Семен Петрович Матвеев, полковник КГБ в отставке, принадлежал к той категории советских граждан, чьи мысли и дела не расходились с лозунгами, рождаемыми в недрах святая святых – центральном комитете руководящей политической партии, и ее линией. В его случае – сначала в ЦК ВКП(б), затем КПСС после переименования на девятнадцатом съезде. В тысяча девятьсот тридцать седьмом году Семен Петрович по комсомольской путевке был направлен с первого курса сельскохозяйственного института в структуры Народного комиссариата внутренних дел, где с готовностью принял участие в так называемом Большом терроре, после завершения которого столь же горячо его осудил, а в сороковом году, будучи уже членом ВКП(б), искренне приветствовал расстрел своего бывшего руководителя Николая Ивановича Ежова, осужденного по обвинению в подготовке антисоветского государственного переворота. После прихода к власти Никиты Хрущева, развенчавшего культ личности Сталина, полковник Министерства государственной безопасности Матвеев Семен Петрович принял активное участие в работе по реабилитации лиц, подвергшихся политическим репрессиям, с удивлением обнаруживая в некоторых случаях свою подпись под расстрельными списками «врагов народа». С удивлением, но не более того, ибо в перечень эмоций, которые приходилось испытывать полковнику за свою долгую, полную увлекательных приключений, жизнь, угрызения совести не входили.
Правда, был один эпизод, не то чтобы совсем уж несимпатичный, но некоторый дискомфорт производил. В особенности, когда пришла пора начинать подводить итоги, проще говоря, подбивать бабки в преддверии завершения земного жизненного пути. Как настоящий коммунист, Семен Петрович был истинным атеистом, но в то, что однажды наступит вечная тишина, верить как-то не хотелось. А случай, о котором подлая память не давала окончательно забыть, был, в общем-то, рядовым, учитывая напряженную внутреннюю классовую борьбу и неспокойную геополитическую обстановку.
Был у Семена школьный друг Толик. Дружба между ними была именно та, о которой говорят «не разлей вода». И все бы ничего, но оба влюбились в одноклассницу, красавицу Катю, которая в конце концов остановила свой выбор на Толике, поступившем после окончания школы в военное училище летчиков. Вскоре сыграли свадьбу, на которой Семен громче всех орал «горько», вкладывая со всей пролетарской ненавистью в это слово горечь своего поражения, с которым так и не смирился, и по прошествии совсем короткого времени, как истинный патриот советской страны, написал на имя своего начальника рапорт о том, что лучший друг нелестно отзывался о советском истребителе И-16, сравнив его с немецким Мессером. Но сотрудником НКВД Семен был еще не совсем опытным, в результате не учел того, что вслед за Толиком по этапу пошла и Катя, как член семьи врага народа.
О существовании Кати и Толика Семен Петрович со временем забыл, но так и не обзавелся семьей, оставшись убежденным холостяком. И забыл, как оказалось, не навсегда. После увольнения из органов пенсионера Матвеева взяли на работу в архив внешнеполитического ведомства. Не особенно обремененного служебными обязанностями, память начала возвращать Петровича в прошлое, главным образом, в молодые годы, оставляя неприятный осадок в связи с доносом на лучшего друга. И, когда к нему с не совсем обычной просьбой обратился коллега по министерству Фалин, Петрович, вспомнив байку о коридоре времени, в которую, положа руку на сердце, не очень-то верил, все-таки задумался.
Чем черт не шутит, рассуждал Матвеев, вспоминая рассказ крепко подвыпившего знакомого ветерана во время празднования очередного юбилея родного ведомства, который в молодости служил охранником в правительственном метрополитене. Правда, на следующий день протрезвевший ветеран стал уверять Петровича, что пошутил, все это ему однажды приснилось. Даже пальцем покрутил у виска – дескать, не такой он идиот, чтобы верить в сказки. Семен Петрович согласился с этим тезисом, посмеявшись над шуткой. Но, вспомнив однажды болтовню ветерана, поймал себя на мысли, что начинает верить в реальность существования коридора времени. А вдруг?
