Этой осенью исполнится 150 лет со дня рождения режиссера, педагога Леопольда Антоновича Сулержицкого (1872 – 1916), одного из самых прекрасных людей Московского Художественного театра.
Веселое имя Сулер
Однажды в МХТ появился коренастый, широкоплечий, скромно одетый человек. Имя у него было странное: Сулер.
«Это было в 1901 году. За кулисами театра усиленно заговорили о Сулере: "Милый Сулер!", "Веселый Сулер!", "Сулер — революционер, толстовец, духобор", "Сулер — беллетрист, певец, художник", "Сулер — капитан, рыбак, бродяга, американец!". "Сегодня, — рассказывал кто-то, — иду по коридору квартиры, глядь: на сундуке, свернувшись калачиком, спит милый Сулер. Он позвонился ночью, его впустили и он заснул".
— Да покажите же мне вашего Сулера! — кричал я, заинтригованный всеми этими рассказами»,
— так вспоминал о своем знакомстве с этим человеком Станиславский.
Впрочем, память подводит Константина Сергеевича. На самом деле первая встреча Леопольда Антоновича Сулержицкого с Художественным театром состоялась почти годом ранее, в Крыму. Весной 1900 года театр давал гастроли в Ялте, и Чехов с Горьким познакомили Сулержицкого (работавшего в тот момент водовозом в порту и огородником у известной последовательницы Толстого Е.Н. Вульф) с «художественниками».
А Василий Иванович Качалов вспоминает, что познакомился с Сулержицким впервые осенью 1900-го, когда театр ставил «Снегурочку» Островского. Качалов опаздывал на репетицию и со всех ног бежал по Бронной в «Романовку» (театр тогда носил имя Художественно-Общедоступного и, не имея еще своего помещения в Камергерском переулке, снимал для репетиций зал в «Доме Романова»). Почти на пороге его обогнали три фигуры, все они были разного роста и каждый по-своему необычно одеты. Качалов на репетицию успел, а три фигуры, мечтавшие поглядеть на творческий процесс, оказались поэтом и прозаиком Скитальцем, Максимом Горьким и Сулержицким, отрекомендовавшимся также писателем, ничего еще, правда, не написавшим.
Такая разница в воспоминаниях свидетельствует, с одной стороны, о способности Сулержицкого деятельно присутствовать везде и сразу, а с другой — подтверждает его удивительный талант в любой компании мгновенно становиться «своим», создавать у людей ощущение, что он был всегда, и представить, что когда-то было без него — решительно невозможно. «Мы сразу узнали друг друга — мы уже были знакомы, хотя ни разу еще не встречались», — вспоминает Станиславский. Кажется, что, куда бы он ни приходил, Сулержицкому всюду было уготовано место, только и ждущее его появления. Люди тянулись к нему и со всеми умел он найти общий язык, чувствовал себя равным и с крестьянином, и со Львом Толстым.
Художник, толстовец, моряк
Сулержицкий пришел в театр, многое увидев и испытав, прожив огромную жизнь (хотя уместилась она в отведенные ему всего лишь 44 года). Она-то и определила отношение его к искусству вообще и собственное его искусство. Судьба Сулержицкого поистине удивительная. Он родился в Житомире 15 (27) ноября 1872 года, в семье мещанина Антона Матвеевича Сулержицкого, выходца из Польши, католика. Спустя год семья перебралась в Киев. Там Леопольд или, как его звали дома — Поля, сначала учился в гимназии, потом, бросив ее, перешел в художественную школу, поступил подмастерьем к художнику Васнецову, вместе с которым занимался росписью Владимирского собора в Киеве. Спустя несколько лет Сулержицкий, уже семнадцатилетний юноша, бросает все и уходит жить в приднепровское село, пашет и косит вместе с крестьянами, бурлачит (приходилось тянуть в Киев баржи с кавунами) и учит крестьянских детей.
Тяга к земле, к созидательному труду на ней сохранится у него на всю жизнь. Но наравне со стремлением к народу и работе на земле будет жить в Сулержицком и культура, тяга к знаниям, к постижению законов искусства. В 18 лет Сулержицкий едет в Москву поступать в Училище живописи, ваяния и зодчества. Его однокашницей оказывается Татьяна Львовна Толстая и вскоре Сулержицкий становится завсегдатаем дома Толстых в Хамовническом переулке и в Ясной Поляне. Он близко к сердцу принимает идеи Толстого (особенно убежденность Толстого в необходимости личного усовершенствования и идею о великой ответственности каждого за все происходящее в мире), хотя нередко и спорит с ним. В отличие от многих толстовцев Сулер, попав под влияние Толстого, не потерял своей самобытности. Сам Лев Николаевич однажды сказал о нем: «Ну какой он толстовец? Он просто — "Три мушкетера", не один из трех, а все трое!»
