
— Я часто думала о тебе! — мать подалась вперед, и Вера заметила, как она морщится от боли при каждом резком движении. — Просто... было стыдно. С каждым годом все стыднее. А потом прошло столько времени...
— Пятнадцать лет, мама. Пятнадцать лет, — Вера снова налила коньяка. Рука дрожала. — Знаешь, что случилось за эти годы? Отец чуть не спился.
Она помнит его — всегда подтянутого, аккуратного — сидящим в кресле с бутылкой. Помнит запах перегара по утрам, его воспаленные глаза. "Папа, пожалуйста, хватит," — просила она. "Прости, дочка," — отвечал он каждый раз, но вечером все повторялось.
— Я пыталась покончить с собой в одиннадцатом классе.
Белые стены больницы. Капельница. Отец, постаревший за одну ночь. "Зачем, Верочка?" — спрашивал он, держа её за руку. Она не могла объяснить — слишком много всего навалилось. Одиночество. Травля в школе из-за слухов о матери, которая "сбежала с любовником". Первая несчастная любовь. И главное — ощущение своей ненужности. "Если родная мать смогла меня бросить — значит, со мной что-то не так. Значит, меня невозможно любить".
— А потом... — голос Веры дрогнул, — а потом я узнала, что беременна. В девятнадцать лет. И знаешь, что было самым страшным? Не то, что я не знала, как растить ребенка. А то, что не у кого было спросить совета. Отец уже женился второй раз, его новая жена смотрела на меня как на обузу. А тебя не было.
Мать заплакала, размазывая дешевую тушь по щекам.
— Прости меня, доченька... Я была такой эгоисткой... — она достала из сумки смятый платок, промокнула глаза. — Я не думала... Мне казалось, что Сережа справится, что ты уже большая...
— Мне было шестнадцать! — вдруг закричала Вера, и сама испугалась своего крика. — Шестнадцать лет, мама! Я готовилась к выпускным экзаменам, когда ты бросила нас. У меня начинались первые серьезные отношения, и мне не с кем было поговорить. Я понятия не имела, что делать с мальчиками, с сексом, с контрацепцией! Если бы ты была рядом...
— Прости меня...
— Я сделала аборт, — перебила её Вера, чувствуя, как защитная стена внутри трескается. — Испугалась, что не справлюсь одна. Что буду плохой матерью. Как ты.
Она не хотела произносить эти слова, но они вырвались сами собой. Мать вздрогнула, как от пощечины.
— А потом уже не могла забеременеть, — продолжила Вера тише. — Врачи говорят — последствия.
В комнате повисла тяжелая тишина.
— У тебя сейчас есть дети? — мать с надеждой посмотрела на Веру.
— Нет. И уже не будет, — Вера отвернулась к окну. Дождь за стеклом усилился, стучал по карнизу, как будто просясь внутрь. — Три попытки ЭКО, все неудачные. Дима говорит, что смирился, но я же вижу, как он смотрит на чужих детей.
Последний раз был особенно тяжелым. Она так надеялась, что все получится. Врачи говорили об отличных показателях, о хороших шансах. А потом пришли месячные — на три дня раньше положенного срока теста. Она сидела на полу в ванной, прижав колени к груди, когда вошел Дима.
"Давай усыновим, — предложил он тогда, опускаясь рядом и обнимая её за плечи. — В детских домах столько малышей, которым нужны родители".
"Я хочу своего," — упрямо ответила она, хотя понимала, насколько это эгоистично.
"Потому что боишься не полюбить чужого? — Дима всегда умел читать её мысли. — Или боишься, что он не полюбит тебя? Как мама?"
Она тогда оттолкнула его, выбежала из ванной. Они никогда больше не возвращались к этому разговору.
— Я могу переночевать на полу, — тихо произнесла мать, возвращая Веру в реальность. — Только сегодня. А завтра что-нибудь придумаю.
Вера повернулась к ней. В свете торшера было особенно заметно, какой изможденной выглядит мать. Осунувшееся лицо, заострившиеся черты, желтоватый оттенок кожи. И глаза — огромные от страха, потухшие.
— Сколько тебе осталось? — спросила Вера, сама удивляясь жестокости своего вопроса.
— Месяца три-четыре, если повезет, — мать криво улыбнулась. — Я на обезболивающих. Химию делать уже поздно.
