С каждым днём канонада становилась громче. Вечерами двое оставшихся рядом с Павлом пленных пили понемногу и вспоминали свою довоенную жизнь.
Говорили всё время о побеге, но утром опять шли на строительство кирпичного завода.
"Лютый февраль" 53 / 52 / 1
Павел не знал, где он находится. Как попал в плен, так совсем потерял себя в этом мире.
Он не знал, в какой стороне его дом, как называется деревня, в которую он попал сначала. Не знал название и нового места. Сомневался, что это та же самая деревня. Поскольку контингент немцев был разный, да и пленные были незнакомы.
Вечером ему доставалось немного смоченного в воде, а иногда и в молоке, хлеба. Молоко приносили сердобольные деревенские женщины. Немцы разрешали подкармливать пленных, поскольку испытывали продовольственную проблему.
— Бежать надо сегодня! — Геннадий каждый вечер говорил об этом Фоме. — Один уже отмучился. Заставят его хоронить. Ещё и спрашивают, гады: «Где хоронить вашего бойца?» Душевные какие!
Иные в яму сбросят и живьём. Повезло нам, Фома, с немцами. Жрать дают, пить дают, с бабами встречаться дают. В сарае этом тепло, сена много. Работай себе и работай… Только вот выбраться бы к своим. Я уже о семье думать боюсь… Забывать их лица стал. Может это и к лучшему…
Фома чаще отмалчивался. По разговорам Павел понял, что Фома жадный и всегда недовольный.
Через три дня сильный грохот разбудил Павла и пленных.
— Бежим, — крикнул Геннадий, — бежим.
Дверь сарая открылась со скрипом и закрылась. Павлу стало страшно.
Он пытался с помощью рук ползти, но ничего не выходило. Сильная боль сидела внутри огненным стержнем и выжигала всё живое.
Кто-то вошёл в сарай.
— Шнеле! Там рюсский, один. Второй мёртв. Тащите этого на улицу. Всего пятнадцать неходячих. Куда с ними отступать?
— Bringt die Frauen aus dem Dorf, lasst sie ihre Ehemänner mitnehmen. Wir müssen uns zurückziehen. Wir nehmen die mit, die wir mitnehmen, die werden wir erschießen, wenn sie es nicht verstehen!
(Баб ведите из деревни, пусть забирают своих мужей. Нам отступать надо. Ходячих с собой возьмём, этих застрелим, если не разберут!)
У Павла сердце стучало бешено.
Один из немцев потащил его за руки к выходу. На улице было бело. Снег хрустел под спиной.
— Тащи туда! — услышал Павел русскую речь без акцента.
Немец затащил Павла в другой сарай. Положил рядом со стонущим бойцом. Его стон всё переворачивал внутри Павла.
«Смотрины» немцы устроили в обед.
— Осталось двенадцать, трое умерли, — громко оповещали по-русски.
— Чего ты в меня тыкаешь?! — возмутился какой-то пленный. — Жив я ещё…
В первый день пришли шесть женщин.
Они перешагивали пленных, вглядывались в их лица.
— Нет здесь моего мужа, — произнесла молодая женщина.
— А мой есть! Вот он, Ёсечка! Вот, живёхонький. Ничего, в родных стенах на ноги поставим.
— Nimm es! Und geh schnell! (Забирай! И уходи побыстрее!) — грозно командовал немец.
Переводчик давал женщине указания.
— А как я его заберу?! — испуганно спросила женщина.
— Сани тащи, — подсказали ей.
— Так лошади нет!
— Так сама впрягись, или тебе уже муж не нужен?
— Нужен, нужен, сейчас вернусь, — выпалила женщина.
Другие продолжали разглядывать пленных.
Немцы нервничали.
— Не ваши? Валите отсюда! Других позовём.
Привели ещё шесть женщин.
Все они были разного возраста.
Та, которая шла первой, ткнула пальцем в уже названного Ёсечкой и произнесла:
— Мой!
Немцы засмеялись. Павлу было не по себе. «Как можно было додуматься до такого? — размышлял он. — Как можно чужой жене отдать незнакомого мужика? Как?»
А потом поругал себя за такие мысли. Ведь это был шанс на спасение.
Когда женщины вглядывались в его лицо, он старался улыбаться. Но его не выбирали.
