Игорь Губерман для многих – полностью отвратительная личность: прежде всего, еврей, да ещё и явный враг Советской власти, в своё время отсидел по обвинению в скупке краденых икон (утверждает, что дело сфабриковано, но кто из зеков согласен с приговором?), а потом выехал в Израиль.
Широкую известность Губерман-писатель и поэт получил после того, как разлетелись по рукам его четверостишья: иногда весёлые, иногда печальные, всегда афористичные, его друзья называли четверостишья «гарики»:
Слой человека в нас чуть-чуть
наслоен зыбко и тревожно,
легко в скотину нас вернуть,
поднять обратно очень сложно.
О своей лагерной жизни и полученном опыте написал в «Прогулках вокруг барака», и этот же зековский опыт помог Губерману создать концепцию перестройки и последующей жизни свободной России, которая выстроена им в книге «Пожилые записки»:
Представьте огромный исправительный лагерь, говорит автор, в котором есть всё, что нужно для человека: жилая зона – всякие домики для начальства этого лагеря, для надзирателей, которые скромно именуют себя «сотрудниками», есть бараки для «контингента». Кроме жилой зоны, есть производственная, ведь труд не только «дело чести и доблести», но он ещё и исправляет и даёт зоне какой-никакой, но доход. Есть столбы, ограда, охрана, проволока, выходить могут только немногие, самые проверенные, и только в другие, дружеские лагеря.
А теперь представьте, что однажды начальник лагеря сменяется, и новый объявляет свободу.
Конечно же, зэки в растерянности, а когда они в себя приходят, то вокруг кипит уже другая жизнь. Продукты все в столовой разворованы и спрятаны, уже промышленная зона чуть не вся распродана на сторону (и едут из соседних деревень покупать остатки по дешевке, ибо краденое и дармовое), а самые новые станки приватизированы начальниками отрядов. В бывшем карцере – типография газеты «На свободе с чистой совестью», а выпускает ее бывший надзиратель карцера, еще вчера зверь и садист, а ныне – мыслитель и борец за гражданские права. В казарме наскоро налажено портновское производство из украденной на складе зэковской одежды. Перешивкой ведает бывший комендант казармы, ему ближе и с руки пришлось это строение оформить на себя. Оружие вовсю распродается по соседним деревням, а на машинах лагерных привозится продовольствие, поскольку пить-есть надо, а в чьих руках эти машины – догадаться нетрудно. Паханы уголовные сговорились запросто с начальником лагерного гаража, так что всё оформлено на трудовой коллектив. А шестерки из уголовников все в охране и почти ничем от бывших сторожевых псов не отличаются (разве что галстуками, когда едут в соседние деревни). И опять всех тяжелей простому трудяге-зэку, потому что всё поделено между начальниками бывшими и уголовной шоблой. И хоть разборки между ними и случаются, но общий язык они все-таки находят, ибо психология у них такая же. Поэтому с другими людьми начальники разговаривают на привычном языке: «Мочить будем в сортире!» или «Россия может подняться с колен и как следует огреть».
Вот только другие бараки «лагеря социализма» упорно открещиваются от лагерного былого опыта и твёрдо заявляют, что всегда выбирали свободу. А нашему бараку свобода вроде и не особо нужна?