Только сейчас Вера заметила, как осторожно мать держит корпус, как напряжена её поза — словно любое движение причиняет боль.
"Когда заболеваешь — сразу тянет к маме," — всплыла в памяти фраза. Кто это сказал? Кажется, соседка по больничной палате, когда Вера лежала с аппендицитом. Ей было двадцать два, она уже жила отдельно, но все равно первым делом позвонила отцу. Он приехал через полчаса, привез все необходимое, договорился с врачами. А она, открывая глаза после наркоза, почему-то искала взглядом мать.
Вера встала, прошла на кухню. Достала еще одну рюмку.
— Будешь коньяк? — крикнула она с кухни. — Есть нормальный, французский. Муж из командировки привез.
— Мне нельзя с таблетками, — отозвалась мать. — Может, чаю?
Вера щелкнула кнопкой чайника и прислонилась к холодильнику. На дверце висела фотография: они с отцом на её свадьбе. Он такой счастливый, гордый. Благодаря новой жене он справился с алкоголизмом, вернулся к нормальной жизни. Галина Петровна — строгая, практичная женщина — не терпела пьянства. Именно она настояла, чтобы он прошел лечение, именно она поддерживала его в самые тяжелые моменты.
Вера долго не могла принять мачеху. Воспринимала её как замену матери, как предательство. Отказывалась приходить в гости, игнорировала приглашения на семейные праздники. Галина Петровна не навязывалась, держалась с достоинством. "Я не пытаюсь заменить тебе мать, — сказала она однажды. — Просто хочу, чтобы ты знала — у тебя есть еще один человек, на которого можно положиться".
Постепенно лед между ними начал таять. Не последнюю роль в этом сыграл Дима — он сразу нашел общий язык с отцом и его новой женой, легко вписался в семью. Благодаря ему Вера стала чаще бывать у отца, а после неудачных попыток ЭКО именно Галина Петровна поддерживала её, не навязываясь, но всегда находясь рядом.
— Отец в курсе, что ты здесь? — спросила Вера, возвращаясь в комнату с чашкой чая.
Мать покачала головой:
— Я звонила неделю назад. Его жена трубку взяла. Сказала, что не нужно больше беспокоить их семью.
"Их семью". Как больно когда-то резали эти слова. Но сейчас Вера понимала Галину Петровну. Та защищала своего мужа, свой дом, свое счастье.
— Она хорошая женщина, — неожиданно для себя сказала Вера. — Она спасла отца. Если бы не она, он бы спился окончательно.
— Я рада, что у него все хорошо, — в голосе матери не было фальши. — Он заслуживает счастья.
— А ты? Ты была счастлива с этим... Андреем? — вопрос вырвался сам собой. Вера не хотела знать, но одновременно ей нужно было понять — ради чего её бросили? Что было такого важного, ценного, что заставило мать оставить семью?
Мать помолчала, глядя в чашку с чаем.
— Первые годы — да, — наконец произнесла она. — Андрей был... другим. Не таким правильным и предсказуемым, как твой отец. С ним было весело, легко. Мы много путешествовали, ходили на концерты, в рестораны. У него был свой бизнес, деньги...
Она подняла глаза на Веру:
— Но знаешь, в чем ирония? Я ушла от отца, потому что устала быть просто "мамой Веры" и "женой Сергея". Хотела найти себя, свою дорогу. А в итоге стала просто "женщиной Андрея". У меня не было ни своей работы, ни друзей — только он. Когда первая страсть прошла, оказалось, что нам не о чем говорить. Он всё чаще задерживался на работе, появились другие женщины... И я терпела.
Она горько усмехнулась:
— А потом я заболела. И Андрей сказал, что не подписывался на это. Что у него еще вся жизнь впереди, и он не собирается тратить её на уход за умирающей женщиной.
— Ты где остановилась? — вдруг спросила Вера.
— В хостеле на окраине. Но деньги закончились...
Вера встала, прошлась по комнате. В голове крутились сотни мыслей. Злость на мать, которая явилась спустя столько лет. Жалость к этой измученной женщине. Страх впустить её обратно в свою жизнь.
Мать наблюдала за ней, боясь нарушить молчание. Наконец, Вера остановилась:
— Диван раскладывается. Белье в шкафу, на второй полке. Я спать.
— Верочка... — мать привстала, протянула руку.
— Не надо, — оборвала её Вера. — Просто ложись спать. Завтра решим, что делать дальше.
