Эта идея зародилась в моей голове в теперь уже далёком – куда спешишь, время? – 2013 году, когда я впервые в жизни смотрел отечественный фильм ужасов «Гонгофер».
Сюжет основан на народном поверье о том, что песня жаворонка столь волшебна, что ей по весне внимает даже бог на небе.
Вот и в моей книге старый волхв, переживая нелёгкие годы кровавого крещения Руси призывает птицу жаворонка – кто выпустит жаворонка в небеса, того услышат боги и выполнят любое желание.
Первым таким счастливцем стал бывалый ратник, знававший самого князя Святослава Игоревича.
Здесь я, пожалуй, процитирую соответствующий эпизод (в своё время данный отрывок походил немного по интернетикам, я отправлял его, по просьбе составителя, для сборника «Ярая ватага», который так и не вышел в свет):
Старый широкоплечий воин в шлеме, при кольчуге и прочем ратном снаряжении со злостью вышагивал у ярко пылавшего костра взад-вперёд по повторявшейся траектории. За его спиной развевался тяжёлый плащ, на поясе мерно, в такт энергичному шагу, покачивался спрятанный в ножны меч. Близ костра, потупив взоры, сидели прямо на земле, жались друг к другу старики, бабы и детишки. На расстеленных плащах лежали раненые: кто беспокойно ворочался, что-то бормотал, а кто уже затих, готовый к тому, что его душа вот-вот отлетит.
– Не понимаю, – рычал, будто рассерженный зверь, воин. – Не понимаю…
Он остановился, резко обернулся, упёрся пылающим взором в седовласого волхва, молча стоявшего подле, оперевшись на резной посох.
– Скажи мне, Мудрый, почему же я не могу дать отпор?! Ведь это враги, враги! Исстари у нас говорилось: русин или христианин*. Уже не наши, уже не свои! Они нападают на всех, кто не хочет забыть своих Богов, кто не покорился их мёртвому богу!
– Золото затмило их взоры, золото и власть, – устало проговорил волхв.
– Это не оправдание! – рявкнул воин, рванул меч из ножен, шумно выдохнул через нос и задвинул клинок вновь.
– Не оправдание, – с грустью согласился волхв. – Но коли эта чума поразила самое сердце Руси… что ж… Это болезнь. Раз уж мы её допустили, то должны ею переболеть. Нам остаётся показать нашим Богам, что мы достойны Их, не отступимся и не отречёмся под страхом смерти или боли, огня и меча.
– Я не понимаю твоих слов, Мудрый. Я воин, мой удел разить врага!
– Настоящий враг внутри, а не снаружи, он проторил чёрные тропки в сердца наших же родичей и брызжет своим ядом из их ртов. Мы взяли силой оружия Царьград, мы победили хазар, но… но против хитрости и обмана мы не очень-то устойчивы – слишком честны были наши пращуры. Ложью враг развратил наши души, искусил золотом, приучил к праздности. Сколько людей приняли на шеи свои это ярмо, знак смерти? Многие сопротивляются, да… Но многие и подняли руку на своих вчерашних родичей, желая возвыситься среди равных. Ты умелый воин, то мне ведомо. Быть может, ты стоишь целой дружины отступников и изведёшь в поединке не один десяток ворогов, но… что с того?
– Как что с того?! Месть, Мудрый, месть!
– Месть, – вздохнул волхв. – Скажем, я призову Богов, передам им любое твоё пожелание, и они его исполнят. Чего бы ты попросил?
Воин красноречиво схватился за рукоять меча и снова рванул клинок из ножен, красноречиво и кровожадно лязгнув.
– Ну изведём мы их всех подчистую, и что с того? Сколько нас останется, сохранивших верность своему роду и Богам? Отразим тех, кто грекам продался, немецкие крестители вернутся, которых князь Светослав прогнал, – а они ещё более лютые. Их изведём – с Востока иноверцы пожалуют. Слишком богаты наши земли, а единства народам славянским не достаёт. Нет, воин, не кровь мы проливать должны, а сохранить нашу веру вопреки заморской религии. Боюсь, беда сия в том, что люд наш не Богов почитать захотел, а поклоняться тем благам, что они дать могут. Но так уж заведено, что после дня наступает ночь, и только от нас зависит, доживём ли мы до утра, увидят ли наши очи рассвет…
– Не для моего уха речи таковые, – покачал облачённой в шлем головою воин.
– А для чьего же? Не ты ли обряды воинские блюдёшь, неся имя Перуново на острие своего клинка?
– Несу, волхв, блюду.
– Вот тебе и должно пронести те обряды сквозь года.