Во многом под влиянием Толстого Сулержицкий отказался идти на военную службу, за что был отправлен в психиатрическую лечебницу. После уговоров отца он все-таки согласился и год прослужил в крепости Кушка, самой южной точке России, находящейся на границе с Афганистаном. Потом служил простым матросом на пароходе, ходил как по русским портам, так и в дальние плавания: Япония, Китай, Индия, Сингапур. В 1898-1899 годах Сулержицкий по просьбе Толстого возглавляет экспедицию по переселению духоборов (крестьян-сектантов, проживавших на Кавказе, живших вне закона и не признававших ничего, кроме своей религии) в Канаду. Нужно было оформить переселение, организовать переезд, а затем жизнь в Америке. Предстояло перевезти две с лишним тысячи человек, путь по Атлантическому океану на корабле «Лейк Гурон» занял тридцать два дня. Дневник, который Сулержицкий во время путешествия, лег в основу его книги «В Америку с духоборами».
Вольная птица
У Сулержицкого было много талантов. Станиславский говорил, что «все музы поцеловали его при рождении». Действительно, так и не получивший диплома об окончании Художественного училища, он был способным живописцем, мастерство его прозы признавали Горький и Чехов, современники вспоминали, как удивительно Сулержицкий пел, сразу захватывая слушателей своим выразительным тенором, и как умел организовать любое пение. «“Сулерово пение — вспоминал Вадим Шверубович, сын Качалова и заведующий постановочной частью во МХАТе, — это не только пение самого Сулера (хотя он любил петь и пел хорошо, особенно украинские песни), а песни, которые он репетировал, хоры которыми он руководил, которые создавал, заставляя петь и неумеющих…».
С пением произошел однажды смешной случай. Шаляпин, который был дружен с Сулержицким и часто прислушивался к его советам (как делали это многие — и Качалов, и Станиславский, и даже Айседора Дункан), готовил партию Дон Кихота. Он только начинал работу, нащупывал образ, искал грим — и подумал, что лучшего Санчо Панса, чем Сулер, ему не найти. Сулержицкий начал заниматься вокалом с профессором-итальянцем, но со временем охладел к этой затее и даже стал бегать от Шаляпина. Прошло несколько месяцев, все забылось, но однажды в квартире Сулержицких раздался звонок и лакей Шаляпина вручил Леопольду Антоновичу такую записку: «Верни хоть ноты, мерзавец!»
Но главным талантом Сулержицкого был, пожалуй, талант организатора, дар объединять людей вокруг себя. Сулержицкий умел увлекать и заражать окружающих своей верой, весельем, энтузиазмом. Вадим Шверубович вспоминает, как во время совместного отдыха в Ялте он и другие дети бросали все дела и, сокрушая всякое сопротивление, мчались к Сулеру — «дяде Лёпе» — как только раздавались переливчатые трели его боцманской дудки. «Он был нашим абсолютным повелителем.» Но такое же притягательное влияние Сулер — «какая-то восхитительно-вольная птица чужой, неведомой страны», по определению Горького, — оказывал и на взрослых. Которых, кстати, умел легко обращать в детей — делать их юнее, чище, открывать их души навстречу всему хорошему.
Такое превращение происходило, например, во время репетиций «Синей птицы» — постановки, на которой Сулержицкий работал вместе со Станиславским и был душой всего происходящего. «Постановка “Синей птицы” должна быть сделана с чистотой фантазии десятилетнего ребенка. Она должна быть наивна, проста, легка, жизнерадостна, весела и призрачна, как детский сон; красива, как детская греза, и вместе с тем величава, как идея гениального поэта и мыслителя», — писал Станиславский. На время репетиций Станиславский и Сулержицкий как будто сами перевоплотились в храброго Тильтиля и робкую Митиль и, увидев их детски-доверчивыми глазами мир, отправились в путешествие по аллегорической сказке Метерлинка о призрачном счастье, к которому стремятся, но которого никогда не достигают люди.
Знакомство Станиславского с Сулержицким не могло не перейти в дружбу — в их отношении к театру было много общего. Обоих театр интересовал не как чистое искусство, не как ремесло — но прежде всего как великая школа жизни, как зеркало, отображающее мир и помогающее его преобразовать. Обоих волнуют вопросы этики и эстетики, их неразрывность. «Без этики нет эстетики» — постоянный лейтмотив сулеровских бесед и его практической деятельности.
Душа Первой студии
Театр был для Сулержицкого одним из средств служения народу и привлекал возможностью пробуждать лучшие человеческие чувства. Воплощением идеи о воспитании людей искусством стала студия, организованная в 1912 году при Художественном театре (впоследствии она стала называться Первой, потому что вслед за ней появились и Вторая, и Третья, и Четвертая). Инициаторами ее создания были молодые сотрудники МХТ (статус артистов они получали лишь со временем), задумавшие студию как «собрание верующих в систему Станиславского». «Система» тогда еще только зарождалась, ей требовалась площадка для экспериментов. Маститые актеры Художественного театра для этой роли уже не годились — они не могли снова превратиться в неофитов в искусстве, готовых исследовать новые методы и приемы. Зато идеально подходили студийцы — самые молодые, самые ищущие, мечтающие о театре взволнованном и тонком, раскрывающем человеческую душу так, как не умели даже в Художественном театре. Во главе образовавшейся студии стоял Станиславский, а художественное и административное руководство принял на себя Сулержицкий.