В спальне Вера долго сидела на краю кровати, глядя на фотографию с Димой на прикроватной тумбочке. Что он скажет, когда узнает? Поймет ли? Дима никогда не встречался с её матерью, знал о ней только по рассказам Веры — горьким, обрывочным.
"Может, тебе стоит найти её? — предложил он однажды, еще в начале их отношений. — Поговорить, выяснить все. Чтобы не носить эту боль внутри всю жизнь".
"Зачем? — возразила тогда Вера. — Она не искала меня пятнадцать лет. Значит, я ей не нужна".
"Может, она боится, что ты её оттолкнешь, — предположил Дима. — Иногда страх отказа сильнее желания воссоединиться".
Вера тогда отмахнулась от его слов. Но сейчас они звучали в голове с новой силой.
Она не спала всю ночь. Лежала, глядя в потолок, и слушала, как мать тихо ворочается в соседней комнате. Несколько раз та выходила в туалет, и Вера слышала, как её рвет. Видимо, не врет про болезнь.
Под утро Вера забылась тревожным сном. Ей снилось детство — они с отцом и матерью на пикнике у реки. Мама учит её плести венок из полевых цветов. "Смотри, как нужно закреплять стебель, чтобы венок не рассыпался," — говорит она, и её руки — молодые, сильные, с аккуратным маникюром — ловко переплетают цветы. А потом лицо матери вдруг стареет, покрывается морщинами, и венок рассыпается в её руках...
Вера проснулась с головной болью. Часы показывали начало девятого. Из кухни доносились тихие звуки — кто-то осторожно открывал и закрывал шкафчики, лилась вода.
Она набрала номер работы, взяла отгул. "Семейные обстоятельства," — сказала она начальнице, и та, услышав напряжение в голосе Веры, не стала задавать вопросов.
Когда Вера вошла на кухню, мать стояла у плиты, помешивая что-то в кастрюле. Она выглядела еще хуже, чем вчера — бледная, с опухшим лицом и темными кругами под глазами.
— Я сварила овсянку, — сказала она виновато. — Надеюсь, ты не против. Продукты не трогала, взяла только крупу.
"Как квартирантка", — подумала Вера. Странно было видеть мать на своей кухне — той, которую Вера обустраивала сама, где знала каждый уголок. И еще страннее было осознавать, что эта женщина когда-то тоже знала все её привычки и предпочтения. Знала, что Вера любит овсянку с корицей и яблоками, что не пьет кофе, предпочитая крепкий чай, что терпеть не может вареную морковь...
Сколько всего изменилось за эти годы? Что еще мать не знает о ней?
— Садись, — Вера достала вторую чашку, налила себе чай. — Документы с собой?
Мать кивнула:
— Все медицинские выписки тоже есть.
— Покажи.
Вера внимательно изучала бумаги. Действительно, рак поджелудочной, метастазы в печени. Прогноз — три-четыре месяца. Последняя выписка датирована прошлой неделей.
— Почему городская больница? — спросила она. — Ты же вроде в Москве жила.
— Когда Андрей ушел, пришлось вернуться. Квартира была съемная, на его деньги. А своих накоплений нет.
"Конечно нет", — хотела съязвить Вера, но промолчала. Мать выглядела совсем плохо. Она с усилием поднесла ложку ко рту, и Вера заметила, как дрожит её рука.
— Тебе к врачу надо?
— Сегодня нет. Через три дня на осмотр.
Они замолчали. Тикали часы, шумели за окном машины. Обычное утро, только очень странное.
В дверь позвонили. Вера вздрогнула — она точно никого не ждала. На пороге стояла соседка, баба Люба, которая жила здесь еще когда Вера была ребенком.
Любовь Петровна, маленькая сухонькая старушка с вечно повязанным платком, знала всё обо всех в подъезде. Её окна выходили на детскую площадку, где она проводила большую часть дня, присматривая за правнуками и одновременно собирая последние новости о жильцах.
— Вера, я в окно увидела... — старушка замялась, разглядывая прихожую за спиной Веры. — Это правда твоя мать приехала?
"Началось", — подумала Вера. Весь подъезд будет гудеть.
— Да, баб Люб. Приехала, — она хотела закрыть дверь, но старушка проворно подставила ногу.
— Ох, — соседка всплеснула руками. — А я как увидела её вчера — думала, обозналась. Похудела как... Что случилось-то?
