Гендиректор строительной компании Герман Чернопут частенько начал замечать за зятем непонятное: прежде обычный мужиком был, а теперь постоянно о чём-то думает. Спросит Герман: «О чём это ты?» ‒ ответит не сразу и туманно, даже скривится: «Не о чем мне думать». Но когда зять притащил домой военную форму, стало известно, что связался с казаками. Дочь промолчала, будто давно всё знала, а свекровь Маргарита вцепилась:
‒ Ну, и зачем тебе всё это? За справу, как у них говорят, денег отвалил немеряно, а мы не такие уж богачи, чтобы ими разбрасываться.
‒ Я, между прочим, и сам работаю… ‒ вспылил зять, и у неё не нашлось слов возразить.
А как-то Маргарита услышала, как Семён просил денег у Германа для своей организации. Маргарита в это время случайно оказалась за дверью комнаты, где зять говорил с мужем, и чуть не рухнула, услышав сумму: миллион! Она не утерпела, влетела в комнату, пригрозила мужу:
‒ Если отвалишь такие деньжищи на всяких ряженых, то оба катитесь из дома!
В тот раз Герман замял разговор, сказав жене, что и не собирается никому помогать ‒ ради чего? Но сам на другой день по-тихому отдал зятю сто тысяч и предупредил:
‒ Более не подходи ко мне с такими вопросами! И вообще зря ты с ними связался! ‒ предупредил Герман и тряхнул кудрявой, белобрысой головой и встал из-за стола, словно хотел показаться выше ростом.
‒ Ну, почему же? Они за Россию бьются, за её процветание!
‒ Мы все за неё бьёмся… У казаков свой уклад, своя философия, во многом благодаря им Россия прирастала Сибирью и Дальним Востоком ‒ это так, но, с другой стороны, они царя защищали, из-за этого гонения на себя навлекли. Доныне плачутся, что, мол, раскулачивали их нещадно! А что, разве крестьянам меньше досталось?! Просто «мужики» терпеливые, и обиды особо не помнят…
Семён промолчал, лишь подумал: «Тебя самого давно раскулачивать нужно!»
Чернопута терзали чёрные мысли с того вечера, когда шепнули умные люди, что пора расставаться с заграничной недвижимостью, и тесть забыл о жене, дочери, внучке, приезжал с работы нелюдимый, а потом вдруг сорвался в Барселону, где у него была вилла. Вернулся дня через три и никого к себе не подпускал. Семён лишь от жены узнал, что тесть продал виллу, но оставил солидный счёт в тамошнем банке, и это обстоятельство ввергло всю семью в уныние, особенно, когда руководство страны ввело войска на помощь жителям Донбасса, чтобы остудить горячие головы нацистов. А вскоре и вовсе дышать стало нечем, когда по всем СМИ прошло сообщение о заморозке активов не только Центробанка, но и физических лиц, а российским авиалиниям запретили полёты в Европу.
В тот же вечер он довёл Маргариту до слёз, когда она извела вопросами:
‒ Почему виллу отдал за бесценок? Или Бог наказал слабоумием?! Ведь никогда таким не был?!
‒ А что бы ты сделала на моём месте?!
‒ Уж что-нибудь придумала бы… ‒ и совсем раскисла, и без того рыхлая.
Он не понимал её претензий, ведь рассказал обо всём сразу по возвращению из Барселоны, и тогда она приняла случившееся смиренно, а теперь вдруг вздыбилась. А что Герман мог ответить, если вывернулся без больших потерь из создавшегося положения. И что теперь истерику закатывать, или не знает, что творится в мире? А надо бы знать!
***
И вдруг ещё новость, какую не ждали. Как-то собирались ужинать, в столовую, подобного быстроногой оленихе влетела дочь Ксения, и, сверкнув широко расставленными карими глазами, кинула записку на стол:
‒ Пап, мам, как это понимать? Вот почитайте!
Чернопут нехотя взял записку, скользнул по ней взглядом и встрепенулся:
‒ Как это уехал, Ксения? И почему на Украину, зачем?
