Парилка в бане гудела от жара, стены блестели от влаги, а воздух был густым, как суп, который варила моя мать по воскресеньям. Я сидел на верхней полке, обмотанный простыней, и смотрел, как капли пота срывались с моего носа на деревянный пол.
Напротив, развалившись, как барин на отдыхе, сидел Юра — мой друг еще со школы, с красным лицом и мокрыми волосами, прилипшими ко лбу. Рядом Витька, тощий, с острыми плечами, лениво похлопывал себя веником по коленям.
— Максим, ну ты скажи, — начал Юра, вытирая лицо полотенцем, — это ж надо так влипнуть! Они тебя, что, за банкомат держат?
Я выдохнул, чувствуя, как пар обжигает горло, и махнул рукой.
— Да ты не представляешь, Юр. Одна звонит утром: "Макс, мне туфли нужны, пятнадцать тысяч, скинь!" Другая вечером: "А где мой подарок? Ты обещал!" Обещал, ага… Я им что, олигарх какой? Злость берет — аж зубы скрипят.
Витька хмыкнул, подкинул воды на каменку — шипение разнеслось по бане, как выстрел.
— А ты их гони в шею, — сказал он, щурясь от пара. — Чего терпеть-то? Наглые, как кошки, что на стол лезут за куском мяса.
— Гнать… Легко сказать, — я покачал головой, чувствуя, как пот щиплет глаза. — Одна слезы льет, другая орет, что я "жмот и предатель". А я сижу и думаю: за что мне это? Жил себе спокойно, а теперь как в сериале каком-то дурацком.
Юра наклонился вперед, упер локти в колени, и посмотрел на меня с прищуром.
— Слушай, а как ты вообще до такого дошел? Ты ж вроде с Викой своей был душа в душу. Откуда эти… гостьи незваные?
Я замолчал, глядя на струйки воды, стекавшие по стене. Вопрос Юры — как нож в старой ране.
Вика… Моя Вика с ее теплыми руками и тихим смехом. Мы пятнадцать лет вместе прожили, двоих детей подняли. Она всегда была моей опорой — невысокая, с мягкими каштановыми волосами, которые она закручивала в пучок, когда готовила ужин.
Но последние годы что-то сломалось. Я вечно на работе, она с детьми и хозяйством, а между нами — тишина. Не ссоры даже, а пустота. И вот два года назад я сорвался.
Все началось с Кристины.
Ей было тридцать пять, мне сорок три. Познакомились случайно — она работала в кафе, куда я заскочил после смены. Улыбчивая, с яркими губами и голосом, как у певицы из старых фильмов. Я тогда устал от всего: от Викиного молчания, от счетов, от однообразия.
Кристина была как глоток воздуха — легкая, беззаботная. Сначала просто болтали, потом она попросила подвезти ее до дома, а там… Слово за слово, и я уже не мог остановиться.
Она не спрашивала про семью, не лезла в душу — просто брала, что хотела. А хотела она много: шубу, телефон, поездку на море. Я злился, но платил — будто доказывал себе, что еще на что-то способен.
Потом появилась Леся.
Эта была другая — резкая, с короткой стрижкой и взглядом, как у кошки перед прыжком. Мы пересеклись в автосервисе, где я чинил машину. Она там работала администратором, крутилась между мужиками, как пчела в улье.
Леся сразу взяла меня в оборот: "Максим, ты ж мужик видный, а ходишь в старой куртке. Давай я тебе стиль подберу!" И пошло-поехало: то ей деньги на "бизнес", то на "мечту". Я втянулся, как дурак, а она только подливала масла в огонь — то обнимет, то накричит, то снова обнимет.
— И вот я теперь как осел между двумя возами, — продолжил я, глядя на друзей. — Одна требует, другая угрожает. А я сижу и думаю: где моя жизнь-то? Вика дома, дети растут, а я тут… с этими.
Юра хлопнул себя по бедру, аж звук по бане разнесся.
— Максим, ты ж сам их прикормил! Они теперь как собаки у миски — будут лаять, пока не дашь. А Вика что? Знает?
Я сглотнул, чувствуя, как ком в горле застрял.