— Давайте не будем это обсуждать, — твердо сказала Вера.
Но было поздно. Мать вышла в коридор:
— Здравствуйте, Любовь Петровна.
— Явилась — не запылилась! — вдруг взорвалась старушка. Её морщинистое лицо исказилось от гнева. — Совести у тебя нет! Я видела, как твоя дочь тут мучилась, как отец с горя пил! Помню, как я скорую вызывала, когда Верочка чуть не...
— Баб Люб, — перебила Вера, чувствуя, как краска заливает лицо. — Пожалуйста, не надо.
— Да как же не надо?! — не унималась старушка. — Бросила ребенка, а теперь...
— До свидания, — Вера мягко, но решительно закрыла дверь.
Мать стояла, опустив голову:
— Она права. Я не должна была приходить. Может, мне правда лучше уйти? Я могу в хоспис попроситься...
Вера смотрела на её поникшие плечи. Всплыло воспоминание: она маленькая, мама ведет её в первый класс. Красивая, уверенная, в модном костюме. "Мама, я боюсь," — шепчет Вера, сжимая пальцами букет астр. "Не бойся, солнышко, — мягко отвечает мать, — я буду рядом. Всегда".
Где та женщина? Куда делась её сила, её уверенность?
— Никуда ты не пойдешь, — вздохнула Вера. — Нужно купить продукты. И лекарства у тебя какие-нибудь есть?
Мать подняла глаза — в них мелькнуло что-то похожее на надежду:
— Обезболивающие только. На большее денег не хватило.
— Собирайся. Поедем в аптеку.
Весь день они провели в странной суете. Съездили в аптеку, где Вера, посоветовавшись с фармацевтом, купила не только обезболивающие, но и витамины, и препараты для поддержки печени. Потом был супермаркет — Вера наполнила тележку продуктами, стараясь выбирать то, что легко усваивается и не нагружает пищеварительную систему.
Мать следовала за ней как тень, безмолвно, почти не комментируя происходящее. Только когда Вера положила в корзину упаковку зефира в шоколаде, она тихо произнесла:
— Ты помнишь... Это же твои любимые были в детстве.
Вера вздрогнула. Она действительно машинально взяла любимое лакомство из детства — они с мамой часто пили с ним чай по вечерам, когда отец задерживался на работе.
— Это для Димы, — солгала она, хотя муж был равнодушен к сладкому.
В течение дня Вера несколько раз ловила мать на том, что та украдкой разглядывает фотографии на стенах — свадьба, отпуск, день рождения. Пятнадцать лет жизни, которые прошли без неё.
Особенно долго она стояла перед снимком, где Вера в выпускном платье обнималась с отцом.
— Такое красивое платье, — пробормотала мать. — Я бы выбрала точно такое же для тебя.
— Мама подруги помогла выбрать, — сухо ответила Вера, и тут же пожалела о своих словах, увидев, как болезненно исказилось лицо матери.
К вечеру стало понятно, что матери нездоровится. Она бледнела на глазах, движения стали замедленными, а когда она думала, что Вера не видит, то сгибалась от боли, прижимая руку к животу.
— Может, врача вызвать? — спросила Вера, наблюдая, как мать с трудом опускается на диван.
— Не нужно, — та покачала головой. — Это обычный приступ. Сейчас таблетку выпью, и пройдет.
Вера налила воды, подала лекарство. Их пальцы на миг соприкоснулись — впервые за пятнадцать лет. Мать вздрогнула, словно от электрического разряда.
— Спасибо, — прошептала она. — Ты всегда была доброй девочкой.
— Я делаю это не из доброты, — резко ответила Вера. — Просто не могу выгнать больного человека на улицу.
Телефон в кармане завибрировал. Вера взглянула на экран и вышла на балкон, прикрыв за собой дверь.
— Привет, — голос мужа, родной и теплый, заставил её сердце сжаться. — Как ты там?
Вера глубоко вдохнула холодный ноябрьский воздух.
— Дим, мама вернулась.
В трубке повисла тишина.
— Та самая мама? — наконец спросил он. — И что ей нужно?
— Она умирает, — Вера закурила, хотя бросила три года назад. — Рак. Последняя стадия.
— И что ты решила?
— Она пока у нас поживет. Если ты не против.
Снова пауза. Дима знал всю историю — и про уход матери, и про попытку суицида, и про аборт. Он держал Веру за руку после каждой неудачной попытки ЭКО.