‒ Пап, у меня спрашиваешь?! ‒ спросила, укорив, дочь и зарыдала. ‒ Не посоветовался, не предупредил. Раз ‒ и уехал! Аника-воин выискался, словно я для него пустое место. Ну, не скотина?!
Маргарита взяла у мужа записку и чуть ли не набросилась на дочь с кулаками:
‒ Ну, и как ты могла допустить это?
‒ Он что, предупреждал… Утром лишь сказал, что попозже пойдёт на работу. Разве я могла знать, что задумал наш Семён Прибылой…
‒ А ведь он действительно прибылой! ‒ многозначительно сказал Чернопут и пояснил: ‒ Так молодых волков называют. Живёт в стае, но делает по-своему!
На какое-то время все затихли, обдумывая откровение Германа, а потом Маргарита чуть не подскочила со стула:
‒ Ну, что ты сидишь-то, ‒ замахнулась она на него, словно хотела ударить. ‒ Позвони военкому, спроси, может, у них какие-то списки составляли или ещё что-нибудь?!
Подумав, Герман взял трубку, потом с кем-то поздоровался, коротко описал ситуацию. Сказав, «извини», он бросил телефон на стол, посмотрел на дочь, потом на жену:
‒ Никого они никуда не отправляли, и нечего меня подставлять… Это всё казаки суетятся. Они, видно, и Семёна подбили. Едут группами на Кавказ, там проходят подготовку, а потом их на самолётах переправляют к месту спецоперации… Всё, тема закрыта.
Ксения после бегства мужа оказалась предоставленной сама себе, и то ли весна подействовала, то ли захотелось хоть как-то навредить Семёну, но в какой-то момент по-иному начала поглядывать на инженера-айтишника Максима… Он появился минувшей осенью, частенько заглядывал к ним в бухгалтерию, и никто почти не обращал на него внимания: среднего роста, худощавый как подросток, ходил вечно в облезлых джинсах и мятой клетчатой рубахе, нахальный. Может, поэтому начал оказывать знаки внимания Ксении, когда от кого-то узнал, кто её отец, и с каждой днём всё настойчивее, но она запросто отшила, едва он пытался проводить.
‒ Максим, не старайся… За мной сейчас машина придёт… ‒ заносчиво сказала Ксения, зная, что должен заехать Семён на БМВ.
Сообразительный, конечно, Максим, понял её высокомерие, но отшутился, мол, не смею задерживать, но, в какой-то момент, осмелев, вдруг пригласил на чай, узнав, что её муж уехал в командировку. Ксения потом ругала себя, что проболталась сослуживицам, что Семён поехал получать машины для автобазы да задержался на несколько дней. Те, видимо, и шепнули Максиму… И он не растерялся, а она воспользовалась приглашением и поехала в гости. Мать Максима их встретила, видимо, предупреждённая сыном, поужинала с ними, а потом ушла в свою комнату. У Ксении действительно, была мысли остаться на ночь, даже предварительно наврала матери, что поедет навестить больную подругу, и попросила чем-нибудь занять дочку, но Виолка, будто нарочно, стала звонить каждые десять минут и ныть, что ждёт не дождётся любимую мамульку… После ужина, они собирались спать, но тут вновь позвонила Виола и Ксения развела руками:
‒ Извини, Макс, дочка плачет. Не могу я так! ‒ и начала одеваться.
Он её понял и поднялся с дивана. Обычно обходительный, вдруг часто задышавший Максим оказался диким и неотёсанным. С неожиданным напором приказал:
‒ Раздевайся!
Не дожидаясь, когда она начнёт шевелиться, чуть ли не силой попытался стащить с неё одежду, что для Ксении было в новинку, но именно от этого она будто потеряла голову. Сама быстро разделась, побросав одежду на стул и мимо стула, и упала в его объятия, показавшимися сильными и крепким. Произошло то, что ожидалось и желалось, и они лежали и приходили в себя, счастливо поглядывая друг на друга. Вскоре вздохнув, Ксения попыталась подняться, чтобы собираться домой, но Максим резко и зло вновь опрокинул её, она хотела что-то сказать, но он зажал ей рот поцелуем, и она ослабла, покорно сдалась, очень желая сдаться. Через полчаса она уже ехала от Максима, и долго потом дома рассказывала о якобы болящей подруге, которой даже продуктов принести некому.