— Ой, ошиблась, не на того показала! — проворковала женщина. — Вот же мой. Санька, давай домой. Заждались родненького.
Всего в тот день забрали троих.
Остальные лежачие пленные рыдали.
Это было невыносимо слушать. К вечеру канонада утихла, и немцы радостно ликовали. Видимо, сегодня победа была на их стороне.
На следующий день смотрины были с утра.
Пришла та, которая вчера сказала, что нет её мужа среди пленных. Её не пустили. Вторую попытку не дали. Она плакала, умоляла её пустить, мол обозналась, выглядят пленные плохо. Но немцы не уступили. Так она и ушла домой.
Утром привели троих довольно молодых девиц.
Вот две уже разглядели Павла. Не понравился, видимо. А он так хотел, чтобы и на него указали. И вдруг третья присела рядом, долго всматривалась в его лицо. Потом встала. Так же долго сидела рядом с другим. Потом вернулась к Павлу. Её лицо было довольно смуглым. Но что-то знакомое мелькнуло в этом взгляде.
Это была она! Девушка из воображения, которое мучило с детских лет. Это о ней он писал:
— А февраль был лютым и сердитым,
Ты стояла у окна светёлки.
Ванька черномазо-неумытый
Загонял единственную тёлку.
Павел зажмурился, потом опять открыл глаза. Это была именно она!
И он не придумал это сейчас для своего успокоения.
— Вот мой муж! Его зовут Павел! — громко сказала девушка, указав на Павла.
Павел от удивления открыл рот и подумал: «Откуда она знает моё имя?»
— Gut! (Хорошо!)
Почему-то именно ей немец помог вынести Павла из сарая.
Немец был невысокого роста, но плечистый. Павел удивлялся, с какой лёгкостью он схватил его. Нёс словно ребёнка. Но на снег бросил небрежно, с отвращением, словно испачкался.
От падения Павел завыл. Боль в спине давала о себе знать страшными муками.
Девушка припала к Павлу, провела по мокрому лбу горячей ладонью.
— Тихо, тихо… Полежи тут, я скоро вернусь.
Павлу казалось, что прошла целая вечность.
Уже стало как будто темнеть, немцы сновали рядом с ним. Никто не подошёл. Звуки взрывов изредка нарушали тишину.
Девушка, назвавшая Павла своим мужем, тащила его домой на санях.
Сани были короткие, ноги Павла волочились по снегу.
Дома она с помощью мальчика лет десяти переложила его на носилки.
— Был у нас бычок, — говорила она, — Сенькой его звали. Так вот он упал с обрыва и переломал себе всё. Так мой Павлуша носилки для него смастерил, и из оврага мы вдвоём этого бычка притащили домой. А носилки так и не разобрал, руки не дошли. Вот и пригодились они.
Павлу всё казалось сном.
Когда спасительница прикрикнула на мальчишку:
— Ванюшка, поосторожнее неси! Больно бойцу.
«Ванька черномазо-неумытый…» — Павлу показалось, что его тело покрылось холодным потом, от этого даже стал замерзать.
Это сразу заметила спасительница, прикрыла его одеялом.
— Меня зовут Полина. Отдыхай. Завтра рассмотрю тебя при свете. Буду лечить. Пашку моего фрицы убили в первые дни войны. А похоронку получила только на днях. Будешь у нас Павлом. Запомни и не перепутай. Вдруг немцы передумают, начнут допрашивать. А зовут-то тебя как?
— Павел…
Полина улыбнулась:
— Ну мне-то можно и не врать.
— Я и вправду Павел. Павел Андреевич.
— Ну что ж, вот как бывает. Ванюш, переодень бойца в папкину одежду. Мне как-то неловко его нагим видеть. А ты с папкой в баню ходил, справишься.
Ванюша был таким же смуглым, как и мать. Вокруг губ и под глазами смуглость была темнее, отчего мальчик казался неумытым.
Старую одежду с Павла он срезал ножницами. Потом долго протирал тело тёплым влажным полотенцем.
Когда натягивал на него штаны, Павел закричал от боли. Мальчик сначала отскочил от кровати, испугался. Потом подошёл и натянул всё же на Павла штаны.
— Дядя, — спросил мальчик, — а правда говорят, что немцы такие же люди как и мы? Или у них под фуражками рога как у чертей?
Павел тяжело вздохнул и произнёс:
— Есть и рогатые…
