Работа в каменном карьере была тяжелой. Если вольнонаемные просто уставали к концу смены, то осужденные валились с ног в короткие перерывы. Конечно дело было в плохом питании и отдыхе. А главной причиной недовольства бригадиром заключалось в том, что за выполнение плана срок шел день за день. Зарплата их была маленькой, не больше трети от нормальной. У них даже поговорка была. Кидая камни, они бормотали: «тебе, мине, начальнику». Когда я начал говорить так же мама обещала отлупить хворостиной, если еще раз услышит «тюремные слова».
Перевыполнение плана никак не сказывалось в приближении свободы. И доплата им не шла. Премии в тюрьме не давали. Но честолюбивые планы моего отца вынуждали людей работать на пределе. Должно было что-то случится.
В самый жаркий день июля, когда даже деревянная бочка с водой нагревалась до состояния чая, один из осужденных не выдержал. Подняв камень, он не смог его забросить в кузов ЗИСа. Папа, легко кидая камни поочередно двумя руками, сделал замечание «лодырю». Азербайджанец поднял камень, но в машину его не бросил.
С булыжником над головой он пошел на бригадира. Отец не стал прятаться, а замер неподвижно, как и вся бригада. Выстрел из винтовки вверх остановил нападавшего. Часовой навел оружие на осужденного, а начальник караула медленно подошел, с пистолетом в руках к рабочим. Подойдя почти вплотную к нарушителю, он палочкой начертил круг на пыльной земле вокруг его ног.
- Перешагнешь черту, засчитываю побег. Часовой не промахнется…. Отдыхай, пока.
Работа возобновилась. Все молчали. Пыль и гул падающих в кузов камней говорили, что порядок восстановлен.
Через полчаса нарушитель понял, что долго он не выдержит. Оказывается, стоять неподвижно на нещадном солнце очень трудно.
Он хорошо понимал, что стоит сделать хоть один шаг, выстрел прекратит его мучения.
- Гараф-абый, а Гараф- абый. Ты же мусульманин. Прости меня. Шайтан мне ум повредил, прости пожалуйста. Я сейчас упаду, не бери грех ради Аллаха.
Отец пошел к часовому.
- Я вот, что думаю, пока этот бездельник отдыхает, план-то мы не выполним . Давай отпускай его,… я за него ручаюсь.
- Тебе виднее Гариф Зинатович, только не пожалей об этом. Они, народ мстительный и прощать не умеют.
Отец подошел к пленнику круга и за руки повел к бригаде. С ним здоровались, как после долгой разлуки, но в глаза старались не смотреть.
План в этот день выполнили на сто одиннадцать процентов.
Год спустя, ночью далеко от фонарей отца остановил человек.
-Гараф-абый, салям алейкум.
Папа сразу узнал его. Прошло только полгода, как азербайджанец освободился из тюрьмы и уехал на родину. Вспомнил он и предупреждение часового, но поздно. Не показывая вида, что испугался папа пожал ему руку.
- Заходи в гости, чаю найдем.
- Нет, спасибо. У меня поезд скоро, я вот тут посылку ребятам привозил. У тебя трое детей, мне сказали. Пусть покушают наших сладостей. Возьми, я на тебя зла не держу.
Отец еще немного постоял, держа в руках мешочек, потом медленно пошел домой. Мы тогда впервые ели курагу и орехи. Родители не стали угощаться, оставив все нам.
-Мы этого урюка в Туркмении наелись. Когда вас еще не было, мы там жили.
СМЕРТЬ СТАЛИНА
Два года жизни в новом доме пролетели быстро. Зимы переносили легко, дров много. Большая печь долго хранила тепло. В сараях кормились куры. Единственное ограничение было кормить живность хлебом. Да его и не оставалось совсем, любой засохший кусочек становился сухариком к чаю. Изредка дома рассказывали как кого-то посадили за то, что корову кормил хлебом. То вдруг обнаруживалось, что вредители отравили спички и их вредно хранить дома. Враги народа были повсюду.
Детвора бегала за подозрительными и хмурыми людьми, а вдруг это шпион.
