Проза поэта, путеводитель по творчеству Андрея Платонова и роман-калейдоскоп.
Геннадий Алексеев. «Зеленые берега». Роман. Издательство «Советский писатель. Ленинградское отделение», 1990
Петербург — место мистическое; неизвестно, существует ли город на самом деле и сколько сейчас там на городских часах. И по каким законом течет время. Поэтому и случилось в таком городе чудесное происшествие: встретились влюбленные из разных времен и почти не расставались целый год. Роман «Зеленые берега» — о любви, о любви великой. И о смерти, как всегда, внезапной. Похоже, автор пишет о себе, ничего не придумывая: поэт, что с него взять. Со временем всегда все сложно, а пространство — вот оно, перед глазами; многие видели красивые фотографии с дворцами и парками. И описания города у Алексеева хороши, да это и есть его основная профессия, архитектура, ею он живет; стихами мало что заработаешь.
Роман многослойный, написан тщательно. Скорее всего, без надежды опубликовать когда-либо, такие времена случаются. Это придает дополнительные силы, за текст ни перед кем не надо отчитываться и оправдываться. Проза переходит в свободный стих разной плотности. Есть и краткое, но тонкое рассуждение о том, как писать романы. Временами в романе проявляется атмосфера Достоевского и Гоголя. Книга местами ироничная, но добрая: обычно авторы, подбирающие точные эпитеты и строящие не совсем простые метафоры, бывают злее. Хотя собственно верлибры Геннадия Алексеева, конечно, более суровые.
Со знанием материала описаны архитектура, атмосфера и быт начала и конца века прошлого. И есть еще несколько слоев, каждый читатель заметит то, что ему интересно и известно. Женщина-фараон Хатшепсут. Филодендрон — домашнее растение-мужегон. Есть слой символический. Официально в подземном царстве Аида протекают пять рек, одна другой страшнее, Ахерон, Коцит, Лета, Стикс и Флегетон. Выпившие из Леты забывают все земное. В некоторых поздних учениях упоминается и шестая река — Мнемозина, вода из нее дарит всезнание и бесконечную память. Но мало кого подпускали к берегу реки.
«…Будто стоим мы с вами над красивой рекой с высокими зелеными берегами. Река неширокая, но видно, что глубокая, — отмелей нет, камыши у берегов не растут, и вода такая темная, тихая…»
Герои романа были у реки бесконечной памяти. Какая разница, во сне, не во сне. Зеленый цвет — символ жизни. Поэтому и «Зеленые берега».
«…Это очень смешная речка. У нее нет устья, она никуда не впадает. И она никуда не течет. Она неподвижна…»
Вообще, роман требует развернутой рецензии, он из таких.
«— А далеко ли течет эта речка? / — Нет, недалеко. Еще километра полтора, и конец. / — А что же там, в конце? / — А вот увидите!»
«Вино выпито. Теперь встаю я. Теперь я иду к стойке и возвращаюсь с бутылкой гурджаани.
— И все-таки, что же это было? — спросит он как-то, разглядывая дно стакана. — Затмение ума? Особая, редко встречающаяся форма безумия, в котором есть логика, есть система, есть гармония и красота? Уникальная, изумительная, прекраснейшая форма безумия, которая встречается раз в тысячелетие и потому неизвестна еще медицине? Или это были галлюцинации, это был сон наяву? Сон, в котором все так четко, так выпукло, так реально, до неестественности реально, реальнее, чем сама реальность? Долгий сон с продолжениями, с захватывающим сюжетом и с продуманной до мелочей композицией? Многосерийный цветной, широкоформатный, стереофонический и стереоскопический сон? Или это эксперимент неведомого гипнотизера, обладающего чудовищной силой внушения, от которой нет никакой защиты? Но почему именно я избран объектом для гипнотических манипуляций? Почему именно я погружен был в иную жизнь и обречен был наслаждаться в ней и страдать? Или со временем что-то стряслось? По какой-то таинственной причине оно вдруг расслоилось, перекосилось, пласты его сдвинулись, между ними образовались пустоты, и прошлое стало просвечивать сквозь настоящее? А если время — цепь, то оно, вероятно, запуталось, завязалось в узел, и далекие его звенья внезапно оказались рядом? Что же, что это было?
— Все очень просто, — говорит А. — Он и она были предназначены друг для друга. Но произошла ошибка — он опоздал родиться. И вот, прорывая толщу лет, она бросилась к нему, в его время. Она торопилась, боялась опоздать. И она успела. И ему повезло. И они были вместе почти год. Почти год — значит, почти вечность.