В руководстве студией в полной мере проявился еще один талант Сулера — талант педагога. Он был как бы проводником идей Станиславского, причем не просто разъяснял и повторял термины и положения «системы», но по-своему претворял и толковал их. Все, что Сулержицкий усваивал со стороны, — было ли это учение Толстого или система Станиславского, — все он перерабатывал в себе, делал своим, никому не подражал и был во всем оригинален и своеобразен.
Студийцы (среди них были Серафима Бирман, Евгений Вахтангов, Софья Гиацинтова, Михаил Чехов, Ричард Болеславский и многие другие) мечтали о театре — коллективе, все члены которого едины во взглядах на цели и задачи искусства, на творческий процесс, где равенство царит во всем — от распределения ролей до уборки студии. Такие идеи отвечали чаяниям Сулержицкого, именно здесь он хотел осуществить свои мечты о слиянии этического и эстетического начала. Студийцы сами делали декорации и бутафорию, мыли полы, убирали сцену и зал — наравне со своими учениками, а зачастую и подавая им пример, делал это и Сулер. Его задача как педагога была не только воспитать хороших артистов, но — что было даже важнее — воспитать по-настоящему хороших людей.
Один из студийцев Алексей Попов, будущий знаменитый режиссер, вспоминал:
«Грубость в быту и в повседневной работе он ненавидел со всей присущей ему страстью. Один неэтичный поступок студийца он мог возвести в событие первостепенного значения, от которого, как ему казалось, зависела судьба всей студии. Так и было однажды: один из студийцев позволил себе грубо разговаривать с нашим единственным капельдинером. Сулержицкий отменил репетиции, собрал весь состав студии, и весь день был посвящен разбору этого печального инцидента».
«Сверчок на печи» как защита
Студия расположилась в небольшом помещении на Скобелевской площади, вмещавшем всего сотню зрителей. Сцены не было, играли вровень со зрителями, что требовало от актёров особенной достоверности переживаний и тщательного отбора выразительных средств, а камерность спектаклей создавала почти интимные взаимоотношения с публикой. Под руководством Сулера в Студии было поставлено пять спектаклей: «Гибель “Надежды”», «Праздник мира», «Сверчок на печи», «Калики перехожие» и «Потоп». Пожалуй, главный и самый знаковый из них — «Сверчок на печи» по рождественской повести Чарльза Диккенса. Станиславский сказал, что для студии он — то же, что «Чайка» для Художественного театра. Режиссером спектакля выступал студиец Борис Сушкевич, Сулержицкий же был художественным руководителем постановки, его влияние на спектакль осуществлялось «путем духовного “подсказа”» (да и во все спектакли студийцев он вмешивался главным образом как их толкователь). Но все студийцы были заражены его взглядами, его идеализмом, именно его присутствие на репетициях создавало ту атмосферу, которая так сильно передавалась потом публике. В этом спектакле он хотел выразить всю свою любовь к людям, веру в них и в победу добра. «Сверчок на печи» был поставлен в 1914 году, шла Первая Мировая война. Попав на спектакль, где шла речь о множестве теплых мелочей, из которых и складывается само понятие «мирного времени», зрители словно забывали о войне, о Распутине, о бурных дебатах в Государственной думе, обо всем том большом и грозном, что стояло у их порога.
Великий крымский шаман
Станиславский говорил, что Сулер как будто находился на перепутье между деревней и театром, между землей и искусством. Тяга Сулержицкого к созидательному труду на земле воплотилась в его утопической мечте: Сулер хотел, чтобы группа молодежи студии и лучшие из «стариков» Художественного театра имели бы в общественном владении кусок земли на берегу моря, чтобы там вместе жить, трудиться в садах и вырабатывать в совместном труде и общей жизни настоящую дружбу, истинно-творческое отношение к искусству. Летом 1915 года недалеко от Евпатории была куплена дача, шутливо нареченная «Робинзоном», так как она одиноко стояла вдали от всякого жилья. Там, полностью отрекшись от цивилизации, провели лето несколько студийцев во главе с самим Сулержицким. Все носили выдуманные имена (Сулержицкий именовался Великим шаманом), ложились рано, вставали с солнцем, самозабвенно дикарствовали, работали на земле и узнавали у Сулера названия дующих с моря ветров.
Съездить в Евпаторию студийцам довелось лишь один раз. Зимой 1916 года Леопольд Сулержицкий умер от острого нефрита, заработанного еще во время путешествия с духоборами.
16 сентября в честь 150-летия со дня рождения Леопольда Антоновича Сулержицкого в рамках проекта Марины Брусникиной «Память места» на Малой сцене МХТ имени А.П. Чехова пройдет театрализованная читка святочного рассказа Чарльза Диккенса «Сверчок на печи».
Автор текста Ника Ерофеева
Фото из фондов Музея МХАТ
#МХТ #культура #сулержицкий
Также будет интересно: