В рассказах Анастасии Пчеловой, несмотря на кажущуюся их фантастичность и даже фантасмагоричность, всегда присутствует какой-то реальный закадровый наблюдатель, от лица которого и происходит действие. От этого возникает некая глубина измерения. Предаваемый тексту объем позволяет говорить о новых, еще неведомых победах жизни над смертью, даже если описываются самые отталкивающие события. В этом случае жаргон и резкость зачастую служат только фоном для проявления любви человека к человеку или даже к целому миру. А любые способы проявления любви имеют право на жизнь и должны быть узаконены.
Трагикомедия одинокого дома
Дедушка, прости меня за всё. Люблю, обнимаю. Надеюсь, что ты нашёл свой Звёздный городок на перекрёстках вселенной.
Дом охал.
На газовой плитке кипела картошка и шкворчало сало. Воняло селёдкой. Около сидела Татьяна Игоревна, хозяйка, — вытирала от пыли хрусталь. Она, женщина советской закалки, очень любила простую еду с крепким запахом. А дом не любил. Ему по душе запах кедровых орешков и печенья. Так часто закусывал Олег Никифорович, хозяин, пока ещё мог убежать в запой от скверного нрава жены. В последние годы много лежал, ел с ложечки. Олег Никифорович умер четыре дня назад.
Дом смотрел на праздничный стол.
С утра Олега Никифоровича хоронили. Хозяева достали нарядную скатёрку с розочками. Вокруг стола суетились двое: Ритка, сухая женщина средних лет, и Кира, девушка с синяками под глазами.
— Скоро тётя Саша с Вадькой приедут. Живее давай. Всё идеально должно быть. А то, что люди подумают?
Кира раскладывала фрукты на резную вазочку. Рука дрогнула — бух-бух — по полу покатился апельсин. Девушка зажмурилась. С ней зажмурился и дом тиком настенных часов.
— Да ** твою мать! — закричала Ритка. — Вечно в облаках витаешь! У меня вообще-то отец умер.
— А у меня дедушка… Мама, я же случайно.
— Деду-у-шка-а, — пискляво протянула Ритка. — Хватит б***ь. Метнись за шампанским лучше! Тётка только брют пьёт. Хоть это ты своей башкой пустой помнишь?
— Мам, мне восемнадцать через месяц только. Не продадут.
— Ну значит беги в ларёк к дяде Арсену, бестолочь. Коньяку возьми. Всему учить надо. Свою ж голову не поставишь. Запрещаю тебе нюни распускать, слышишь?
Кира промолчала. Плечи понурила и переступила через порог комнаты, тихонечко вздохнув. Дом скрипнул дверными петлями. Он помнил, как в девяностые Ритка заблевала его кирпичную обшивку, пока гнала с Арсеном самогон на площадке в саду.
Дом плавал в духоте.
Много людей. Слишком. Они гудели, скрипели вилками и сопели краснеющими носами. Дом знал каждого, только моложе. Бодрее. Первый тост говорила тётя Саша:
— Папа был весёлым. Очень животных любил. Однажды он…
— Да, и вёл себя, как животное, когда напивался до белой горячки, — фыркнула Татьяна Игоревна. — Та ещё была клоунада.
Второй тост, чуть погодя, произносил Вадька.
— Дед всегда умел хорошо одеваться. Костюм, причёска, пышные усы — всё при нём.
— Пф, а при друзьях меня позорил, когда я одна, его обоссаного, по улице тащила, — бросила Ритка, опрокидывая стопку.
Третий тост взяла на себя Валерия, хорошая подруга:
— Олег — человек большого ума. И умел хорошо вдохновлять. Кира, крохой, делала ракеты из бутылок. Рассказывала, что, как дедушка, будет запускать людей в космос.
— А погубил его алкоголь! Спился наш Олежа. Пред ликом Бога лицо потерял. Потому он его и наказал. Пять лет с постели не вставал, — в унисон, обнявшись, пропели Татьяна Игоревна и Ритка. — Отмучался Олежа!
Повисла пауза. Спустя минут десять один из гостей встал из-за стола.
— Засиделся я что-то… Кто со мной на такси?
Вслед за ним поднялись ещё двое.
Дом скорбел.
Прошло чуть больше часа. Пили чай с тортом. За столом из гостей осталась близкая к семье семейная пара. Татьяна Игоревна дремала в кресле. Ритка лила уже не в стопку, а в стакан не унимаясь:
— Так всё на мне и держится. Без меня давно бы сдохли, что мамка, что папка!
Между тем муж с женой крепко сжимали в руках по расписной чашечке.
— Карьеру свою положила! Могла бы сейчас на Тверской в международной компании работать. Ан нет! Говно из-под них выносила, перед врачами унижалась и…
— Мама, хватит, — вклинилась Кира, собирая тарелки со стола. — Давай хотя бы не сегодня. Дедушка умер. Помолчи.
Ритка подняла на дочь взгляд, от которого задребезжал воздух.
— Заткнись, сволочь. Имею право, всё это — моя заслуга. А твоё дело малое — вот и не пищи вперёд старших.
Дрызг разверзнулся пощёчиной. Татьяна Игоревна приоткрыла глаза. Гости охнули, переглянулись. Кира застыла на месте. Губы её задрожали в такт посуде на руках.
Дом не мог заплакать.
Кира ревела в полумраке комнаты, где хозяин испустил свой дух. Глухо стонала в шерстяное одеяло, пропахшее потом и лекарством:
— Прости меня, дедушка. Прости. За грубость. За нетерпение. Я ведь… Все эти дни жалею, что не обняла тебя. Знала ведь, знала, что времени больше нет. А сейчас так хочу и вместе с тем не заслуживаю.
Дом не мог кричать вместе с ней.
Не мог бить посуду. Не мог остановить грусть, что набилась в трещины деревянного серванта, потолков, затаилась в пыльных углах. И только светлым воспоминанием в стенах дома остались Олег Никифорович и Кира, маленькая совсем ещё. Хозяин читал ей о Звёздном городе, где живёт счастье. Тогда стояло ясное лето.
Дом помнил и обнимал, как умел.
Скрипнуло окошко. Занавески дымкой взметнулись от мокрого сквозняка; с зеркал слетели простыни. Из сада к подоконнику по-матерински тянулась полувековая яблоня. Разъехались гости, завтра уедут хозяева. И прежде, чем опустеть на ещё один год, дом беззвучно заговорил сумерками и ароматом смолы:
— Кира, возвращайся ко мне поскорее.
Закадровый наблюдатель: проза Анастасии Пчеловой. Часть первая
#современнаяпроза #современныеписатели #рассказы #формаслов