— Это то самое кафе, — говорю я.— Вон там висел жираф, большущий голубой жираф. Кисточка на его хвосте была черная. А вон там стоял граммофон с голубой трубой. А вон там…
И тут я увидел за столиком у окна… кучера Дмитрия. Он чаевничал. Он поедал свой калач. На нем была все таже линялая голубая косоворотка. Я потряс головой — кучер все чаевничал. Я еще раз потряс головой и протер кулаками глаза — Дмитрий не исчезал. Допив стакан и ощущая легкое головокружение, я поднялся и направился к кучеру».
Алексей Варламов. «Андрей Платонов». Серия «Жизнь замечательных людей». Издательство «Молодая гвардия», 2013
На мой взгляд, Алексей Варламов написал отличную книгу о Платонове, сочетающую в себе бережно отобранные биографические сведения и вдумчивый анализ произведений автора. Последнее очень важно, поскольку Платонов — писатель трудный для понимания, не только в силу очень неординарного и неповторимого языка, но и своим мировоззрением, философией. Книга Варламова поможет проникнуть в глубинные слои произведений Андрея Платонова, поскольку в ней детально выстраивается контекст эпохи и подробно излагаются взгляды Платонова, менявшиеся со временем. Как правильно отмечает Варламов, герои Платонова — люди с «метафизическим, вселенским сознанием», люди «с блуждающим сердцем». Именно поэтому Платонов во многом принимал коммунистическую действительность. Читать «Чевенгур», «Котлован», «Впрок» и многие другие произведения Платонова как критику советской действительности было бы неверно. Мировоззрение Платонова гораздо сложнее, и Алексей Варламов, тщательно разбирая текст за текстом, цитируя дневники и высказывания современников Платонова, хорошо и доступно объясняет, в чем это мировоззрение заключалось и какие метаморфозы претерпевало в течение тридцати лет, с начала двадцатых по конец сороковых годов. Платонов в большинстве произведений называет вещи своими именами, но при этом не прибегает ни к обличениям, ни к оправданиям, ни к воспеваниям. Он просто заглядывает в нутро человека, со всеми его мучениями и горестями, и показывает его как есть, удивительным образом «объединяя интонации юмора и глубочайшей скорби». И вот такие метафизические герои бродят по совершенно иррациональному миру, не пытаясь как-то его осмыслить. Они просто его проживают. Они плоть от плоти своей эпохи и в то же время абсолютно отторгнутые юродивые. Как и сам Платонов, наверное. Думаю, книга Варламова поможет читателю понять мотивировку многих поступков персонажей Платонова, а через нее и достаточно противоречивую, но так точно отражающую действительность той эпохи философию одного из самых гениальных русских писателей.
« „За что вы все меня преследуете? — восклицал ПЛАТОНОВ. — Вы, вы все? Товарищи, — я знаю, преследуют из зависти. Редакторы — из трусости. Их корчит от испуга, когда я показываю истинную русскую душу, не препарированную всеми этими азбуками коммунизма. А ЦК за что меня преследует? А Политбюро? Вот, нашли себе врага в лице писателя ПЛАТОНОВА! Тоже — какой страшный враг, пишет о страдании человека, о глубине его души. Будто так уж это страшно, что ПЛАТОНОВА нужно травить в газетах, запрещать и снимать его рассказы, обрекать его на молчание и на недоедание? Несправедливо это и подло. Тоже это ваше Политбюро! Роботы ему нужны, а не живые люди, роботы, которые и говорят, и движутся при помощи электричества. Политбюро нажмет кнопочку, и все восемьдесят миллионов роботов враз заговорят, как секретари райкомов. Нажмут кнопочку — и все пятьсот, или сколько там их есть, писателей, враз запишут, как горбатовы».
Он вдруг закричал: «Не буду холопом! Не хочу быть холопом!»
<…> Он стал говорить о том, что чувствует себя гражданином мира, чуждым расовых предрассудков, и в этом смысле верным последователем советской власти. Но советская власть ошибается, держа курс на затемнение человеческого разума. «Рассудочная и догматичная доктрина марксизма, как она у нас насаждается, равносильна внедрению невежества и убийству пытливой мысли. Все это ведет к военной мощи государства, подобно тому, как однообразная и нерассуждающая дисциплина армии ведет к ее боеспособности. Но что хорошо для армии, нехорошо для государства. Если государство будет состоять только из одних солдат, мыслящих по уставу, то, несмотря на свою военную мощь, оно будет реакционным государством и пойдет не вперед, а назад. Уставная литература, которую у нас насаждают, помогает шагистике, но убивает душевную жизнь. Если николаевская Россия была жандармом Европы, то СССР становится красным жандармом Европы. Как свидетельствует история, все военные империи, несмотря на их могущество, рассыпались в прах”».