— Ты уверена? — осторожно спросил он. — Может, есть другие варианты? Хоспис там или...
— Дим, я не могу её выгнать. Просто не могу, понимаешь? — голос Веры дрогнул. — Я её ненавижу и одновременно... не знаю. Мне кажется, если я сейчас её прогоню, то потом всю жизнь буду жалеть.
— Понимаю, — вздохнул он. — Я постараюсь вернуться пораньше. Продержишься пару дней?
— Продержусь, — Вера затушила сигарету. — Люблю тебя.
— И я тебя. Береги себя, ладно? И помни — что бы ты ни решила, я на твоей стороне.
Когда она вернулась в комнату, мать сидела над альбомом с фотографиями.
— Я не разрешала брать альбомы, — резко сказала Вера.
Мать вздрогнула, торопливо закрыла фотографии:
— Прости. Он просто лежал на полке... А это кто с тобой на море?
— Дима. Мой муж, — Вера забрала альбом. — Мы женаты шесть лет.
— Красивый мужчина, — мать помолчала. — И тебя, видно, любит. На всех фотографиях так на тебя смотрит...
— Да, любит, — Вера убрала альбом на верхнюю полку. — И знаешь что? Когда я сказала ему, что не смогу родить — он ответил "значит, проживем вдвоем". Вот это — любовь. А не как ты — сбежать при первых трудностях.
— Я любила твоего отца, — тихо сказала мать. — Просто... это было сложно.
— Что было сложного? — Вера опустилась в кресло напротив. Почему-то сейчас, после разговора с Димой, внутри появилось странное спокойствие. Уже не хотелось кричать, обвинять. Хотелось понять.
Мать какое-то время молчала, водя пальцем по краю альбома.
— Я вышла за твоего отца в девятнадцать, — наконец произнесла она. — Он был старше на восемь лет, уже работал в институте, был таким... правильным. А я только школу закончила, хотела учиться, путешествовать, жить. Но забеременела, и всё — жизнь словно остановилась. Каждый день одно и то же.
Вера хотела возразить, что никто её не заставлял рожать, но сдержалась.
— Я любила тебя, правда, — мать подняла глаза. — Но с каждым годом чувствовала, что теряю себя. Становлюсь просто приложением к семье — готовка, стирка, уборка. Отец был поглощен работой, ты росла... А я словно исчезала.
— Почему не поговорила с отцом? Не попыталась что-то изменить?
— Пыталась. Но он не понимал. Для него семья всегда была на первом месте, а мои желания казались ему блажью. "Зачем тебе высшее образование? У нас хорошая семья, здоровый ребенок" — говорил он.
Вера вспомнила отца — действительно, он всегда был немного консервативен. Даже когда она сама решила поступать в университет, он сомневался: "Зачем тебе это? Выйдешь замуж, родишь детей".
— А потом появился Андрей, — продолжила мать. — Он был клиентом банка, где я работала. Говорил мне комплименты, спрашивал о моих интересах, мечтах. С ним я чувствовала себя женщиной, а не только матерью и женой.
Она вздохнула:
— Я знаю, что поступила ужасно. Нужно было сначала решить все с отцом, с тобой. Но я боялась, что если не уйду сразу — не решусь никогда. И потом... я правда думала, что позвоню через неделю, когда все уляжется. А потом через месяц... А потом стало стыдно и страшно.
Вера молчала. Она никогда не слышала эту версию истории. Отец не любил говорить о матери, а когда она пыталась спрашивать, отвечал коротко: "Она выбрала другую жизнь".
— Почему ты не позвонила мне? Не спросила, как я? — это был главный вопрос, который мучил Веру все эти годы.
— Первое время я была слишком эгоистично счастлива, — мать опустила голову. — Потом звонила несколько раз, но трубку брал отец. Говорил, что ты не хочешь со мной разговаривать. А я... я поверила. Решила, что ты ненавидишь меня.
Вера вздрогнула. Отец никогда не говорил ей о звонках матери.
— А потом, — продолжила мать, — я подумала, что, может, так лучше. Что не стоит травмировать тебя своим появлением. Ты же взрослела, строила свою жизнь...
Она замолчала, скривившись от боли.
— Где твои обезболивающие? — Вера бросилась к сумке с лекарствами.