В школе учителя говорили, что мы живем в самой счастливой стране на свете, которую построил товарищ Сталин. Портреты в школах, конторе и клубе постоянно напоминали о вожде. Все вокруг разделилось на две части. Большой мир где-то далеко. Маленький мир - семья, работа, школа. В нашем мире были свои радости. Зимой это горы вокруг. У всех были санки и лыжи. Особенно удачливые приобретали неизвестным путем огромные гнутые из металла дуги. На них стоя можно было не просто скатиться с горы, а лететь. Еще трамплины на каждом спуске лыжни. Не умея прыгать мы ломали лыжи и отбивали свои пятые точки опоры при падении. Домой приходили мокрые, но за ночь одежда высыхала. Родители нас не ругали, ремонтируя санки и крепления лыж. Папа ворчал иногда, что приходится каждый месяц подшивать валенки. На троих детей их было всего две пары.
Я дожидался из школы одну из сестер, потом в ее валенках бежал во вторую смену. Мне обещали, что валенки купят для следующего года и непременно этой весной, когда будет очередное снижение цен на все товары. Зима уже заканчивалась. На короткое время можно и в резиновых сапогах выскочить на улицу. Весной и осенью это была основная обувь у всех.
Наступивший март не принес потепления. По радио, которое не выключалось никогда, передавали грустную музыку, сестры говорили, «классическую». Сталин заболел. Заболеть и умереть мог любой. Мимо нашего моста часто следовали похоронные колонны с музыкой, когда хоронили горожан.
Мы уже не бегали смотреть кого еще провожают в последний путь, как бывало в первый год, но чтобы такое случилось с вождем, не верилось. Сообщение о смерти Иосифа Виссарионовича было неожиданным. Никто не знал, что будет дальше. Взрослые, встречаясь, сочувственно кивали друг другу и разводили руками.
Разговоров не было, кто знает, как потом истолкуют твои слова. Все пионерские галстуки были повязаны с черной ленточкой. Учителя носили на рукавах повязки из черного шелка. Нам объявили, что завтра на площади города будут символические похороны отца всех народов. Кто живет далеко от школы, должны прибыть на площадь самостоятельно, а потом найти свой класс.
Солнечная и ветреная погода при минусе двадцати градусов сама выжимала слезы, так что не надо было особо стараться. Родители и сестры ушли заранее. В половине первого и я вышел на улицу, рассчитывая через полчаса добежать до площади. Через минут десять я понял, что бежать не могу. Резина стучала по снегу как копыта лошади. Ноги в двойных носках заледенели. Умирать как-то не хотелось. На улице не было ни души, оно и понятно, все на площади.
Над заводской трубой показалось облако пара. Гудки через каждые пятнадцать минут. Я побежал обратно. Бежать по ветру оказалось легче и вот я дома. Сапоги летят в угол, духовка открыта и мои ноги уже там. Минут через десять стало полегче. Вскоре вернулись родители и сестры.
- А ты уже дома? Удивились они.
- Конечно, я же пешком не хожу как вы, и по ветру бежать легче.
Старшая сестра потрогала мои сапоги, посмотрела на меня внимательно и…. начала рассказывать как происходили похороны. Кто где стоял, сколько людей было на крышах, когда стреляла пушка и выли сирены. Моя учительница плакала, слезы застывали на веках и щеках.
На второй день на первом уроке меня попросили встать.
- Почему не был на похоронах?
- Как не был? Удивился я. Там было столько людей, что я не мог к классу подойти и поэтому залез на крышу. Я Вас, Нина Семеновна, видел даже как Вы… плакали.
Еще несколько вопросов всех убедили, что я тоже был там где все. Вот что значит иметь умную старшую сестру. В очередной раз Клара выручила меня из беды. Раскаяния, как при обычном вранье, у меня не было. Судьба Маресьева, отморозившего ноги на войне, была героической. Но сейчас не война.
БУНТ
Жизнь, как ни странно, продолжалась без изменений. Радио передавало концерты по заявкам, по вечерам «театр у микрофона». Я слушал все подряд, что-то понимал, чего-то нет, но было интересно.
Папа просматривал газеты, радуясь, что еще одного председателя колхоза посадили. Мама не одобряла его, ворча, сам бы поработал, тогда понял бы. Сестры по вечерам долго сидели за уроками, я же делал только письменные задания. Все устные задания запоминались без малейшего напряжения. Хуже было когда учитель просил самостоятельно что- то изучить, но это было чрезвычайно редко. Стихотворения мне надо было прочитать всего два раза. Мама заметила эту особенность и начала со мной учить целые главы из поэм. На первом же концерте самодеятельности я декламировал « Сына артиллериста» Симонова.