Павел Басинский. «Любовное чтиво». Роман. Издательство «Редакция Елены Шубиной», 2020
Книги, в которых размыта грань между реальностью и писательской фантазией, не редкость. Тем более что и так называемая реальность в художественном произведении не более чем фикция. Так что множественность фикций не есть новый прием в искусстве. Им часто пользовались художники, взять хотя бы картину Диего Веласкеса «Менины». В кино этот принцип максимально успешно, наверное, реализовал Кристофер Нолан в фильме «Начало»: сон во сне во сне. И так далее. Интересен роман Басинского (а он очень даже интересен!) не этим, а, например, психологическими переживаниями уже немолодого творческого человека. Время собирать камни, так можно назвать этот период в его жизни. Однако собирание камней дается ему совсем непросто еще и по той причине, что после полученной травмы у героя, успешного писателя Иноземцева, амнезия, и, оглядываясь, он смотрит на свое прошлое как бы по «романному принципу»: он узнает о нем от других, с чужих слов, становясь таким образом героем рассказанной истории. Автор и герой в одном лице. Басинскому удается сделать отличный калейдоскоп: каждая новая глава — очередной поворот волшебной трубы, сформировавшиеся картинки рассыпаются, и складываются новые. При этом читается роман легко, никакой путаницы в персонажах и действиях не создается. Хотя одних любовных треугольников в нем больше пяти. И все они часть общего замысла, а он, как мне кажется, заключается в том, чтобы дать читателю примерить на себя роль К. из романа Кафки «Замок». Читатель никогда не доберется до замка, до какой-то истины в последней инстанции. Потому что мир Басинского, как и любое хорошее художественное произведение, так устроен: без инстанций. Интересны наблюдения автора за литературной кухней. Принцип работы издательств, литературные негры, продвижение новинок, наконец, очень верно обозначенная суть графомании, которой присуща «внутренняя энергия чистой, наивной и трогательной влюбленности в свои слова». Вообще этот роман Басинского нужно прочесть всем начинающим авторам. Они почерпнут из него и писательскую технику, и владение разными жанрами, и принципы создания психологических типажей. И лишний раз задумаются над тем, где заканчивается чтиво и начинается серьезная литература. Ладно, отбросим слово «серьезная». Просто — литература.
«— Зачем пришел?
— Хотел выяснить: кто украл тот швейцарский нож?
По лицу Славы вдруг разливается сладкая улыбочка.
— Ах, ты об этом? О своем первом романе, где была новелла про швейцарский нож? Да это ж когда было? Пять лет назад! Вот, что я тебе скажу, Иноземцев. Негоже псу возвращаться на блевотину свою. Написал свой роман и написал. Он у тебя получился. Это был твой звездный час. Чего тебе еще нужно, дуралей? Правды? Да кому она нужна в нашей жизни?
— Ты сам советовал мне покопаться в моем прошлом.
— Я советовал тебе покопаться в своей памяти, а не в прошлом. Это, как говорят, две большие разницы. По крайней мере — в твоем случае.
— Это я стащил нож?
Слава задумывается.
— Да, старик, это ты украл нож. И выбросил его ночью в окно. И я это видел. Хотя ты думал, что я сплю. И еще я видел, как ты блудливо прятал его под матрас. Я давно обо всем догадался и хотел этот чертов ножик сам у тебя забрать и выбросить куда-нибудь на хрен, чтобы ты перестал мучиться.
— Почему мне не сказал? Мы же были друзья.
— А почему мажор не сказал «деревне» о своих подозрениях? Потому что не был в них уверен. Вот и я не был уверен в том, что ты этот нож украл случайно. То есть я догадывался по твоей задумчивой физиономии тайного онаниста, что ты попал в ловушку, но уверенности не было. Может, ты его сознательно украл…
— Прости, Слава!
— Не лезь в это дело, Кеша. Тухлое оно.
Главный вопрос.
— Той ночью во дворе действительно убили человека?
На этот раз Слава думает долго. Это на него не похоже.
— Да, Кеша, убили. Я тебе тогда соврал, что ничего не было. Больше того, я видел из окна, как его убивали, пока ты лежал на кровати в прострации. Только лица убийцы не разглядел. И это я спустился во двор. Я поднял, фигурально выражаясь, это орудие убийства и спрятал его так, чтобы ни одна собака не нашла.
— Зачем ты это сделал?
— Затем, что если бы этот нож обнаружила милиция, то на его рукоятке нашли бы твои пальчики. Ты же не в перчатках его носил и под матрас прятал.
— То есть ты меня спас?
— Ну, будешь мне морду бить или нет?
Нет, тут что-то не так. Не верю я ему».
Подготовили Егор Фетисов и Михаил Квадратов
#чточитать #рецензиянакнигу #современнаяпроза #формаслов