— В синей... коробочке, — мать тяжело дышала. — Сейчас пройдет, не волнуйся.
— Может, "скорую"?
— Не надо. Это обычный приступ, — она с трудом выпрямилась. — Знаешь, я ведь следила за тобой все эти годы. В соцсетях. Видела твои фотографии...
— Почему не написала? — Вера протянула таблетки и воду.
— Страшно было, что ты меня оттолкнешь. А потом... — мать сделала глоток воды, — потом уже казалось, что слишком поздно. У тебя своя жизнь, я там лишняя.
— А сейчас, значит, не лишняя? — Вера села в кресло напротив. — Сейчас можно прийти, потому что деваться некуда?
— Сейчас... — мать закашлялась, — сейчас я просто хочу успеть попросить прощения. И может быть... может быть, узнать тебя заново. Хотя бы немного.
В дверь снова позвонили. На этот раз это была соседка сверху — Инна Сергеевна, учительница математики на пенсии. Еще одна из старожилов дома, которая помнила их семью полной.
— Вера, я слышала... — начала она с порога, с любопытством заглядывая в квартиру.
— Извините, мы заняты, — Вера захлопнула дверь.
Телефон в кармане завибрировал. Она взглянула на экран и замерла. Отец.
Палец завис над зеленой кнопкой. Что сказать ему? Как объяснить, что женщина, которая причинила ему столько боли, теперь в их старой квартире?
— Это папа? — тихо спросила мать.
Вера кивнула.
— Не говори ему, что я здесь, — попросила мать. — Не хочу причинять ему новую боль.
Вера помедлила еще секунду, а затем ответила на звонок.
— Привет, пап, — её голос звучал неестественно бодро.
— Привет, дочка, — отец всегда говорил тепло, но сегодня в его голосе слышалось напряжение. — Как ты?
— Нормально. А что?
Пауза. Вера почти физически ощущала, как отец подбирает слова.
— Мне Любовь Петровна звонила, — наконец произнес он. — Говорит, твоя мать объявилась.
Проклятая баба Люба со своими сплетнями! Вера бросила взгляд на мать — та сидела, опустив голову, сжимая в руках чашку с остывшим чаем.
— Да, пап. Она здесь.
— И чего ей нужно? — в голосе отца смешались горечь и тревога.
— Она больна. Умирает, — Вера отвернулась к окну, чтобы мать не видела её лица. — Рак в последней стадии.
— И ты... — отец запнулся, — ты позволила ей остаться?
— Да.
— Понятно, — он помолчал. — Дочка, ты уверена, что это правильное решение?
Вера закрыла глаза. Правильное ли? Она сама не знала. Но почему-то не могла поступить иначе.
— Не знаю, пап. Но она правда очень плохо выглядит. И ей некуда идти.
— Я могу приехать, — тихо сказал отец. — Если хочешь, я приеду прямо сейчас.
— Не нужно, — поспешно ответила Вера. — Дима скоро вернется из командировки. Я справлюсь.
— Ты всегда была сильнее меня, — в голосе отца звучала странная смесь гордости и грусти. — Но если что — звони в любое время.
Когда Вера закончила разговор и обернулась, мать уже стояла, собирая сумку.
— Куда ты собралась? — спросила Вера.
— Ухожу. Не хочу создавать проблемы между тобой и отцом, — мать говорила решительно, но руки её дрожали. — Я найду какое-нибудь место...
— Сядь, — Вера устало опустилась на диван. — Никуда ты не пойдешь. Я уже сказала отцу, что ты здесь. Теперь поздно метаться.
Мать медленно опустилась рядом — не слишком близко, оставляя между ними пространство.
— Как он? — тихо спросила она.
— Хорошо. Работает в том же институте, заведует кафедрой. Галина Петровна всегда поддерживала его карьеру, — Вера сама не понимала, зачем говорит это. Может быть, чтобы показать матери, что без неё жизнь продолжалась? Или чтобы немного уколоть её?
Но мать только кивнула:
— Я рада. Он заслуживает счастья.
Они снова замолчали. Тишина растягивалась, становясь тягостной. Вера вдруг осознала, насколько чужими они стали друг другу. Перед ней сидела не мама, а незнакомая пожилая женщина, измученная болезнью. От прежней красивой, уверенной в себе Елены Сергеевны не осталось и следа.
— Ты устала, — наконец произнесла Вера. — Тебе нужно отдохнуть.
