Сергей Макеев: Я уже писал про мою родную Большую Переяславскую улицу, про наш дом и двор. Параллельно Переяславской проходит Пантелеевская улица, она тоже начинается от Каланчевской, но немного короче. Ту половину Пантелеевской, которая ближе к нынешней Рижской эстакаде, мы считали «своей», это тоже была наша территория, пространство наших игр, походов и других приключений.
Мы называли улицы сокращенно: вместо Переяславская говорили «Пéрес», вместо Пантелеевской – «Пáнтель». Кто-нибудь кричал: «Рéбя, аля на Пантель!» - «аля» значило «пошли». Возможно, «аля» - искаженное французское «aller» - "идти", неизвестно как проникшее в говор московских улиц.
По Пантелеевской редко проезжали машины, поэтому там мы катались на велосипедах. Конечно, кататься можно и во дворе, кругами, но что это за езда? Вот на Пантеле гоняли по-настоящему! Особое событие – первый выезд на велике весной. А если в этот день еще впервые наденешь рубашку с короткими рукавами – это полный восторг. Вроде бы еще прохладно, но ты уже мысленно перешагнул в лето. И вот начинаешь крутить педали, звездочка и цепь стрекочут, спицы издают особый свист. От встречного ветра чубчик надо лбом встает торчком, становится свежо, потом прохладно, наконец предплечья покрываются гусиной кожей. Вот оно, счастье!
«Наш» отрезок Пантелеевской прилегал справа к путям Ленинградской железной дороги, их отгораживал от улицы высокий забор из деревянного штакетника. В заборе было несколько проломов: многие жильцы наших домов работали в депо и в поездных бригадах, ходить напрямик через пути было сподручнее. И мы, мальчишки, лазали на «железку», хотя нам это было строжайше запрещено. Но как удержаться, если там так много волнующего! Можно было класть на рельсы монетки, и проходящий поезд расплющивал их, превращая «двушки» в «пятачки», правда, тоньше. Можно было подложить на рельсы гвоздь, и получалась сабелька для оловянного солдатика.
На травянистом откосе, прилегающем к путям, бил родник с прозрачной водой, наполняя водоем площадью не больше одеяла. Но в нем мы пускали кораблики. А еще лепили из пластилина водолазов, закрепляли их на прутиках, водили под водой и устраивали битву из фильма «Тайна двух океанов» - старшина Горелов сражался со шпионом Гореловым.
По вечерам на Пантелеевской возле гаражей собиралась модная молодежь с Переяславской и окрестных переулков. Пантелеевская всегда довольно пустынна, по вечерам особенно, и взрослые их не гоняли. Ребята-старшеклассники были поколением между стилягами и битниками. Они играли на гитаре, пели на ломаном английском языке, курили сигареты, обсуждали последние музыкальные новинки и зарубежные фильмы. Малышню отгоняли, но мне позволяли постоять с ними, потому что в этой компании было двое моих двоюродных братьев. Они носили твидовые пиджаки, узкие брюки, а главное – черные рубашки, что особенно не нравилось взрослым, пережившим войну.
В одном из старых домов из красного кирпича, в полуподвальном этаже, жила ненормальная женщина. Взрослые говорили, что она помешалась от несчастной любви. Мы никогда не видели ее на улице или в магазине. Но каждый вечер, в сумерках, ее окно освещалось оранжевым светом от китайского абажура. За кисейной занавеской вся комната представлялась театральной сценой. Нарядно одетая женщина накрывала на стол, потом ставила пластинку, звучали мелодии, модные в 1940-х годах. Иногда она выходила на порог, заводила с нами разговор. Она была одета в ситцевое платье в мелкий горошек, подкрашена а-ля Марлен Дитрих. С нами она была приветлива и охотно говорила о сокровенном: что ждет любимого, что он скоро придет, что она купила радиолу, потому что ее мужчина очень любит музыку…
Мы приходили к ее окну рассчитывая позабавиться. Но в этих сумерках, в свете этой сцены мы словно включались в необъяснимую игру. Нам становилось стыдно своих ожиданий, мы жалели женщину. Возвращались молча, притихшие. Скоро забывали эту женщину, но проходило время, и что-то вновь влекло нас к ее окну. Подростком я уехал с Переяславской и забыл об этом, казалось, навсегда. И вот уже в юношеском возрасте я увидел фильм Федерико Феллини «8 ½». Одна сцена - танец безумной Сарагины - напомнила мне ту женщину, и когда я слышу румбу композитора Нино Рота, я вспоминаю те вечера.
С наступлением осени мы уже редко ходили на Пантелеевскую. А зимой она словно засыпала до весны. Только железнодорожники узкими тропками шли меж сугробов на работу затемно и возвращались в темноте. Снежные отвалы скрывали их ноги выше колен, и казалось, что это идут подростки, но коренастые, широкоплечие в своих бушлатах и ватниках. Идут, идут, и исчезают… #сергей макеев
