Она видела себя в каком-то старом доме, стены из крупных брёвен, посередине стояла русская печь, и окна большие, а занавесок на них не было. Сима сидела возле люльки, подвешенной к потолку и качала её, напевая песенку.
Голос её был чуть слышным, она даже слов не разбирала, просто знала, что поёт и всё. В деревянной, резной колыбеле лежал ребёнок, завёрнутый в льняные пелёнки, с вышитым орнаментом голубого цвета. Малыш сладко спал, но качать она не переставала. Почему-то в избе пахло травой, а голос её становился протяжным и немного скрипучим, словно чужим.
Серафима открыла глаза, на кровати сидела бабка Ида, чему Сима хотела удивиться, что-то сказать, но не смогла, голос где-то в груди застрял, так и не выйдя наружу. Бабушка раскачивалась из стороны в сторону, что-то распевая, словно колыбельную, только слова не внятные, на шёпот похожи, не разобрать.
Старуха, увидев, что та пытается говорить, похлопала ладонью по руке, успокаивая, приговаривая, чтобы лежала она, не вставая. В комнате пахло нагаром свечи и травяным отваром. Было такое ощущение, будто бабка Ида пришла и свой запах из избы сюда перенесла.
Не успела она ещё толком очнуться, как ей уже кружку под нос - на мол, пей. А там отвар, да такой горький, что только глоток и отпила. Не было Нины Тимофеевны рядом, Сима стала волноваться, бабка Ида - женщина чужая, а она без сил, и даже соседки рядом нет. Сима стала думать, надо же известить близких, наверное, всё, заканчивается её жизнь. Не хотелось вот так бог весть с кем уходить в мир иной, тянуло дочерей обнять, да мужа поцеловать на прощанье.
Жалко себя стало, плакать захотелось, а сил нет. Что-то тяжёлое в голове сдавливало, тело будто ватное, не слушались ни руки, ни ноги. Бабка обтирать ей лицо стала, да всё что-то бормотала. Сима опять в сон провалилась.
На этот раз она себя не видела, словно наблюдала за всем происходящим со стороны. Дом старый был, деревянный, рубленный. У крыльца две девочки, совершенно разные, обе маленькие, лет может по пять. Одна тёмная совсем, волосы, словно проволока и глаза, как угольки. Платье у девочки - мешковина, просто прямое, серое. А другая светлая девочка, с белыми ручками, да в красивом льняном сарафанчике, вышитым ярким узором. Девочки в куклы играли, только у светлой красивая кукла была, тряпичная, а вот у тёмненькой вместо игрушки перевязанная тряпка.
Они сидели на травке возле крылечка, голосками своими звонкими разговаривали, да представляли, как их куклы разговаривают. Та, что просто тряпкой была рассказала своей красивой гостье-кукле историю, про лешего, который приходит в дом, каждую ночь её мамку мучить. Вторая же кукла говорила, как дома у неё хорошо, пироги какие её мамка печёт вкусные, да молока в крынку наливает. А потом светленькая девчушка посмотрела на свою подругу и протянула ей куклу: "На, держи, у меня дома ещё есть".
Серафима очнулась. Рядом баба Нина сидела, плакала, что-то приговаривая. Глаза, словно налитые чем-то, с трудом открывались. Тело было всё мокрое, но Симу невероятно знобило от холода. Она опять провалилась в сон.
Несколько раз Сима приходила в сознание, но встать не пыталась, словно попала она в какое-то измерение, где нет времени, всё встало. Есть только она, её дыхание и бесконечно непонятные сны. За всю жизнь женщина столько снов не видела, все были яркими, не понятными, совершенно из какого-то другого мира.
Она опять очнулась, бабка Ида сидела за столом и беседовала о чём-то с Ниной Тимофеевной. Увидев, что их подопечная очнулась, они обе подскочили, одна с бокалом другая с тряпкой посеменили к ней. Она опять отпила что-то горькое и поняла, что видит чётко, не плывёт всё перед глазами, как в прошлый раз. Сима попыталась встать, у неё получилось. Опустив ноги вниз, она села и с удивлением поняла, что легче ей стало, а по обеим бокам захлопотали две её бабульки, укрывая, да всё причитая.
Уже через час сидела она на кровати с тарелкой вкусной и ароматной каши. Такой наваристой рисовой крупы на молоке она никогда не ела. Конечно, не удалось её столько много скушать, сколько в тарелке было, но зато отведала кашу с великим аппетитом. А потом Сима опять уснула до самого вечера, проснулась уже ближе к заходу солнца и даже встать смогла.
Она прошла по комнате, на стул села. Вниз глянула, а там Васька. Вокруг ног трётся, мурлычит что-то себе под нос, еды, наверное, выпрашивает, подумала Серафима. Сколько же спала она? Никого в избе не было, только Васька, которого опять потчевать нужно. Пришлось вставать, да банку паштета искать. Открывала с трудом, в руках слабость быстро шевелиться не разрешала.
Тут дверь заскрипела, баба Ида зашла, да начала ругать её, что вставать то ещё нельзя, рано, полежать нужно. Сима в кровать послушно вернулась, да решила моментом воспользоваться, и выведать, что это тут делает эта грозная бабулька в её доме? Бабушка в ответ сначала промолчала, раскладывая занесённые травы на столе возле чайника. Налила воды, печь включила, да присела на кровать к Симе.
А потом заговорила. Голос её словно потеплел, толи показалось так Симе. "Ты милая моя не боись, не чужая я тебе, это я звала тебя сюда, знала, что плохо, помощь нужна, без меня ты не справишься".
Сима слышала каждое её слово, хоть и тихо говорила старуха своим скрипучим голосом, но протяжно, выговаривая каждое предложение. Она вновь дала отвар хлебнуть Симе, та послушалась. Дальше старуха рассказывать стала, и Сима её слушала, не перебивала. "Мать мою Ефросиньей звали, намучалась она за свою жизнь, болела много", - начала бабушка Ида, а дальше рассказала целую историю.
Ефросинья ещё смолоду была влюбчивой, да в 16 лет отроду дитя в животе нажила, родители не знали, что с девкой и делать то, ох и непутёвая она была, но добрая душой, доверчивая, хоть кто мог обмануть. Отец свирепел, ругался, но мать уговорила пощадить дитя. Фрося последней у них была, остальные дети уже выросли, да семьи свои завели. Спрятали они девку в дом, что был на окраине деревушки, за берёзовой рощицей. Велено было не выходить девчонке, пока не родится дитя. Паренька, что ребёночка то сделал, уж и след простыл, заезжий он, а девчонке жизнь-то попортил. Родители дело верное удумали. Дитя рождённое себе взяли. Рая девочка получилась складная, никто ничего и не понял, всем объявили, что их ребёночек.
А Фрося стала для дочери сестрой. Нянчила её, пеленала, убаюкивала. Удивлялись все соседи, какая же дочь у них добрая выросла, так сестрицу свою любит. Не успели родители одно дело решить, как цыганский табор рядом с селом на постой остановился. И опять любовь у дочери случилось, только табор исчез, а у Ефросиньи вновь живот расти начал. Отец прознав разозлился на дочь, выгнал её из дому и приказал навсегда забыть, что родители у неё есть.
Отправил рассерженный отец свою дочь в избу за берёзовую рощу, да сказал, чтобы там жила, и не возвращалась обратно, видеть он её больше не желал. И сколько жил дальше, столько и не знал о ней ничего.
Так Фрося горемычная в том домике и осталась за рощицей, вдали ото всех. Родилась у неё дочь, назвала она её Идой, в честь матери несостоявшегося жениха.
Две сестрёнки росли, словно простые жители одной деревеньки. А то, что Ида и Рая сёстры Ефросинья только перед смертью рассказала, так уж она отца своего боялась. Ида сама сестру разыскала, та в городе работала, важным человеком слыла. Рая со своей стороны тоже поведала, что знала. Мать как-то разревелась и тайну открыла, что Фрося, которая за рощицей живёт одна, так это дочь её, по которой сердце убивается всю жизнь, но сделать она ничего не может. Отец строгий, запретил видеться дочери с матерью. Материнское сердце не выдерживало и бегала она к дочери иногда. А вот о существовании сестры Рая и не подозревала, мать такое не говорила, наверное отца боялась. Но одно могло быть правдой, уж шибко поздно мать её родила, почитай годков к 50-ти ей уже было.
"Твоей матери сестрой я прихожусь, хоть и не похожи мы вовсе, она светленькая была маленькой, а я всегда тёмной. Как сюда мать твоя переехала, так мы с ней подружились, у меня единственный родной человек стал на земле этой. " - старуха заплакала.
Серафима слушала эту женщину и не знала верить ли ей, но что-то больно на правду похоже всё было. Отец, как-то смеясь рассказывал, что подругу завела мать, его бросает и бегает за рощицу. Плакать бабушка перестала и дальше заговорила.
Две сестрицы Ида и Рая не похожи друг на друга не только внешне были, но и характером. Ида замкнутая, боязливая росла, ото всех пряталась, людей сторонилась, а Рая добрая, открытая, миловидная. Помнит Ида, как однажды в детстве, пришла эта девочка к ним в дом, вместе со своей мамой. Она тогда совсем в толк взять не могла, чего это мама Фрося плачет, да чужую девочку обнимает. А на прощанье Рая куклу свою отдала, сказала, что у неё ещё дома есть. Ида эту вещицу берегла всю жизнь, даже играть боялась.
Кот Васька, будто возмущаться стал, что про него-то и забыли вовсе, никто его в разговоре не упоминает. Подошёл к старухе и стал тереться о её ноги, мурлыча и, что-то говоря на кошачьем. Бабушка Ида глянула на кота и, словно вспомнила, показывая на кота, сказала: "А после смерти твоей матери, кот прибился чёрный ко мне в дом. Я его прогонять не стала. Только он всё пропадает где-то, окоянный!"
Сима слушала всю историю бабушки, словно сказку, потом заснула, убаюканная мурлыканьем кошки и бабушкиным травяным чаем.