‒ У ней случаем не ковид? ‒ забеспокоилась Маргарита.
‒ Мам, я совсем, что ли, «ку-ку»?! Она на машине в аварию попала. Долго в больнице лежала, а теперь по квартире на костылях скачет.
Та встреча оказалась единственной, и теперь, когда Семён вероломно бросил её, Ксения частенько навещала «больную» подругу, отчего Маргарита всё чаще спрашивала:
‒ Как выздоравливает она? Уж что-то засиделась дома?! ‒ и подозрительно посматривала на дочь, дожидаясь от неё откровений.
‒ Ей ещё две операции делали, ‒ отговорилась Ксения.
Но когда и Герман Михайлович заинтересовался частыми отлучками дочери, иногда даже не ночевавшей, то Маргарита в один из вечеров навязчиво пристала к дочери, та стала уклоняться от откровений, но мать настояла:
‒ Вертись не вертись, а рассказать всё равно придётся. Чужая я тебе или нет?
И Ксения созналась:
‒ А что мне делать, если Семён за месяц лишь раз позвонил?!
‒ Но ведь позвонил же! Значит, живой, радуйся!
‒ Радуюсь, но на душе всё равно неспокойно и от одиночества с ума схожу.
‒ А ты как думала… В войну жёны мужей годами ждали, а на чужих постелях не валялись… Эх, доча, доча… Прекращай. Гадко это всё и скверно.
***
Ксения не знала, рассказала ли мать отцу о её похождениях, но заметила, что он перестал вообще замечать её. Как, впрочем, и других, а с матерью по-прежнему спали в разных комнатах.
Она не могла знать, что творилось на душе у отца, потому что родители не посвящали её в свои финансовые дела. Да она особенно и не любопытничала, знала только, что дом в Барселоне отец продал, а деньги… И в неё будто кто-то стрельнул: деньги, где деньги?! Ведь с началом военной операции все активы в Европе либо заморозили, либо конфисковали… Вот отчего отец сам не свой ходит… А как-то расплакался, разрыдался, да так, что пришлось вызывать «скорую». Какого-то особенного расстройства здоровья врач не обнаружила, сделала ему успокаивающий укол и посоветовала, не отрываясь от авторучки:
‒ Завтра обратитесь к участковому терапевту и подумайте о поездке в санаторий, но сперва надо полечиться в клинике нервных заболеваний. Усталость накопилась у вашего мужа, и быстро от неё не избавиться. Я выпишу рекомендацию, а терапевт окончательно оформит направление.
‒ К психиатру?
‒ Зачем же сразу так резко? Участковый терапевт подскажет, что необходимо делать.
Герман Михайлович слышал их разговор, и, засыпая, подумал: «Не дождётесь!»
Маргарита не стала тормошить мужа, а утром мягко напомнила о вчерашнем визите врача и поторопила:
‒ Так что собирайся, дружок, надо тебе заняться здоровьем.
‒ Почему ты разговариваешь таким тоном?! Ехидным и издевательским. Поеду я только на работу, и никуда более!
‒ Тогда, как хочешь, так и живи…
Но Герман Михайлович и на работу не поехал, устроив квартирный бунт. Начал бросаться обувью в жену и плеваться в водителя, пришедшего на подмогу, а потом выхватил из-под подушки нож и пригрозил:
‒ Кто приблизится, жалеть не стану…
От него отшатнулись, а он, продолжая грозить, сел около кровати и неожиданно уснул, повалился на ковёр, безвольно раскрыв рот. Привели его в чувства врач и два санитара, вызванные Маргаритой, и почти сонного, повезли в психиатрию. Герман Михайлович в машине крутил головой, оглядывая санитаров, и, указав на потолок «скорой», над крышей которой пела сирена, попросил, будто они за кем-то гнались:
‒ Не упустите их!..
***
Семён, попав с дюжиной казаков в добровольческий центр в Гудермесе, понял, что они вполне нормальные. Пробыв вместе две недели, он уж и не называл их как-то по-иному: только «брат».