— Спасибо за твою... доброту, — мать с трудом подбирала слова. — Но я не питаю иллюзий. Я знаю, что не заслуживаю прощения. Просто хочу, чтобы ты знала — я всегда любила тебя. Даже когда не звонила, не писала... я всегда думала о тебе.
Вера хотела ответить что-то резкое, но промолчала. Она чувствовала себя опустошенной после этого долгого, странного дня.
— Завтра решим, что делать дальше, — только и сказала она. — Спокойной ночи.
Ночью Вере приснился сон. Она снова видела себя шестнадцатилетней, но на этот раз не в момент ухода матери, а позже — в тот день, когда она узнала о беременности. В реальности она плакала одна в ванной, боясь сказать отцу. Но во сне рядом была мать. Она гладила Веру по голове и говорила: "Не бойся, мы справимся. Ты не одна". И от этих слов становилось легче, страх отступал...
Вера открыла глаза, чувствуя, как по щекам текут слезы. Она не плакала из-за матери с подросткового возраста. Всегда сдерживала эмоции, запирала их глубоко внутри. А сейчас что-то надломилось.
Она вытерла слезы и встала. На кухне горел свет — слабый, от лампочки над плитой. Мать сидела за столом, скрючившись от боли. Перед ней лежали таблетки и стакан воды.
— Не спится? — спросила Вера, входя на кухню.
Мать вздрогнула:
— Прости, если разбудила. Боль не давала уснуть.
Она выглядела еще хуже, чем днем — изжелта-бледная, с заострившимися чертами лица. Рука, держащая стакан, дрожала так сильно, что вода расплескивалась.
Вера молча взяла чайник, поставила на плиту. Достала из шкафа банку с травяным сбором — мятой, мелиссой, ромашкой.
— От нервов и для желудка, — пояснила она, чувствуя на себе удивленный взгляд матери. — Дима собирает, он увлекается травами.
— Хороший человек, — тихо сказала мать. — Тебе повезло с ним.
— Знаю, — Вера вдруг улыбнулась первой искренней улыбкой за этот день. — Мы познакомились случайно. Я опаздывала на собеседование, торопилась и налетела на него в дверях бизнес-центра. Пролила кофе на его белую рубашку.
— И что он сделал? — в глазах матери мелькнул интерес.
— Рассмеялся. Сказал, что у судьбы странное чувство юмора — он как раз спешил на встречу с клиентом, и теперь придется идти с пятном на рубашке. А потом предложил выпить кофе вместе, раз уж мой пропал, — Вера поставила чашку с чаем перед матерью. — Мы проговорили час. Я пропустила собеседование, но зато встретила Диму.
— Это судьба, — мать осторожно отпила чай. Вера подняла глаза. Отчаяние, вина, раскаяние — всё это читалось на осунувшемся лице матери. И вдруг Вера почувствовала, как внутри что-то меняется. Не прощение — еще нет. Но готовность выслушать, понять. Возможно, принять.
— Уже поздно, — она встала из-за стола. — Тебе нужно отдохнуть. Завтра поедем к врачу, проверим, что можно сделать для облегчения боли.
— Верочка, — мать тоже поднялась, держась за спинку стула, — спасибо тебе. За то, что не выгнала. За то, что говоришь со мной.
Вера кивнула, не доверяя своему голосу. Она чувствовала себя странно — опустошенной и одновременно наполненной чем-то новым, чему пока не могла дать названия.
— Спокойной ночи, — сказала она, направляясь к двери.
— Вера, — окликнула её мать. — Я знаю, что мои слова ничего не изменят. Но я хочу, чтобы ты знала — каждый день без тебя был ошибкой. Каждый день я жалела, что не могу увидеть, какой удивительной женщиной ты стала.
Вера остановилась в дверях, не оборачиваясь:
— И правда, слова ничего не изменят, — она помолчала. — Но, может быть, у нас еще есть время... узнать друг друга заново.
С этими словами она вышла из кухни, оставив мать стоять с чашкой недопитого чая в руках и слезами, блестевшими в зеленых глазах — таких же, как у самой Веры.
За окном шел дождь, мерно стучал по карнизу. Но впервые за долгое время Вере казалось, что этот стук не нагоняет тоску, а скорее напоминает биение сердца — ровное, спокойное. И впереди, за ненастьем, непременно будет рассвет.
Еще рассказы на канале: