Сегодня нам кажется очевидным, что кино и история находятся в тесном союзе. Более века кино переживало и описывало опыт исторического (пусть и взятый в охват ХХ век — лишь миг в безбрежном плавании времени), да и медиум восприятия истории сегодня стал тотально визуальным. Например, если еще 50 лет назад исторический нарратив собирал текст, то сейчас именно визуальный образ дает коллективное восприятие прошлого — во многом благодаря эксклюзивной хронике, документальной реконструкции и масштабным эпосам о войнах двухсотлетней давности.
Но почему тогда чуть ли не каждый исторический фильм обвиняют в антиисторичности? Причем, хают мала до велика — и простые зрители, и узкоспециализированные специалисты, и эксперты по костюмам и моде. Оплошности художественного департамента? Невнимательность консультаций с историками и беглое вчитывание в исторические факты? Ответ, пожалуй, будет еще страннее, чем кажется. Дело все в том, что кино и история — это проблема долгих, очень сомнительных притирок друг к другу. Кино не оперирует историей, а живет в пространстве мифов. Оно является открытой семиологической системой, которая фиксирует все новое, что попадает в общественное поле. И история здесь — лишь инструмент.
Речь идет не об античных мифах, а о мифах современного общества, описанных, например, французским философом Роланом Бартом. Все культурные феномены — суть носители мифов, начиная от рекламы и заканчивая спортивными шоу, причем создающие такой образ действительности, который совпадает с ценностями и ожиданиями людей современного буржуазного общества — то есть, носителями мифологического сознания.
Какая задача у кинематографического мира? Утвердить себя как полноценную реальность, растворить в ней зрителя без остатка. Вот и кино навязывает зрителю свою интенцию, создавая всеохватный, неопровержимый и натурализованный (то есть, мы его воспринимаем как нечто само собой разумеющееся) образ реальности, а история в нем задает лишь декоративное измерение. На уровне значений в историческом фильме важна не столько фактура и само событие, сколько их резонанс с современными знаками политики, культуры, этики и моды. Поэтому исторический фильм говорит не о вчерашнем дне — великой катастрофе, войне или чьем-то славном царствовании, а о сегодняшнем, структурируя и растягивая мифы по общественному пространству.
Эту актуализацию можно обнаружить почти в любом историческом фильме. Даже начиная с самых истоков, «Рождение нации» Дэвида У. Гриффита — один из первых больших фильмов об американской жизни до и после Гражданской войны, использует миф об опасности освобождения темнокожих (в этой ленте 1915 года агрессивные темнокожие бесчинствуют в Америке и вынуждают белых создать карательную экспедицию). Например, «Троя», повествующая о сражении ахейцев с троянцами, подспудно натурализует миф об американском империализме (выход фильма в 2004 году соответствует событиям в Ираке). Даже небезызвестный «Иван Грозный» Сергея Эйзенштейна во многом артикулировал миф о Сталине посредством идентификации главной фигуры. Чего уж говорить о римлянах с аккуратно причесанными челками и американскими физиономиями, о которых писал Ролан Барт в статье «Римляне в кино», анализируя пеплумы 50-х — в них тоже персонажи прошлого как бы прорываются в современность, предлагая видеть в самих голливудских звездах непреклонных и авторитетных персон по типу полководцев и консулов.