— Не знает. Или делает вид, что не знает. Она же умная, Юр. Иногда посмотрит на меня так… будто все понимает. А я домой прихожу — и молчу. Как трус.
Витька бросил веник на пол и повернулся ко мне, скрестив руки.
— А ты не трус? Ты ж их кормишь, этих своих. Зачем? Чего тебе не хватает?
— Не знаю, Вить, — я потер лицо руками, чувствуя, как жар давит на виски. — Может, молодости? Может, свободы? Вика — она золото, но с ней все… предсказуемо. А эти — как буря. Только буря эта меня уже достала.
Юра встал, потянулся, хрустнув суставами, и бросил мне полотенце.
— Пойдем, остынем. А то ты сейчас тут расплавишься от своих мыслей. Но скажу одно: пора выбирать, брат. Или семью, или этих… гарпий.
Мы вышли в предбанник, где воздух был прохладным, а деревянный стол пах смолой. Я сел, чувствуя, как сердце колотится — то ли от жара, то ли от разговора.
Юра прав: я сам загнал себя в эту ловушку. Кристина с ее вечными "хочу" и Леся с ее "ты должен" высасывали из меня не только деньги, но и нервы. А дома ждала Вика — женщина, которая заслуживала большего, чем мои отговорки и усталые взгляды.
На следующий день я решился.
Позвонил Кристине. Она, как обычно, начала с порога:
— Макс, ты где? Мне маникюр надо сделать, скинь пять тысяч!
Я вдохнул поглубже и сказал:
— Кристин, все. Хватит. Больше ничего не будет.
Она замолчала, а потом голос ее стал тонким, как нитка:
— Ты серьезно? Да ты без меня пропадешь, Максим!
— Не пропаду, — отрезал я и бросил трубку.
Лесе написал сообщение: короткое, без объяснений. "Прощай".
Она ответила потоком ругани, но я уже выключил телефон. Внутри было пусто, но легко — как будто с плеч сбросил мешок с камнями.
Дома Вика встретила меня молча.
Я вошел, снял куртку, сел за стол. Она поставила передо мной тарелку с супом — горячим, с запахом укропа, как я люблю. Посмотрела на меня своими серыми глазами, в которых было столько всего — и усталость, и тепло, и что-то еще, чего я давно не замечал.
— Ты сегодня рано, — сказала она тихо.
— Да, — кивнул я. — Решил… остаться дома. С тобой.
Она не спросила ничего. Просто села рядом, положила руку на мою. И я понял: вот оно, настоящее. Не буря, не крики, не требования. А тихая гавань, которую я чуть не потерял.
С того дня я начал меняться.
Не сразу, не резко — шаг за шагом. Стал больше говорить с Викой, помогать с детьми, замечать мелочи: как она улыбается, когда я хвалю ее стряпню, как зажигаются ее глаза, когда мы вместе смеемся. Кристина и Леся звонили еще пару раз, но я не отвечал. Их голоса растворялись в прошлом, как дым над баней.
А я шел вперед — к своей семье, к своей жизни. И впервые за долгое время чувствовал себя не ослом, а человеком.
Прошло несколько месяцев с тех пор, как я вычеркнул Кристину и Лесю из своей жизни. Дома стало спокойнее — не идеально, но лучше. Я старался: приходил вовремя, возился с детьми, даже начал готовить по выходным, хоть получалось криво. Вика улыбалась чаще, и я думал, что мы потихоньку возвращаемся к тому, что было раньше.
Но, как оказалось, я ошибался. И ошибался крупно.
Все началось с мелочи. Однажды вечером я заметил, что Вика слишком долго возится с телефоном. Сидит на кухне, свет от экрана падает на ее лицо, а пальцы бегают по клавишам. Я заглянул через плечо — она тут же выключила экран и бросила на меня быстрый взгляд.
— Что там? — спросил я, стараясь не звучать подозрительно.
— Да так, подруга написала, — ответила она, пожав плечами, и ушла в спальню.
Я тогда не придал значения. Мало ли, женские дела. Но потом таких "мелочей" стало больше. Она начала задерживаться после работы — "заседание", "надо отчет доделать".
Одежда сменилась: вместо привычных свитеров появились блузки с вырезом, юбки чуть короче обычного. А однажды я нашел в ее сумке духи — резкие, с ноткой чего-то терпкого, совсем не в ее стиле. Вика всегда любила легкие цветочные ароматы, а тут — как будто чужая женщина в нашем доме завелась.
Я молчал. Думал, может, придумываю. Но внутри уже копилось что-то тяжелое, как камень на дне реки.
А потом все рухнуло.
Был пятничный вечер. Я вернулся с работы раньше, чем обычно, — хотел Вику в кафе сводить, наладить все окончательно. Захожу домой, а в квартире тихо. Детей у бабушки оставили на выходные, и я ждал, что Вика будет дома. Но ее нет. На столе записка: "Ушла к подруге, вернусь поздно". Почерк торопливый, будто писала на бегу.
Я сел на диван, чувствуя, как внутри все сжимается. Часов в одиннадцать позвонил ей — телефон выключен. К полуночи я уже не выдержал. Набрал Юре.
— Юр, привет, — голос у меня дрожал, хоть я и старался держать себя в руках. — Ты Вику не видел? Она сказала, что к подруге пошла, а я… не знаю, где она.
Юра помолчал, потом кашлянул в трубку.
— Максим, я… Слушай, не хотел тебе говорить, но видел я ее пару дней назад. В центре, у "Огней". Она с каким-то мужиком была. Высокий такой, в пальто. Они в машину садились.
Я замер. В ушах зазвенело, как будто кто-то тарелку рядом разбил.
— Ты уверен? — выдавил я.
— Да, брат. Уверен. Прости, что сразу не сказал. Думал, может, ошибка.
Я бросил трубку, не попрощавшись. В голове — карусель. Вика. Моя Вика. С кем-то. После всего, что я сделал, чтобы вернуться к ней, чтобы исправить свои ошибки. Я вскочил, схватил куртку и выбежал на улицу.
Ноги сами несли меня к машине, хотя я даже не знал, куда ехать. Просто сидеть дома и ждать было невыносимо. Руки тряслись, пока я заводил двигатель, а в голове крутился голос Юры: "Высокий такой, в пальто".
Кто он? Откуда взялся? И главное — почему Вика? После всех этих месяцев, когда я думал, что мы снова становимся семьей?
Дождь барабанил по стеклу, размазывая огни фонарей в длинные полосы. Я поехал в центр, к тому самому "Огням" — кафе, где Юра видел ее. Может, глупо, может, она давно ушла, но я должен был что-то делать. Остановился у тротуара, заглушил мотор и просто сидел, глядя на вход. Люди заходили и выходили: парочки, шумные компании, кто-то с зонтами, кто-то без.
А потом я увидел ее.
Вика вышла из дверей, смеясь. На ней было то самое пальто, что я подарил ей на годовщину, — темно-синее, с широким воротником. Рядом шагал он. Высокий, как и сказал Юра, в черном пальто и с легкой сединой на висках.
Они остановились у машины — какой-то блестящий внедорожник, явно не дешевый. Он открыл ей дверь, она села, и через секунду они уехали. Я даже не успел выскочить, крикнуть, остановить. Просто смотрел, как задние фонари растворяются в темноте, а во рту пересохло, как будто песка наелся.
Домой я вернулся под утро. Вика уже была там — спала, свернувшись под одеялом, как ни в чем не бывало. Я стоял в дверях спальни, глядя на нее. Ее волосы разметались по подушке, лицо спокойное, почти детское. И я вдруг понял, что не знаю эту женщину. Пятнадцать лет вместе, а она стала чужой. Или это я ее такой сделал?
Утром она проснулась, как обычно. Зевнула, потянулась, бросила на меня сонный взгляд.
— Ты чего такой хмурый? — спросила, наливая себе кофе.
Я молчал, сжимая кружку в руках так, что пальцы ныли. А потом не выдержал.
— Где ты была вчера? — голос вышел резкий, как удар.
Вика замерла, ложка с сахаром повисла в воздухе. Посмотрела на меня — сначала удивленно, потом с какой-то холодной искрой в глазах.
— Я же сказала. У подруги.
— У подруги, значит? — я встал, чувствуя, как ярость кипит внутри, как лава в вулкане. — А я тебя видел, Вика. У "Огней". С мужиком каким-то. Кто он?
Она поставила кружку на стол — медленно, аккуратно, будто боялась ее разбить. А потом подняла на меня глаза, и в них не было ни страха, ни вины. Только вызов.
— А ты как думаешь, Максим? — сказала она тихо, но каждое слово било, как молоток. — Ты же два года по своим Кристинам и Лесям бегал. Думаешь, я слепая? Думаешь, я не знала?
Я открыл рот, но слова застряли. Она продолжала, и голос ее дрожал — не от слабости, а от злости, которую она, видно, долго держала в себе.
— Я молчала, потому что детей жалела. Потому что семью сохранить хотела. А ты… Ты домой приходил, как на каторгу, и думал, я ничего не чувствую? Так вот, Максим, я тоже живая. И мне тоже хочется, чтобы меня любили. А не просто терпели.
— Так ты… что, мстишь мне? — выдавил я, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
Вика усмехнулась — горько, почти зло.
— Нет, Максим. Я не мщу. Я живу. Его зовут Андрей. Он не требует, не унижает, не бегает от меня. Он просто рядом. А ты где был, когда я тебя ждала?
Она замолчала, отвернулась к окну. А я стоял, как громом ударенный. В голове шумело, мысли путались. Я был в ярости — хотел орать, бить кулаком по столу, выгнать ее прямо сейчас. Но под этой яростью было что-то еще — стыд, тяжелый, как мокрый песок.
Она права. Я сам все разрушил. Два года я гнался за своими "бурями", а Вика терпела, ждала, пока я одумаюсь. А теперь она нашла того, кто дал ей то, что я не смог.
Весь день я ходил как потерянный. Злость то накатывала волной, то отпускала, оставляя пустоту. Я представлял этого Андрея — высокого, уверенного, с его чертовым внедорожником.
Хотел найти его, вмазать ему по лицу, доказать, что Вика моя. Но потом садился на диван, смотрел на ее вещи — старую сумку на полке, тапочки у двери — и понимал: она уже не моя. Может, давно не моя.
Вечером я снова позвонил Юре. Он выслушал молча, только сопел в трубку.
— Ну и что делать будешь? — спросил он наконец.
— Не знаю, Юр, — честно ответил я. — Орать хочется. А смысла нет. Она меня зеркалом ткнула — вот, мол, посмотри на себя. И я смотрю… и не нравится, что вижу.
— А дети? — Юра кашлянул. — Их-то как делить будете?
Я сглотнул. Дети. Машка и Сережа. Они еще маленькие, но все чувствуют. Как я им объясню, что папа с мамой теперь не вместе? Что я сам все сломал, а мама просто устала ждать?
— Не знаю, — повторил я. — Надо с ней говорить. Спокойно. Если получится.
Когда Вика вернулась, я ждал ее на кухне. Она вошла, бросила сумку на стул, посмотрела на меня устало.
— Ну что, Максим? Кричать будешь?
— Нет, — сказал я, глядя ей в глаза. — Не буду. Давай поговорим. О нас. О детях. О том, что дальше.
Она кивнула — коротко, без лишних слов. Села напротив. И мы начали говорить. Не орать, не обвинять — просто говорить. Это было больно, как будто ножом по живому резали. Но я понимал: это мой шанс. Не вернуть ее — вернуть себя. Стать человеком, а не тенью, которая мечется между прошлым и настоящим.
Вика изменилась. Я тоже. И теперь нам предстояло понять, сможем ли мы идти дальше вместе — или каждый пойдет своей дорогой. Но одно я знал точно: больше никаких бурь. Только правда. Даже если она горькая, как этот кофе, что остыл между нами на столе.
Разговор на кухне стал первым из многих.
Мы сидели часами, разбирая нашу жизнь, как старый чемодан, полный пыльных вещей — что-то оставляли, что-то выбрасывали. Вика говорила спокойно, но твердо: она устала быть запасным вариантом, устала от моего молчания, от моих уходов и возвращений.
Я пытался объяснить, оправдаться, но каждый раз слова звучали пусто, как эхо в пустой комнате. В глубине души я знал — она права. Я сам вырыл эту пропасть между нами, а теперь она просто шагнула через нее туда, где ее ждали.
Андрей, как оказалось, был ее коллегой — юристом из соседнего отдела. Старше меня на пару лет, разведенный, с дочкой-подростком. Вика не вдавалась в подробности, но я видел, как ее глаза теплели, когда она упоминала его. Это была не просто месть — она действительно нашла в нем что-то, чего я ей не давал. И это жгло сильнее, чем любая злость.
Через пару недель я съехал.
Собрал вещи в две сумки — одежду, бритву, пару книг — и перебрался в съемную однушку на окраине. Дети остались с Викой, но я забирал их на выходные. Машка, наша семилетняя дочка, каждый раз спрашивала: "Пап, ты вернешься?"
А я только гладил ее по голове и говорил: "Мы с мамой всегда будем вас любить, даже если живем отдельно". Сережа, ему четыре, просто молчал и цеплялся за мою руку, когда я уходил. Это рвало сердце на куски, но я держался — ради них.
Развод оформили быстро.
В суде мы стояли молча, подписали бумаги, разошлись. Вика даже не посмотрела на меня, когда выходила из зала. А я остался, глядя на пустую скамью, и думал: вот и все. Пятнадцать лет — и точка. Как будто кто-то выключил свет в доме, где я жил всю жизнь.
Вика с Андреем начали жить вместе через пару месяцев. Юра рассказывал, что видел их в парке — она смеялась, он нес ее сумку, а дети бежали впереди. Я слушал и чувствовал, как внутри все сжимается, но уже не от ярости, а от чего-то другого — тоски, смешанной с облегчением. Она была счастлива. А я… я учился жить заново.
Первое время было тяжело.
Одиночество давило, как бетонная плита. Я брал сверхурочные, чтобы не сидеть в пустой квартире, где тишина звенела в ушах. Ночами вспоминал Кристину и Лесю — их крики, их требования — и понимал, что сам посадил себя на эту карусель. А потом потерял Вику, которая была настоящей. Это было как удар под дых, но я не злился на нее. Злился на себя.
Однажды я встретил ее случайно — в супермаркете. Она стояла у полки с крупами, выбирала гречку. Я замер, не зная, подойти или уйти. Но она сама обернулась, заметила меня. Улыбнулась — не натянуто, а просто, как старому знакомому.
— Привет, Максим, — сказала она, поправляя волосы. — Как дела?
— Нормально, — кивнул я, чувствуя, как голос садится. — Ты как?
— Хорошо, — ответила она, и в глазах ее мелькнуло что-то теплое. — Дети про тебя спрашивают. Приходи в субботу, если хочешь. Они будут рады.
— Приду, — сказал я, и мы разошлись. Никаких сцен, никаких упреков. Просто два человека, которые когда-то были всем друг для друга, а теперь — просто частью прошлого.
Я начал меняться. Не сразу, не картинно, а медленно, как дерево, что пускает новые ветки после зимы. Бросил пить по вечерам, записался в спортзал — не для вида, а чтобы выгнать из головы лишнее. Стал больше времени проводить с детьми: водил Машку на танцы, учил Сережу кататься на велосипеде. Они стали моим якорем, тем, что держало меня на плаву.
Юра как-то заехал ко мне с пивом, сел на диван, оглядел мою скромную берлогу.
— Ну что, Макс, — сказал он, отпивая из бутылки, — выкарабкался?
— Пытаюсь, — усмехнулся я. — Жизнь, Юр, она как дорога — споткнешься, упадешь, а потом встаешь и идешь дальше. Главное — не стоять на месте.
Он кивнул, хлопнул меня по плечу.
— Молодец, брат. А то я уж думал, ты совсем пропал.
Вика осталась в моей жизни — как мать моих детей, как напоминание о том, что я потерял и что еще могу исправить. Она была счастлива с Андреем, и я научился это принимать.
А я… я шел своей дорогой. Один, но уже не пустой. Впереди будет много — работа, дети, может, когда-нибудь новая любовь. Но теперь я знал точно: больше никаких бурь, никаких иллюзий. Только правда, шаг за шагом.
И в этом была моя свобода. Горькая, но честная. Как ветер, что дует в лицо, когда идешь против него, но все равно не останавливаешься.