Письмо умершей маме.

Фотография из интернета

Мамочка моя, здравствуй!

Давно я тебе не писала, много лет. Вот появилась необходимость написать тебе письмецо.

У меня все хорошо, даже все отлично. Ты боялась, что я буду пить, курить, таскаться про мужикам… Так вот, хочу тебе сказать, что я не пью, не курю и живу одна. Мне уже 58 лет и я все еще живу одна. И не пью даже лекарства на спирту, потому что мне нельзя алкоголь, у меня рак желудка и курение мне противопоказано тоже.

Вот так, мамочка моя, я и живу. У меня два больных кота на иждивении – один старичок совсем, другой молодой. Вылечить их я не могу, средства не позволяют. Кушают они хорошо, две-три тысячи из моей пенсии ежемесячно проедают.

Пенсия у меня маленькая, есть доплата за инвалидность и социальное пособие на компенсацию коммунальных расходов. Но это совсем копейки. Хотя и этим копейкам я очень рада, потому что у меня нет ни родственников, ни детей, которые могли бы мне помочь…

И живу я одна, в бывшем общежитии. Приватизировала комнату размером 12 кв.м., поставила пластиковое окно, провела горячую и холодную воду, канализацию, поставила металлическую дверь, которую заказала на деньги, полученные от продажи твоего домика.

Чувствую ли я сейчас вину перед тобой? Да, чувствую, но очень приглушенно. Мы ведь с тобой, даже когда жили вместе, не были особенно близкими людьми, ты мне ничего о себе не рассказывала, а мне рассказывать или было нечего или ты высмеивала то, что я рассказывала. Я читала книги.

Когда на суде по реабилитации я узнала о твоей прошлой жизни, мне стало очень стыдно за свои слова и поступки, но прощения за них я почему-то не попросила.

Как то раз, когда мы сидели вечером и пили чай, я увидела, какая ты стала совсем старенькая, с потухшими глазами… Но и тогда я ничего не сказала. Просто галочку в уме поставила. И все.

А когда получила телеграмму от соседа, что тебя хоронят, что-то во мне случилось и я стала превращаться в камень. Я даже плакать не могла, когда тебя везли на кладбище. И когда стали гроб закапывать, мои глаза были сухими. Сухими и горькими.

Я не помню, плакала ли я после похорон… Наверное нет. Потому что оплакать было некогда – сначала нужно справить десять дней, потом сорок дней, потом годины… А работы нет, и денег тоже нет, и продать нечего…

Когда я продала твой дом, на эти деньги я поставила железную дверь в своей комнате. Больше их ни на что не хватило.

На могилку твою я не езжу. Это не далеко, но много пересадок, потом пешком идти далеко, ночевать там негде… Да и боюсь я ехать на твою могилку, вдруг там разревусь…

Фотография из интернета

Ты показывала мне свою фотографию, которую просила поставить на памятник. Памятник я тебе не сделала, и оградки даже нет. Но я подумала, что можно бы поставить тебе памятник в интернете. Цифровой.

Я нашла сайт, где собирается вся информация о репрессированных и там есть строчка и о тебе. Вот надо еще отсканировать документы из суда и вместе с фотографией выложить на этот сайт. Я думаю, что это будет б0льшая память о тебе и увидит это больше людей, чем простую стелу в заброшенной деревушке…

Прости меня, моя мамочка. Я не знаю, любила ли ты меня… Наверное любила. Ведь у меня был трехколесный велосипед, а у Таньки не было, хотя у неё был отец; был большой плюшевый медведь с опилками внутри и большая красивая кукла…

Прости меня, мамочка.

Теперь я тоже старая больная старуха, сижу дома с двумя больными котами и не знаю, смогу ли дожить до твоего возраста.

Фотография из интернета

Больше я не знаю, что писать… Это письмо мне посоветовала написать психотерапевт, чтобы загладить чувство вины перед тобой. Но вина моя уже мне кажется не такой реальной, как я представляла себе. Зато как громко я выла, когда пришлось усыпить моего котика Гошку Капитоновича. Я полгода ревела.

Он сам пришел ко мне жить. Я его выгоняла, била, а он остался. Потом даже перестал проситься на улицу, ходил в тазик. Его покалечили, он приполз домой на двух лапках, долго лежал, болел, потом поправился и перестал выходить на улицу.

Потом умер твой Сюпка. Я тоже плакала. Гошку я била, надеясь, что он от меня убежит. Сюпку била от злости, что он лишний в доме. И Ваську бью иногда за то, что он меня не любит. И Писяю достается тоже за то, что иногда сильно хулиганит. Хотя люблю и из-за них никуда не езжу. Хотя ехать мне некуда.

Пыталась я найти родственников репрессированных, но мне не удалось.

Если получится, попробую поискать еще раз.

Фотография из интернета

Сейчас у меня на столе стоит твоя фотография из паспорта в рамочке. Глаза у тебя добрые, лучистые… Но рамка постоянно чем-то загорожена, постоянно на столе что-то стоит и фотографию загораживает… Слишком много хлама в моей жизни…

Мамочка моя, мамуля старенькая, ты прости меня за такую нашу несложившуюся жизнь. Сейчас я вспомнила, как ты про меня говорила: хоть бы ходить начала, а то я умру, а она даже ходить не умеет; потом – хоть бы в школу пошла; потом – хоть бы школу закончила; потом – хоть бы специальность получила…

Так всю жизнь ты за меня и пробеспокоилась, как бы со мной чего не случилось…

Вот я теперь живу одна, вернее с двумя котиками – старая одинокая инвалидка, в бывшем рабочем общежитии, построенном в 1985 году стройбатами-узбеками и которое скоро развалится, как дом в Омске.

Что тебе еще написать?

Вчера нашла в интернете Надю Гусеву. Она живет в деревне, интернета у нее нет, надо будет ей письмо написать бумажное, потому что звонить дорого.

Еще нашла Маринку Германову. А Таньку Михайлову не нашла. Света Михайлова, которая у Маринки в друзьях, наверное, её дочь – очень на нее похожа…

Мамочка моя, ты прости меня за все. Мы с тобой увидимся ещё. Не знаю когда, но встретимся точно. А пока, если возможно, помоги мне оттуда, дай весточку, предупреди о беде, если она мне будет грозить.

Целую тебя, твоя дочь.