5 октября 1740 года императрица почувствовала себя настолько плохо, что стало ясно – это конец. Составляется манифест от этой даты, где своим наследником императрица, наконец-то, официально называет недавно родившегося, внучатого племянника Иоанна Антоновича, чуть позже это подтверждается и духовным завещанием от 17 октября 1740 года.
Решение принято. Пока оставим в стороне регентство герцога Бирона, его свержение не в меру шустрым Минихом, который вырыл для Бирона яму, но не заметил пропасти приготовленной лично для него. Попробуем разобраться именно с аспектами наследования.
Назначение фаворита государыни герцога Курляндии Эрнста Иоганна Бирона регентом, как будто подтверждает слава С.М. Соловьева о фактической недееспособности Анны Леопольдовны. Можно опять же предположить, что императрица Анна оказалась в тупике, ей пришлось выбирать между двумя вариантами: плохим – регент Бирон и очень плохим – регентша Анна Леопольдовна. Бирон, наверное, по мнению императрицы хоть на что-то был способен.
Но обратимся к самому манифесту 5 октября 1740 года:
«А ежели Божеским соизволением оный любезный наш внук благоверный великий князь Иоанн, прежде возраста своего и не оставя по себе законнорожденных наследников преставится, то в таком случае определяем и назначиваем в наследники первого по нем принца брата его от нашей любезнейшей племянницы, Ее высочества благоверной государыни принцессы Анны, и от светлейшего принца Антона Улриха, герцога Брауншвейг-Люнебургского рождаемого, а в случае и его преставления других законных из того же супружества рождаемых принцев всегда первого…»
Историк Соловьев акцентировал внимание на странной вставке, которая вряд ли могла исходить от самой почившей императрицы. С какой стати следующий наследник (если младенец Иоанн вдруг скончается) должен быть обязательно сыном Антона Ульриха? Если этот герцог, прямо говоря – сбоку припека, и сам по себе никакого кровного отношения к династии Романовых не имеет.
Опять получался казус – если Анна Леопольдовна разводится с герцогом, и выходит снова замуж, то ее сыновья от такого брака теряют право на трон. И что уже совсем удивительно, следуя той же логике: если Анна Леопольдовна становится бездетной вдовой по независящим от нее причинам (и муж умирает, и сын – вполне вероятно, это XVIII век), то снова выходить замуж и рожать сыновей для нее бессмысленно – «почему-то» нужны дети именно герцога Брауншвейгского, а некие другие наследовать не могут.
Этот пункт в завещание, по мнению Соловьева, «впихнул», конечно, великий интриган и крючкотвор А. И. Остерман – ярый сторонник Антона Ульриха, в надежде заставить не любившую мужа Анну Леопольдовну сохранить брак и даже не думать о его расторжении.
Самое смешное, что, избавившись от регентства Бирона с помощью фельдмаршала Миниха (и фактически отстранив того «в благодарность» от всех дел) Анна Леопольдовна принялась решать, как раз вопросы престолонаследия. Причем, буквально накануне переворота – осенью 1741 года. И это вместо того, чтобы обрести лояльность подданных и перетянуть их симпатии от Елизаветы Петровны на свою сторону. Хотя… если Анне Леопольдовне не удалось этого за всю свою сознательную жизнь в России, то чего можно было добиться за полтора года?
Елизавете Петровне самой природой, как будто была дана возможность завоевать любовь подданных - на фоне удивительно беспросветных Анны Леопольдовны и ее мужа, она была настоящей звездой. Опять же, рискну предположить, что осенью 1741 года ничего для Брауншвейгской семьи не мог исправить даже арест Елизаветы. Как и моментальное прямое физическое устранение Елизаветы – здесь был бы уже взрыв, который все равно бы закончился падением несчастной регентши.
Анну Леопольдовну, накануне краха, волновало следующее. Императрица Анна Иоанновна «забыла» упомянуть возможных дочерей, так, по-видимому, полагала ее племянница. Нет, не забыла. Покойная императрица действовала в логике Петра Великого – ее манифест и духовная, это не аналог Тестамента Екатерины I с перечнем наследников. В этой логике определяется только один наследник – в этом конкретном случае, ее внучатый племянник, а указания насчет его возможных братьев допустимы только потому, что он младенец. Если это вообще не махинации А. И. Остермана. По замыслу императрицы, ее внучатый племянник Иван должен вырасти и сам назначить наследника, может быть и сестру (почему и нет?), но это должен решать уже только он лично.
Сторонники Брауншвейгской семьи Остерман, кабинет-министр М. Г. Головкин и прочие, подобострастно ринулись составлять проекты манифестов и писать докладные записки:
«От 5 октября 1740 г. о наследстве, так и в духовной, только о принцах, раждаемых от вашего императорскаго высочества, изображено; а о принцесах... ничего не упомянуто... также... ежели у вашего императорскаго высочества, как мужеска, так и женскаго полу случитца не будет»
«Хотя бы... принцов когда не случилось, то должны российские верные подданные дожидатца принца от Ея Императорскаго Высочества Государыни Великой Княгини, а не вновь кою избирать; а чтоб в таком случае, ежели Его Императорскаго величества не станет... то в таком случае... чтоб Ея Императорское Высочество Государыня Великая Княгиня и правительница всея России, тогда была императрицею»
Последняя версия принадлежит кабинет-министру М.Г. Головкину, он не успел показать этого проекта регентше, но она, что интересно и сама до этого додумалась, поручив составить проекты манифестов некоему небольшому сановнику И. Н Темирязеву:
«Поди-де ты напиши таким маниром, как пишутся манифесты, два, один — в такой силе, что буде волею Божиею государя не станет, а братьев после его и наследников не будет, то быть дочерям ея, принцессы Анны, по старшинству; а другой-де напиши, что ежели таким же образом государя не станет, то б наследницею быть ей, принцессе Анне»
Что же, Темирязев оба проекта составил, но показать регентше также не успел – 25 ноября 1741 года Елизавета поставила жирную точку в споре потомства двух единокровных братьев – Петра и Ивана Алексеевичей.