– Какие года, волхв? Я, конечно, крепок и телом, и умом, и духом, но уже стар. Я помню князя Светослава Хороброго, помню его славную дружину, я бил и хазарина, и грека…
– Мы вернёмся, воин, все мы – те, кто не отказался от Своих Богов: убитые старики и бабы с детишками, те, кто осмелился поднять оружие против княжих дружинников да наёмников, и загубленные волхвы… Все мы вернёмся, воин, может, через тысячу лет, но вернёмся. А значит, кто-то должен избежать сечи и пронести нашу веру сквозь века, сберечь её ростки, чтобы мы, вернувшись, снова вырастили из них могучие деревья, которые дадут нам кров и пищу…
– Я стар, волхв, я слишком стар…
– Ты говоришь лишь о телесной оболочке, воин, но и она может прослужить тебе ещё хоть тысячу лет и зим.
– Но… как?
Волхв протянул десницу. На раскрытой ладони сидел, нахохлившись, жаворонок, которому попросту неоткуда было взяться. Воин слыхал об ухищрениях странствующих греческих проповедников, когда поднимали с земли камень, сжимали его в кулаке и якобы превращали сначала в куриное яйцо, а потом в цыплёнка, которых прятали в широких рукавах своих чёрных одеяний. Ловкость рук да отвлечение внимания очевидцев лживыми речами – вот и вся цена такого «чуда». Здесь же было абсолютно другое, жаворонок словно из воздуха соткался.
– Говорят, жаворонок поёт так сладко, что даже Боги не способны устоять перед этой песней и обращают взоры свои с небес на землю, – промолвил волхв. – Ты достойный человек, воин. Ты вправе обратиться к Ним с просьбой. Только не ошибись…
Повинуясь жесту волхва, воин оставил в покое свой меч, предоставив ему спокойно висеть в ножнах на поясе, и осторожно принял в свои сложенные ковшом ладони птицу. Постоял, глядя на неё, а потом подкинул вверх.
Жаворонок взмыл ввысь, быстро работая небольшими крылышками, запел. И с тревожных, тёмных почти как ночью небес, пробив в тяжёлой завесе туч и дыма от выжженных деревень прореху, протянулся солнечный луч, упал прямо на чело воина, ровно ласковая отеческая длань.
Воин опустился на одно колено, чуть склонил непокорную голову.
– Боги мои Родные, – прошептал он, внезапно осипнув не то от волнения, не то от захлестнувшего всё его существо чувства некоего благоговения. – Отмерьте мне такой срок жизни на этой земле, чтобы смог я сохранить веру нашу, пронёс имена Ваши сквозь тьму заморского обмана до того времени, когда люд наш прозреет. Помогите мне, Родные, не оставляйте в этом деле.
Брешь в мрачной пелене, сковавшей небеса, ровно лёд реку, затянулась, но солнечный луч не погас – он остался гореть в сердце воина. Поначалу тот сомневался в правильности своей просьбы, ибо, будучи воином от пят до кончиков усов, он предпочёл бы расправу над предателями и врагами, но… но вскоре он понял, что совершил верный выбор.
Ничто не делается просто так. И если Боги допустили такое немыслимое дело, в ходе которого погибла треть населения Руси, значит, на то есть свои причины. Значит, настала пора проверить веру на прочность огнём и мечом, ибо, как сказал волхв, всё больше народу уж не Богов чтят, а благам поклоняться желают. Значит, и впрямь не хватает славянам сплочённости. Солнце удалилось на покой – настала ночь…
Примечание
* В договоре Олега Вещего с Византией от 907 года ясно прописано: «Русин или христианин».
И впрямь долго прожил старый воин, Запорожскую Сечь застал, где прослыл славным характерником, а там и на Кубань, вместе с другими запорожцами, перебрался – там, в станице, прозвали его дед Ведун.
Однажды к деду Ведуну привели мальчика, которому часто снился всадник в белой епанче на белоснежном коне. Взял характерник паренька в ученики: и саблей владеть научил всем на диво, кому на зависть, а кому и на смерть, и знаниями тайными поделился, и даже имя второе дал – Ярый Багрянец.
Вот только тревожило деда Ведуна, что служба парню уготована не где-нибудь, а в Собственном Его Императорского Величества Конвое. Это стольный град и сопутствующие искушения, к ним ученик характерника вряд ли готов окажется, а ведь скоро в руки ему попадёт тот самый жаворонок.
И впрямь, в злачном салоне Ярый Багрянец проигрывается в карты зловещему горбуну и остаётся должен ему одно желание. Желание озвучено, когда казак готов выпустить чудо-птицу в небо и высказать богам свою просьбу: просить только для себя. Карточный долг – дело чести, и просит ученик характерника дожить до встречи с третьим избранным, защитить его от зла и обмана.
Силы зла опасаются жаворонка, опасаются, что прозвучит желание, которое принесёт их власти конец.
В мрачном подземелье, на трухлявом деревянном троне, поросшем грибами, сидит старик в чёрной рясе – Ригор Мортис. К нему попадают подполковник полиции Крестник с супругой, пройдя через ржавую дверь с надписями готическими шрифтом...
У Крестника погибла маленькая дочь – и Ригор Мортис сотворяет её подобие из мёртвой плоти, и полицейский подполковник остаётся ему должен. Вот только много ли счастья принесёт такая «дочка», для «возвращения» которой понадобился труп?
Обо всём этом повествует первая книга, которая называется «Пленение характерника». К слову, обложка у неё получилась неудачной (мой первый опыт использования графического планшета для оформления обложки), в издательстве напутали с разрешением, и рисунок получился «мыльный», а вокруг жаворонка можно разглядеть квадрат, которого в исходном варианте не было.
Но что есть, то есть...
А вот, кстати, аннотация к книге из моего сообщества ВК:
Александру Крестнику всего сорок, он успешен, служит в чине подполковника полиции, занимая должность начальника отдела данной правоохранительной службы, имеет высокопоставленных покровителей, немалую зарплату и ещё более солидные неофициальные источники дохода. Он женат именно на той женщине, которую полюбил, и которая ответила ему взаимностью. Всё далось подполковнику легко и просто, но ведь отпущенный запас счастья, отмеренный человеку, зачастую не бывает безграничным – дочь Крестника, ребёнок талантливый и незаурядный, угасает на четвёртом году жизни из-за пустячной, казалось бы, болезни, от которой почти никто не умирал.
И тогда жена Александра приводит мужа во двор со старыми и мёртвыми деревьями, где живут одни старики, носящие на себе печать скорой смерти, и царит безнадёга. На рыжей от коррозии двери подвала аккуратно выведены гвоздём строгие буквы готического шрифта: «Каждый человек имеет лимит на счастье. Если лимит превышен, то из жизни человека уходит другой человек, который ему дорог. Кто сможет помочь, если этот человек ушёл из жизни? Я».
За этой дверью – то, что там находиться никак не может: изрядной длины винтовая лестница, околевшей змеёй обвившаяся вокруг каменного столпа, ведущая в просторную пещеру. Там, в уродливом гниющем кресле, вырубленном из ствола колоссального дерева, восседает высокий ссохшийся старик в чёрной рясе.
Он предлагает подполковнику сделку: скоро в руки подчинённых Александра Крестника попадёт некий человек – от начальника требуется ограничить его свободу до определённой даты. Сам же старик обещает «собрать чадо заново». Потребуется лишь сделанный незадолго до смерти фотоснимок ребёнка и чьё-нибудь мёртвое тело, ибо «ничто не берётся из ниоткуда и не исчезает бесследно».
Кто же тот человек, чем-то насоливший старику в рясе или как-то способный расстроить его неведомые планы?
Он родился в солнечной кубанской станице – давно, столько в наш век не живут обычные люди. Его отец – бывалый воин, прошедший через горнило немалого количества битв, а наставник, по слухам, был в Запорожской Сечи самым настоящим характерником. При рождении его назвали Еремеем, но он предпочёл имя Ярый.
И аннотация оттуда же ко второй книге трилогии, которая называется «Кома»:
Сверхъестественные силы используют людей как фигуры в шахматной партии, расставляя на доске грядущего противостояния. Одной из них становится молодой поэт, терзаемый болезненным чувством собственной избранности и мрачными, пугающими грёзами, пропитанными мнимой эстетикой бесконечного процесса умирания. По пути из готического клуба «Форзи», вследствие принятого зелья и падения с высоты собственного роста, он впадает в кому, где видит себя на маленьком хуторе, соседствующим со зловещей мельницей – обителью чёрного волшебника.
Поэт становится объектом исследования для экстрасенса, которого весьма занимает непростой вопрос: что же видят в коме?
Да, этот самый поэт выбран в ученики самим Ригором Мортисом, зловещий старик намерен научить его тому, как убить характерника.
А что же с третьей книгой? Трилогия же...
Её я ещё не написал, хотя есть черновик с первой главой. Иногда кажется, как-то уж я вырос, и вся эта эпопея мнится мне слабой и по-своему детской...
Но когда-нибудь я к ней вернусь!