С тех пор на всех концертах я читал стихи, отрывки из поэм, получая небольшие призы.
В стране что-то все же менялось. Однажды в школе нам велели закрасить черной краской все книги и подшивки газет, где было изображение Берии.
Он оказался очередным врагом народа. Люди с удовлетворением восприняли известие о его аресте и расстреле. Никому не было жалко вчерашних повелителей. Лишь бы в нашем «маленьком» мире все было в порядке.
Восстание в тюрьме было полной неожиданностью. Осужденные захватили «зону». На крыши бараков поднимались люди. Они что- то кричали. Вокруг лагеря солдаты рыли окопы, на вышках поставили пулеметы. Начальник лагеря вел себя странно. Никто не пытался прекратить беспорядок.
- Пусть покричат, разберемся. Спокойно сказал он подчиненным. Работа остановилась. Целые сутки к восставшим никто не приходил. На второй день начальник лагеря и оперуполномоченный, оставив свое оружие на пропускном пункте, вошли на территорию. Толпа расступилась и пропустила Быстрова и Пинчука. В руках начальника были листки бумаги. Люди заинтересовались, что в них.
- Я пришел к вам, чтобы узнать все ваши претензии. Вот вам бумаги и карандаши.
Да стол принесите, в конце-концов, не писать же на спине.
- Да, еще. Требования пишите не все подряд, а сперва самые главные.
Второстепенные тоже не забудьте упомянуть, мы их рассмотрим тоже.
Наступило некоторое затишье. Люди начали спорить между собой.
Что же самое главное? Время шло. Быстров не торопил людей. На крышах уже никого не было. Почти час времени понадобился, чтобы претензии были написаны.
-Так, значит главный вопрос- питание. В чем дело? Тухлая рыба? Капуста с червями? Приведите заведующего столовой.
Вольнонаемный заведующий, тайком торгующий продуктами, не хотел идти в «зону» и упирался изо всех сил.
- Товарищ капитан. Раздайте по листку бумаги желающим написать жалобу на заведующего. Я подожду.
Когда жалобы были написаны, подполковник просмотрев их, отдал «оперу».
- Товарищ капитан, продолжил начальник спокойно, заводите уголовное дело, заведующего арестовать и заключить под стражу до суда. Уведите.
- Так следующее требование ремонт одежды и инструмента, не работает сушилка.
Заведующего складом определить на работу в карьер. На его место назначать других… выписывающихся из лазарета. Дальше.
Разбирая пункт за пунктом, начальник дошел до конца.
- И последнее. Осужденные по 58 статье просят пересмотра дела. Постановление правительства по этому вопросу уже есть. Надо подождать. Сегодня будет назначен новый заведующий столовой, а продукты получить сейчас. Машина уже у ворот. Вчерашний день объявляю выходным, а за сегодняшний придется отработать.
Пламя погасло. Никто не сгорел, все офицеры остались при своих должностях. Зачинщиков бунта искать не стали. О них и так все знали.
Потом их перевели в другие тюрьмы.
Нам разрешили выходить на улицу, все радовались, что беда прошла мимо.
Ночью меня разбудили сестры.
- Иди на улицу, посмотри как красиво.
Непрерывно взлетающие ракеты с вышек освещали лагерь с потухшими прожекторами. Оказалось, кто-то вывел из строя электростанцию. Ремонт мог затянуться, но линию электропередачи уже тянули к лагерю. «Салют» нам очень понравился, родители долго не могли загнать детей по домам.
На второй день мы узнали, что весь Миньяр любовался этим зрелищем.
- Что за праздник был у вас вчера в зоне?
Даже учителям было интересно.
- У вас там ничего не случилось?
- Да нет, просто света не было, вот и светили ракетами.
Уже дома узнали, что все-таки случилось.
Пользуясь беспорядком, трое осужденных за убийства сбежали ночью. В городе объявили тревогу. Занятия в вечерних школах отменили. Детей на улицу запретили отпускать в темное время. Во всех общественных местах наряды милиции. Сбежавших нигде не было. Их поочередно задержали у родственников через месяц. Оказывается, за всеми родными беглецов была установлена слежка.
