Вечером Алексей Иванович сидел у себя в комнате, когда остальные члены семьи уже легли спать, и думал о том, как несправедливо с ним поступил сын. По сути дела, решение проблемы с Максимом Аркадьевичем Роман свалил на него. Это говорило об одном — сыну все равно, что происходит в душе родного отца.
— Вырастил... Женил... И вот... Уже не нужен. Как же дальше жить?
Нужны ли родители взрослым людям? Да нет, по сути... В том смысле, что взрослые люди могут жить и сами. Другое дело, хорошо ли им с родителями? Да, если есть польза, и нет, если пользы этой нет, а вместо нее — проблемы. Еще должно быть уважение к людям, вырастившим тебя и воспитавшим... Должно быть, кто ж спорит! Вот и со стороны Романа вроде бы есть это уважение... Внимания нет?... Но обязаны ли взрослые дети уделять родителям это внимание? Нет, по сути, тоже не обязаны. Тогда о чем грустить отцу? Может, начать уже правильно думать?...
А что если проблема со сватом является банальной ревностью? Не-е-ет. Тогда ведь придется ее признать. А это автоматически поставит Алексея Ивановича виноватым в первую очередь перед самим собой. Но тогда что лучше: считать сына виноватым или считать виноватым себя?...
***
После этой ночи Алексей Иванович твердо решил больше не навязывать молодым свою помощь. Его не было дома два дня. Он жил на даче, занимался хозяйством и просто отдыхал. Русская баня привела мужчину в относительный порядок: все лишние мысли вроде как растворились в легкой дымке прошлого.
Настал день приезда. Боглаев-старший и Роман встретились случайно во дворе дома.
— Папа, ты почему уехал, а телефон с собой не взял? — наехал на отца молодой человек. — У нас тут дым коромыслом. Наташку увезли в больницу с обострением нефрита, а у Толика зубки режутся. Он только под утро заснул...
— Говорил же я Наташе, чтобы она не надеялась на эти дедкины отвары, да меня разве кто-нибудь слушает?! — вырвалось у Алексея Ивановича.
— Папа, не обостряй. Лучше помоги, а то Максим Аркадьевич с ног валится. Я сейчас в магазин за манкой, пока Толик не проснулся. Он только ее и признает.
— Овсянки возьми еще, — попросил отец.
— Хорошо, папа, куплю и овсянку тоже. У меня сегодня важный доклад на работе, поэтому ты входную дверь не закрывай, я скоро приду и сразу уйду, — уже на ходу предупредил встревоженный Роман.
***
В квартире Алексея Ивановича встретил детский плач. В детской комнате он увидел стоящего над Толиком свата.
— Максим, что с Наташей? Сейчас Ромку внизу встретил, он мне ничего так толком и не объяснил. Что врачи-то говорят? — поинтересовался Боглаев.
— Нефрит у нее, — устало ответил Максим Аркадьевич. — Сказали, капельницы ставить будут. — Мужчина вновь переключил внимание на внука. — Матери нет, и соску потерял где-то... Куда она подевалась-то?
Алексей Иванович свежим глазом отыскал соску ребенка. Она лежала на краю кровати и торчала из-под одеяла.
— Вот ваша соска, — протянул ее свату.
Тот облизал резинку и принялся вставлять ее в рот Толика. Боглаев тут же выхватил у Максима Аркадьевича соску и строго сказал:
— Ты с ума сошел — соску облизывать?! Теперь на ней еще больше микробов, деревенщина!
— Какие микробы?! Нет там ничего! — вспылил сват и сделал попытку отобрать предмет.
— Я не дам Толику эту гадость! — воспротивился Алексей Иванович.
— Ты на что это намекаешь?... А знаешь, иди-ка ты лучше отсюда! Достал уже! Только ребенка нервируешь!
Последние слова свата сильно обидели Боглаева, и он вышел из комнаты. Постояв в кухне у окна и подумав, что больше так продолжаться не может, Алексей Иванович обулся, оделся и ушел.
Мужчина с горечью думал, что, скорее всего, от беды детей Максима Аркадьевича спасло только врожденное здоровье...
— Ты здесь еще? — Подошел сын. — Вот держи. Тут манка, молоко и хлеб. А я побежал.
— Сынок, погоди, погоди. Хочу кое-что тебе сказать. Пока Наташа в больнице, я возьму заботу о Толике на себя.
— Согласен. Поговори с Максимом Аркадьевичем. Лучше его максимально освободить, чтобы он почаще ездил к дочери в больницу. Мне просто некогда этим заниматься.
— Рома, понимаешь, это нужно не потому, что Максим должен ездить к дочери... — начал объяснять отец.
— Папа, мне некогда сейчас тебя выслушивать, у меня сегодня важный доклад... — перебил его сын. — Я и так уже опоздал. Все, пока.
***
— Максим, извини, но так больше продолжаться не может, — с порога обратился к свату Алексей Иванович. — Пока Наталья в больнице, внук будет жить в моей комнате. Боглаев зашел в детскую, взялся за кроватку и покатил ее к себе.
— Это еще почему? — возмутился Максим Аркадьевич, остановив родственника.
— Потому что ты вредишь здоровью своих близких. Ты разве не понимаешь, что Наташа попала в больницу из-за тебя? Вместо того, чтобы пойти к врачу, она понадеялась на твои отвары.
— Да этим отваром меня моя мама с того света вытащила, — сват потянув кроватку, в которой спал заплаканный Толик, на себя.
— Никогда себе не прощу, что не вызвал врача своей невестке, — сказал Алексей Иванович и машинально дернул кроватку на себя, забыв уже про внука. Слава богу, тот уже крепко спал. — Ей нужны были антибиотики.
— От твоих антибиотиков и от стерильности у ребенка скоро совсем никакого иммунитета не будет.
— Да что ты знаешь про иммунитет, кроме того, что слышал по телевизору?
— Ты тоже, насколько я знаю, не врач, а всего лишь учитель истории.
— Отпусти кроватку, негодяй.
— От негодяя и слышу! — повысил голос Гусев.
В этот момент в квартиру вошел Роман. Оказалось, что, в суматохе позабыв доклад, молодой человек быстро вернулся домой.
Детская кроватка, стоявшая в дверном проеме комнаты сильно насторожила молодого отца.
— Папа... Максим Аркадьевич... — он обвел дедушек серьезным, недоумевающим взглядом.
— Рома, я хотел... — начал было оправдываться Алексей Иванович.
— Папа, если бы я не забыл папку дома, вы бы здесь подрались при ребенке? — строго спросил он.
Но никакого ответа не последовало ни от отца, ни от тестя.
— Понятно, что здесь происходит, пока я на работе, — сделал вывод Роман.
— Ничего здесь не происходит без тебя, — взял слово Гусев.
— Так, Максим Аркадьевич, папа, немедленно выйдите из детской комнаты. Я отпрошусь сегодня с работы и сам посижу с Толиком. — Роман сказал это таким тоном, что ни у кого из сватов больше не возникло желания с ним спорить.
