Художник Михаил Врубель необычен и ярок даже на фоне своей эпохи – рубежа 19-20 веков. Серов, Коровин, Сомов, Поленов и Нестеров, Репин, мирискусники, передвижники – далеко не полный перечень. Его искусство заставляет оторваться от «мира харчевни», как метко сказала автор его жизнеописания в серии ЖЗЛ Вера Домитеева. То есть подняться над обыденностью и заглянуть в миры иные.
Росписи Киевского собора со скорбными глазами Богоматери в пол-лица, декоративные панно, керамика, знаменитая демониада – завораживают и дают представление о метафизической драме художника.
Врубель был необыкновенно образован для художника даже своего времени. Окончил юридический факультет петербургского университета, знал 5 языков, читал в подлиннике Платона и Вергилия. Имел тонкий музыкальный вкус, разбирался в опере и музыке. Кстати, Надежде Забеле сделал предложение чуть не в первый день знакомства, только услышав её голос в Частной опере Мамонтова. Это её он запечатлеет в знаменитой картине в образе Царевны-Лебедь.
Врубель особенно был обязан Савве Мамонтову, меценату и широко одарённому человеку. Савва Иванович и его жена Елизавета Григорьевна ценили искусство и собирали вокруг себя творческих людей.
Кстати, об Абрамцевском кружке Мамонтова писала здесь.
О Елизавете Григорьевне Мамонтовой здесь.
Вот как вспоминает сын Мамонтова первое появление Врубеля в их гостиной:
«С Антоном (так называли Валентина Серова - Е.Г.) вошёл стройный, немного выше его ростом молодой блондин, щеголевато одетый. Запомнилось хорошо, что он был обут, как альпинисты, в высоких чулках. По наружности он нисколько не походил на художника. К сожалению, не запомнился первый разговор с ним за чаепитием, помню только отчётливо, как сильно он заинтересовал отца и как последний, проводив гостя, заявил, что надо обязательно приручить нового знакомого».
В абрамцевской гончарной мастерской Врубель открыл новую грань своего таланта. Опыты с глиной, лепными объёмами и глазурью были декоративны и поражали фантазией творца.
Мамонтов не до конца понимал живопись Врубеля, но строго наказал домашним, всякий его набросок и клочок подбирать и сохранять. Склеивать то, что разорвал. И этим спас многое для будущего. Потом Врубеля будут ждать заказы на большие декоративные панно в домах, построенных для купцов в стиле модерн. Наконец бедствовавший художник найдёт материальное вознаграждение своим трудам.
В книге В. Домитеевой воссоздана эпоха, очень много сопутствующих личностей, их судеб и свершений. А ещё – замечательный язык и яркие отступления. В связи с Врубелем надо говорить обо всём культурном контексте эпохи – он был эрудитом, увлекался Кантом. Здесь и философия Серебряного века, и поэзия Брюсова и Блока – и автор блистает тонким постижением как изобразительного искусства, так и смежных областей.
Мне запомнилась одна история, воспроизведённая в книге В. Домитеевой и многое говорящая о Врубеле как о человеке. Речь идёт о художнике Александре Антоновиче Риццони.
Предисловие. Художник А. Риццони окончил петербургскую Академию художеств. Он был итальянец по отцу, а после пенсионерства в Италии решил остаться в Риме. Он сделался добрым гением для всей русской колонии художников, находил средства, организовывал их быт, предоставлял свою мастерскую.
«Писал он невинный по содержанию, но ценимые коллекционерами жанровые миниатюры, обычно сюжеты из быта католического духовенства или религиозного иудейства...»
Врубель в 1892 году работал в Риме и относился с уважением к мастеру: «существенная была только святая верность ремеслу, страшна только измена». Риццони мог отчитать Врубеля за опоздание в мастерскую, хотя тому около 40 лет. Врубель извинялся и искупал это прилежанием.
А вот уже 1901 год, Россия. Врубель читает очередной номер «Мира искусства» с заметкой Альфреда Нурока, который назвал Риццони «самым плохим из легиона плохих художников». Утончённое эстетское глумление было хлёстким и казалось прогрессивным. «Мир искусства», талантливая молодёжь и старый рыцарь Академии художеств – схватка была неравной.
«Получив оплеуху от обожаемой им молодёжи, Риццони заболел, полгода мучился, признал ничтожность его творческих усилий и покончил с собой».
Узнав о трагической участи уважаемого им покровителя русских художников, Врубель был поражён. Он написал стихотворение на «могилу умершего оскорблённым», а потом – послание, где выразил свои мысли по поводу искусства и творца.
«Такой твёрдый хозяин своей жизни, такой честный труженик!» «Да, нам нужно оглянуться, надо переоценить многое. Нужно твёрдо помнить, что деятельность скромного мастера несравненно почтеннее и полезнее, чем претензии добровольных и недобровольных невропатов, лизоблюдничающих на пиру искусства. Особенно отвратительны добровольцы».
Блестящую статью – послание Врубель отнёс Мамонтову, не очень понимая, где она могла бы быть напечатана. Мамонтов уже не занимался журналом «Мир искусства», но связей его хватило, чтобы послание оказалось в печати.
На страницах газет обсуждался скорее конфликт Врубеля с мирискусниками. Но пафос послания не в этом. Оно о судьях таланта. Об ответственности критика. О значении слова, которое может и убить.
А мы открываем ещё одного Михаила Врубеля. Не только психически надломленного творца «Демона поверженного», но и человека с чуткой совестью. Как сложен человек! И как скор и не справедлив бывает наш человеческий суд!
Кстати, до 15 октября в залах Русского музея в Петербурге проходит юбилейная выставка работ Михаила Врубеля. Делитесь впечатлениями от его работ!