Вряд ли престарелый полковник КГБ в отставке мог объяснить, чем была вызвана метаморфоза в его мыслях на эту тему. Известно, что возраст по-разному оказывает воздействие на людей – одни становятся излишне сентиментальными, другие – циниками. Кто-то начинает верить в чудеса. А Семен Петрович вдруг понял, что глубоко в подсознании стало зарождаться какое-то противное, и где-то даже гадкое ощущение чего-то необычного, никогда им не испытанного. В конце концов он догадался, что это есть не что иное, как чувство вины. Ну, как тут было не поверить в то, что чудеса существуют. Тем более, что коллегой по цеху было указано даже точное место входа в коридор. Нет! Лукавил старый пень, когда, спохватившись по какой-то причине, что сболтнул лишнего, сослался на дурной сон. И тут вдруг, в некотором смысле мальчишка, служащий министерства, подошел к нему с этим же вопросом. Это был знак свыше. И представлялся шанс, грех которым было бы не воспользоваться, чтобы исправить ошибку молодости.
Старый чекист неспроста назначил встречу любопытному парню через два дня – все-таки не хотелось ударить в грязь лицом перед какими-то сопляками. Ему повезло, ночь выдалась ненастная, дождливая. Да и энергетический кризис, вызванный западными санкциями, сделал свое черное дело – даже в столице ночью мелкие улочки и переулки без единого включенного фонаря погружались в темноту; после полуночи в них не было ни души. Не без волнения Семен Петрович поддел гвоздодером тяжелую крышку люка, ничем не отличавшегося от канализационного, с трудом сдвинул ее в сторону. В нос ударил резкий запах. Но не канализационный, усмехнулся Матвеев, включая фонарик, а просто запах подземелья, причем, настолько знакомый, что Семен Петрович невольно мысленно заматерился, пытаясь отмахнуться от всплывших воспоминаний. Но не тут-то было – перед глазами замаячили подвалы, которые клеветники сталинской эпохи окрестили кровавыми подвалами Лубянки. Задолго до того, как сам стал в силу должностного положения в отдельных случаях подписывать расстрельные списки, молодой сотрудник НКВД Матвеев приводил в исполнение приговоры суда в этих самых подвалах.
Металлическая лестница опускалась в глубину, которую можно было оценить лишь приблизительно при тусклом освещении карманного фонарика. Осмотревшись, Петрович на всякий случай перекрестился и со старческим кряхтением осторожно шагнул в бездну.
Весь вечер в столице шел дождь, который к полуночи усилился настолько, что видимость сократилась метров до ста, не больше. Двое мужчин стояли возле театра Вахтангова и вглядывались в черноту ночи, явно кого-то ожидая, несмотря на разыгравшееся ненастье. Наконец сквозь стену дождя проявилась сгорбленная старческая фигура, неуверенно продвигавшаяся по Арбату. Незнакомец, прикрываясь от дождя зонтом, в нерешительности остановился в нескольких метрах от молодых людей, пытаясь, очевидно, определить, им ли он назначил встречу в такой поздний час.
– Этот доходяга и есть твой Петрович? – спросил насмешливо Акимов.
– Да, он, – спокойно ответил Фалин, не обращая внимания на саркастический тон друга в прозвучавшем вопросе. – Подходи, Семен Петрович, не стесняйся.
Когда Матвеев подковылял вплотную к ожидавшим его друзьям, Фалин произнес:
– Знакомьтесь, это мой друг Евгений.
Семен Петрович вежливо кивнул, но руки не подал и некоторое время нерешительно топтался на одном месте, молча озираясь по сторонам. Возможно, в последний момент им овладели кое-какие сомнения, которые он намеревался изложить. А, может быть, прежде чем выполнить просьбу Фалина и его товарища, старику хотелось о чем-то с ними поговорить, но в то же время он понимал, что обстановка не очень располагала к дружеской беседе. Наконец просто тихо сказал:
– Пройдемте.
К прозвучавшему приглашению так и напрашивалось продолжение типа «для выяснения личностей» или, к примеру, «для дачи показаний». Друзья переглянулись, но без возражений направились за Петровичем, поковылявшим в сторону переулка, пересекающего Арбат. Остановилась вся процессия, завернув за угол и пройдя всего метров двадцать. Двое смотрели на своего необычного проводника в ожидании дальнейших инструкций, а тот продолжал молчать, поглядывая по сторонам, словно по-прежнему в чем-то сомневался. Наконец спросил:
– Не передумали?
– Нет, – поспешил ответить Фалин. – Давай, Петрович, не тяни кота за яйца.
Матвеев отошел к глухой стене театрального здания, что-то поднял с земли и вернулся с гвоздодером в руках.
– Открывай! – Он вручил инструмент Акимову.
– Что? – в недоумении спросил Евгений.
– Люк открывай, стоишь на нем.
Акимов посмотрел под ноги и увидел чугунную крышку канализационного люка.
– Уверен, Семен Петрович?
– Делай, что говорят, пока я не передумал, – добродушно ответил старик.
Евгений отдал Фалину свой зонт, в котором уже не было необходимости, поскольку дождь внезапно прекратился, и ловко сдвинул крышку люка в сторону. Увидев зияющую черную пустоту, друзья вопросительно взглянули на Петровича.
– Не сомневайтесь, – проворчал ветеран и достал из кармана пиджака фонарик. – Без него долго будете спотыкаться. Тоннель ведет в одном направлении, через полчаса будете на месте. Увидите лифт, заходите и на пульте набирайте пункт назначения и дату. – Семен Петрович немного помолчал. – И вот еще что. – Он протянул Фалину конверт. – Не позднее тридцать шестого года бросьте письмо в любой почтовый ящик. Это моя личная просьба. С Богом!
Когда друзья ощутили под ногами твердую почву и услышали, как громыхнула крышка люка, отделив их от внешнего мира, Акимов в свете фонарика рассмотрел надпись на конверте. Письмо было адресовано Матвееву Семену Петровичу.
– Самому себе старик написал письмо в прошлую жизнь. Кстати, Юра, почему он решил, что мы направляемся в тридцатые годы, не знаешь?
Фалин пожал плечами.
– Могу только догадываться. Дело в том, что мы с ним достаточно долго трепались, и тема нашей беседы в основном касалась периода, в котором проходили годы его становления как чекиста. А это как раз и есть конец тридцатых. Проницательный старик. А у тебя разве другие предложения имеются или я ошибаюсь?
– Не валяй дурака. Надо быть последним тупицей, чтобы не догадаться о намерениях друга после того, как ты услышал рассказ о его предке. Ладно, хватит болтать, пошли.
Они двинулись по тоннелю, осторожно наступая на шпалы, освещаемые тусклым светом карманного фонарика. Тоннель ничем не отличался от тех, по которым в настоящее время бегают поезда метрополитена, с той лишь разницей, что был абсолютно безжизненным, за исключением непуганых крыс размером с собаку. Завидев двуногих чудаков, невесть каким образом проникших в их вотчину, они прекращали свою крысиную возню и с любопытством провожали двух мужчин взглядами. Как и обещал Петрович, на дорогу ушло не более тридцати минут, а тоннель заканчивался платформой со стоящим рядом поездом.
– Ничего себе! – произнес Фалин, когда, взобравшись на платформу, они шли вдоль поезда. – Слушай, Жень, по-моему этот состав – ровесник твоего репрессированного деда.
– Ну, ничего удивительного в этом не нахожу, – отозвался Акимов. – Любопытно другое, как он сюда попал, если тоннель расположен в обоюдном тупике?
– Ты полагаешь, что в данных обстоятельствах это именно тот вопрос, на который хотел бы услышать ответ? – поинтересовался Фалин, когда остановились у последнего вагона. – Я, например, не вижу никакой конструкции, которая может напоминать лифт. Ну-ка, посвети на стену.
Луч света скользнул по серой бетонной стене тоннеля, выхватив из темноты неприметную металлическую дверь, окрашенную в цвет бетона. Друзья переглянулись, в нерешительности потоптались у двери, затем Акимов пробормотал:
– У меня такое ощущение, что эта дверь никогда не открывалась кем бы то ни было.