Армейская спайка приходит через пот, это он знал по службе. Но именно теперь, набегавшись, наползавшись до судорог в ногах и руках, иногда под дождём, в грязи, он по-настоящему понял суть военной службы. Да и сам он внешне изменился: загорел, похудел, слегка курносый нос обострился, а волосы выгорели; от прилива энергии ему казалось, что может легко выполнить любое задание. Он учился в своём же отделении, где было много участников «горячих» точек и отслуживших по контракту. В первое время над ним подшучивали, говорили, что опыт дело наживное, главное, спиной к противнику не поворачивайся.
Семён не обижался, не тушевался, понимая, что он доброволец, и для него ещё есть время учёбы, потому что, когда они окажутся один на один с противником, будет не до подсказок.
А потом их сборные роты, в которых были и казаки, и бывшие краповые береты, и чеченцы-спецназовцы, посадили в транспортные самолёты и перебросили в Ростов.
О себе он не думал до того момента, когда прибыл на боевую позицию под Рубежное. Здесь рядовой Прибылой потуже застегнул броник, поглубже нахлобучил каску, проверил патроны в магазинах, в скоротечных и сумбурных мыслях представляя, как будет выглядеть его первый бой. Когда же в отделение прислали нескольких бойцов, успевших «понюхать пороха», это придало уверенности, словно подоспели старшие братья.
Первое столкновение произошло совершенно неожиданно, когда его рота выдвинулась на «передок» и заняла вдоль лесополосы свежие окопы, из которых днём ранее выбили противника. Бойцы услышали свист мин со стороны зеленевшего перелеска и попадали на дно окопов. Ждали приказа на атаку, но пришлось самим отстреливаться, увидев фигурки нациков, продвигавшихся перебежками... Похоже, даже старшие командиры не ожидали появления на другой стороне балки противника… И по связи поступил приказ ротного: «Приготовиться к отражению атаки!» До противника было метров сто пятьдесят, кто-то крикнул, что надо подпустить поближе, и Семён, дождавшись приказа «Огонь!», первым жахнул короткой очередью в полусогнутый абрис противника.
Справа и слева застучали автоматы; стрелять и в ответ, хотя кто и откуда стрелял, было практически не видно из травы; лишь сизый дым от выстрелов указывал на противника. Кто-то застонал справа от Семёна, и он увидел, как зажал окровавленную руку краповый берет Лёха, ходивший в тельняшке с красными полосами…
‒ Ты как? ‒ машинально крикнул Семён и увидел, как тот отмахнулся:
‒ Ерунда… Пуля срикошетила…
А далее, словно по команде, раздалось несколько выстрелов из гранатомётов с нашей стороны, словно в отместку за раненого. Видимо, поняв, что с наскока не удастся пробиться, подхватив обвисшего на руках раненого, противники начали отходить к лесу под прикрытием своих. Вскоре раненый совсем обмяк, и они его бросили. Огрызаясь из автоматов и подствольников, ранили ещё одного нашего, и тоже в руку, осколком гранаты, но вскоре начали прилетать наши мины, отступавшие залегли, а в короткие перерывы между взрывами ломились через поле до следующего лога.
Этот короткий бой Семёну показался бесконечным. Когда всё вроде бы стихло, лишь на правом фланге шла отдалённая перестрелка, провели перекличку, оказалось, что в их взводе несколько раненых. Их перевязали, а одного вывели в тыл и отправили на машине в медсанбат. Первый бой, как оказалось, не был самым трудным, но стал самым запоминающимся изо всех далее случившихся.
Семён воевал вторую неделю, когда ранили его самого: пуля прошила голень навылет, задела артерию, он потерял много крови, и когда его везли до госпиталя, в санитарной машине ввели плазму, а ночью переправили в Ростов, где сделали настоящее переливание, прооперировали и, накачав лекарствами, погрузили в сон. Чувствуя, что засыпает, он знал, что теперь жизнь в неопасности, надо хорошенько отоспаться, потом позвонить домой и ждать выздоровления.
Окончание здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пронский Владимир