По возросшему количеству покупаемых продуктов определили места преступников. Правда сбежавших было не трое, а четверо. Осужденный за мелкую кражу тоже исчез.
Молодой парень вернулся сам до истечения 24 часов отсутствия и избежал дополнительных три года за решеткой. На «зоне» он стал героем.
За пачку чая рассказывал во всех мельчайших подробностях о жизни в течении суток в городе у своей знакомой. Как они могли познакомиться, так и осталось тайной. А вот солдаты в увольнениях встречались с местными девушками и после демобилизации даже оставались в городе. На нашей улице один из них Свешников даже построил дом у самого родника. Для знакомств не надо было порой ходить в увольнения. Каждые три дня в часть привозили новые фильмы. Солдаты вешали экран между столбами спортплощадки, видимый со всех точек Миньяра.
Девушки сами прибегали на бесплатное кино. Иногда военные хитрили, установив экран и прокрутив пару журналов объявляли, что кино сегодня не подвезли. Дети расходились по домам, взрослые оставались.
Последствия беспорядков все таки были.
Мы узнали от родителей, что лагерь переведут на новое место, а карьер станет обычным предприятием города. Еще через некоторое время папа сообщил, что как только на берегу уберут полигон, то там дадут нам землю для строительства.
Заявление он уже написал. Мама засомневалась, хватит ли денег на дом.
Отец сказал только одно.
- Я за жизнь столько построил домов, что один себе как-ни будь сделаем. Дети вон подрастают, помогать будут… нечего по танцам бегать, да мячи гонять.
Действительно, вскоре на берегу стали разбирать «укрепрайон». Ограду из колючей проволоки сняли, окопы заровняли, мишени уничтожили, но еще долго на камнях скалы мы находили следы пуль. Потом ежегодные сосульки и вода все стерли. В памяти остались проводы друзей и подарки. Маме умельцы из лагеря подарили гитару, расписанную маслом бесшабашного веселья молодых девушек в окружении красивых мужчин. Портной сшил пальто и берет в подарок маме. Головной убор мама стеснялась носить. Я тоже получил в подарок очень нужную вещь. В гараже шла подготовка к переезду и ворота были постоянно открыты.
Там и остановил меня там строгий мужчина.
- Ну и что тут делают посторонние? Спросил он.
- Я не посторонний, мой папа работает на карьере, а мама в магазине.
- Допустим, а что тебе вообще здесь надо?
- Ищу трубу, ненужную. У вас тут много железяк.
- Зачем?
- Хочу турник сделать, чтобы тренироваться.
- Интересно, а для чего тебе тренироваться, в цирке выступать?
- Нет. Я летчиком буду, когда вырасту. А принимают туда, мне учитель сказал, если пятнадцать раз подтянешься, потом переворачиваться.
Потом висеть на ногах и уметь спрыгивать на ноги…много.
- Идем за мной.
Я побежал вслед за незнакомцем. На складе люди складывали какие- то запчасти, трубы в ящики.
- Нержавейка есть?
- Уже нет, увезли.
- Тогда оцинковку, новую, три четверти. Отрежь… два метра.
Завскладом ножовкой отрезал трубу и отдал незнакомцу.
Меня проводили до ворот и вручили бесценную вещь.
- Держи подарок, тренируйся. Чем черт не шутит.
Папа долго рассматривал трубу.
- Как это завгар сам тебе ее отдал? Да у него зимой снега не выпросишь. Чудеса. Придется столбы ставить для турника и гвоздями хорошенько закрепить, ну чтобы не украли.
Следующие шесть лет турник переезжал с нами. Вся улица приходила к нам. Мы делали и качели и подтягивались на спор, кто больше. Полированная «оцинковка» не ржавела ни зимой, ни летом. Правда зимой мы прыгали со снаряда в сугробы, делая сальто,… когда мама не видела.
Мои друзья уехали с родителями, больше о них я ничего не слышал. Но однажды, когда передавали репортаж о захвате самолета «Симеонами» и об освобождении заложников, я услышал знакомую фамилию. Руководил операцией полковник Быстров. Кто знает, может это и был Толик из детства.
А школа между тем стала преподносить мне сюрпризы. Новые заботы заставили пересмотреть многие свои привычки.
(Продолжение следует)