Тем не менее он смело потянул ручку на себя, и, на удивление, дверь легко подалась, несмотря на антивандальную, если можно так выразиться, массивность, не издав ни малейшего скрипа. В то же мгновение в открывшемся довольно просторном помещении, по объему напоминавшем грузовой лифт, включилось мягкое освещение, а на стене, противоположной входу, высветилось электронное табло. Первым вошел Акимов, за ним не без некоторого колебания перешагнул порог Фалин. Дверь сама медленно закрылась со звуком, напоминающим сработавшее запирающее устройство.
– Слушай, Женя, что-то мне стремно стало, – почему-то шепотом произнес Фалин. – Дядька твой рассказывал, что часовой охранял этот вход, а сейчас ни души. Тебя не напрягает этот момент?
– Не напрягает. Дядя Петя рассказывал о советском периоде, во-первых. Во-вторых, он был здесь утром, а сейчас глубокая ночь. Поэтому предлагаю выставить это же время суток.
– А год?
Акимов, не раздумывая, спросил:
– Съезд победителей в каком году состоялся, помнишь?
– Какой на хрен съезд? – удивился Фалин.
– Ну, не тормози, Юра! Семнадцатый съезд Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Его еще съездом расстрелянных называли.
– Да, конечно, помню. В тридцать четвертом, в самом начале года.
– Вот! А Сергея Мироновича Кирова, первого секретаря Ленинградского обкома и горкома партии, замочили в конце того же года. Поэтому цель нашего путешествия – тридцать пятый год, а дата… Ну, скажем, сегодняшняя. А со временем суток определились – полночь.
Пока Фалин пытался вникнуть в смысл слов друга, тот набрал на табло нужные цифры и с показной торжественностью нажал кнопку «Ввод».
Свет в лифте погас и через мгновение включился, но кроме этого больше ничего не происходило. Евгений взглянул на Фалина, в недоумении пожал плечами, затем еще раз нажал на ту же кнопку. В этот раз при нажатии раздался короткий звуковой сигнал, предупреждающий, очевидно, либо о бесполезности действия, либо о возникшей неисправности. Юрий, не произнеся ни слова, толкнул дверь. Выйдя на платформу, друзья осмотрелись, но ничего подозрительного не заметили.
– Ладно, – задумчиво почесав затылок, разочарованно произнес Акимов и взглянул на часы. – Черт возьми, еще и часы остановились! В этом склепе, видать, значения электромагнитного поля зашкаливают. Что делать будем, Юра?
– Возвращаться, что еще… – с явным облегчением отозвался Фалин, из чего можно было сделать вывод, что не очень по душе ему была идея перемещаться во времени и пространстве. – А с этим старым козлом я завтра постараюсь встретиться. Задам ему пару вопросов.
– Да уж, поговори с ним по душам. Объясни, что нельзя головы морочить интеллигентным людям.
Миновав по платформе состав поезда, они молча побрели по шпалам в обратном направлении. Но минут через пять Фалин спросил:
– Не объяснишь, чем вызван выбор времени, в которое мы пытались проникнуть?
– Долго объяснять, – не сразу отозвался Акимов. – Да и какой смысл, если ничего из нашей затеи не вышло.
Фалин не стал настаивать, но через некоторое время Евгений сказал:
– Я неспроста задал тебе вопрос о семнадцатом съезде партии. Мы же знаем с тобой, что после убийства Кирова начался большой террор. Большинство участников того съезда были репрессированы и практически уничтожены. Но ведь они были все большевиками. А что говорить о простых советских гражданах, оказавшихся в мясорубке репрессий? В общем, если бы мне удалось встретить своего деда, я бы постарался внушить ему, что его ожидает та же участь. И он должен что-то предпринять, чтобы избежать ареста в тридцать седьмом.
– Мысль, конечно, интересная. Но как ты себе это представляешь?
– Да в том-то и дело, что пока никак не представляю.
– Я понимаю так, что, когда разберемся с Петровичем и поймем, в чем прокол, мы повторим попытку?
– Конечно. Правильно понимаешь.
– Вот и продумай сначала план действий, насколько это будет возможно. Кажется, пришли к нашему колодцу.
Евгений в ответ ничего не сказал. Просто кивнул и начал взбираться по лестнице. Фалин устремился следом, но наверху наткнулся на ноги Акимова, который пыхтел, безрезультатно пытаясь отжать крышку люка.
– Ну, чего застрял? – недовольно спросил Юрий.
– Не открывается.
– Что значит – не открывается?
– А то и значит, – проворчал Акимов, – что не могу крышку поднять. Такое ощущение, что кто-то стоит на ней. Или завалили чем-то.
– Когда успели? Мы отсутствовали чуть больше часа. Да и кто будет заниматься этой фигней в такую ночь, да еще под стенами театра? Постучи зонтом по люку.
Но, сколько не стучал Евгений, какие-либо признаки присутствия наверху людей не проявились. Раздосадованный, он произнес:
– Слушай, Юра, звони этому гребаному чекисту, иначе до утра придется здесь торчать.
Спустя несколько секунд, Фалин с тревогой заметил:
– Бесполезняк, нет здесь сети. Попробуй со своего, ты выше. Я продиктую номер.
Но телефон Акимова тоже безмолвствовал. Он посмотрел вниз.
– Спустись на пару ступенек, я приму упор как следует.
Через мгновение, издав от натуги крик подобно тому, как кричат тяжелоатлеты, толкая штангу, Евгений плечом все-таки выдавил крышку, сразу же сдвинув ее в сторону. В ту же секунду на них посыпался какой-то мусор.
– Прикинь, нас досками какими-то завалили, суки.
– Не пролезть, что ли?
– Попробую.
Сантиметр за сантиметром, матерясь, Акимов раздвигал, загоняя в ладони занозы, беспорядочно разбросанные нестроганые доски, медленно продвигаясь через завал. За ним молча полз Фалин. Выбрались из завала метрах в четырех от люка. Отряхнувшись от опилок и прочего мусора, Фалин достал мобильник.
– Ну, Петрович, старый пень, держись!
В это время Акимов с удивлением разглядывал свой смартфон.
– Юра, а сети так и нет.
– У меня тоже. Ничего не понимаю.
– И темень, хоть глаз выколи. Вообще никаких огней не видать. Что произошло за это время, пока мы отсутствовали на поверхности? Хохлы Москву «Точкой-У» забросали?
– Типун тебе на язык! Не долетит эта ракета до столицы. А ну, пошли!
Они вышли из переулка на Арбат.
– Что за хрень? – проворчал Акимов. – Это что за столбы?
– Ну, если я не ошибаюсь, на этих столбах электрические провода для троллейбусов.
– Какие на хрен троллейбусы на Арбате? Когда мы с тобой родились, их здесь уже не было.
В это время со стороны Садового кольца послышались какие-то звуки и в тусклом свете единственного фонаря ничего не понимающие друзья увидели двух всадников в фуражках и белой форме, которые неспешно продвигались в их сторону. И тут звонкий цокот копыт в ночной тишине привел незадачливых путешественников в чувство.
– Твою мать! – воскликнул Фалин.
– Вот именно! – в тон ему отозвался Акимов. – Что делать будем? Дождемся этих ментов?
– Ага! И спросим, как пройти в библиотеку имени Ленина. Ты посмотри на свой прикид… И на мой тоже. До появления джинсов в СССР как минимум еще лет двадцать пять должно пройти. А если во время обыска увидят наши смартфоны, считай, что десять лет без права переписки нам обеспечены.
Оба попятились в сторону завала, из которого только что выбрались, и спрятались за досками. Когда всадники приблизились к театру, лошадь одного из них замедлила ход и фыркнула, явно чем-то обеспокоенная. Милиционеры переглянулись, о чем-то переговорили и проследовали дальше по Арбату.
Продолжение: https://dzen.ru/a/YvumGDg-5mC8BTXc
