К утру разыгралась метель. Все вокруг перемешалось. Земля и небо, день и ночь потонули в сером месиве. Пригоршни снега ослепляли, мешали дышать. Но Клин не замечал их. Он уже не чувствовал ни снег, ни холод. Он знал лишь, что надо идти. Не важно, зачем и куда. Просто идти. Иногда падал. Опираясь на негнущиеся руки тяжело вставал, если не мог, то полз на четвереньках. Серое утро минуя день сменилось серым же вечером. Он не знал сколько идёт, откуда берет силы, но, когда вдали мелькнул свет, понял, что нужно туда. Через неимоверную боль туман в сознании развеялся. Собирая все, что осталось от сил, цеплялся за кусты, камни, лед, подтягивая ставшее неподъемным тело и сани с недвижимым товарищем. Он запретил себе и думать о том, что, возможно, Корж уже давно мёртв… Наконец, он был наверху. Взгляду открылось широкое поле. Скраю, уже совсем рядом, стояла небольшая приземистая избушка. Из одинокого окна тонкой нитью сочился скупой свет масляной лампы. Сделав ещё несколько движений человек без чувств рухнул на снег.
Первым ощущением была невыносимая боль. Все тело кричало и сотрясалось от боли. Он сжал зубы, не в силах терпеть, застонал. Пелена перед глазами медленно рассеивалась, из неё проступили глаза, окаймлённые густой сетью морщин. Взгляд был острый и пытливый. Следом показался небольшой нос и ухмыляющиеся губы.
— Ну теперь поправишься,- бросил спокойный голос. Человек был уже не молод, но и не сказать, чтобы старик. Он тоже был похож на Игната как и тот тип из кабака. Впрочем, почти все сибиряки отличались здоровьем до глубокой старости, так что такие приметы, едва ли могли что-то значить.
— Как Корж?!
— Какой ещё Корж? — Вошёл в ступор хозяин избушки. — А-а!!! Ты должно быть, про товарища своего. С ним тоже будет порядок, он сейчас спит… Не бойся! Именно спит, лихорадку я снял… Да тебе-то досталось не меньше него! Я, признаться, думал, не выкарабкаетесь. Считай, мертвых нашёл! Обоих почти с того света... Как ты вообще ещё эти сани волок? Кстати, кто только учил такие делать? И тяжелые, и неповоротливые, даже дети лучше смастерят… — Клин уже закрывал глаза, силы пока ещё не спешили вернуться, но боль притупилась, он проваливался в глубокий и спокойный сон. Последнее, что видел, это как сибиряк махнул рукой и бубня что-то под нос отошёл в другой угол избушки, возвращаясь к привычным повседневным делам тяжёлого крестьянского быта.
Когда он снова пришёл в себя, наступил вечер. Жилище погрузилось в полумрак, лишь так же чадила масляная лампа. Ему было намного лучше. Острая обжигающая боль сменилась тупой и та по-немногу отступала. Вокруг разливалось тепло, такое приятное и домашнее. Хозяин избушки, казалось, так же и сидящий на скамье в дальнем углу, встрепенулся, почти что выбежал куда-то на улицу, но уже через мгновение вернулся с большой плошкой похлёбки, поднес Клину. Там оказалась горячая уха, приправленная дикими лесными травами. Клин ел с удовольствием, чувствовал, как на глазах возвращаются силы. Сибиряк осмотрел его внимательно, удовлетворенно кивнул.
— Ну теперь и побеседуем...
Отшельника, а он оказался именно таковым, звали Емельян Саныч, занимался он прежде охотой, промышлял соболей, но постепенно и сам пристрастился к жизни в глухой тайге и, когда поднял на ноги детей, перебрался сюда на постоянно. Жена осталась в посёлке нянчить многочисленных внуков и племянников, а он здесь, один на один с дикой природой и трудной, но полной смысла и простой первобытной радости, жизнью. Впрочем, и о своих не забыл, раз в месяц наведывается в село, помочь по хозяйству, привезти домочадцам мяса, рыбы. Его изба самая дальняя, до других отшельников, не то что села, верст пятьдесят, но техника есть, так что расстояние — не проблема.Зато здесь и зверя, и рыбы больше. Клин с некоторой опаской рассказал о приключившемся с ними. Все-таки кто поверит в такую историю? Но по мере рассказа Емельян Саныч становился все серьезнее. — Снова случилось… Говорил я нашим, пора изловить этого негодяя. Сколько людей уже загубил! Позорит род свой. — Сибиряк потемнел, черты немолодого лица преобразились, наполнились силой, стали резче, стремительнее, в глазах бушевал гнев. Затем он рассказал. Клин слушал внимательно, менялся по мере рассказа. Он знал, что после всего испытанного и услышанного уже никогда не будет прежним. Издавна здесь обитал этот загадочный народ. Было их немного, от людей не прятались, но и сами ни с кем не сходились. В седых веках тонуло их прошлое, неприступный лес укрывал от посторонних глаз их настоящее. Лишь самые отчаянные и заблудшие охотники иногда забредали к ним. Это они, собственно, и дали название поселению, а самим неврам в нем не было нужды. Поколение за поколением жили они по своему покону, берегли его. Потому и сохранили свои исконные способности, которые чем дальше, тем больше казались другим необычными. Полулюди-полуволки? Нет. Для народа эта одна сущность, такое трудно объяснить… Что случилось потом, пересказывать не надо. Племя исчезло в одночасье. Игнат — один из последних, жена и дети его умерли от болезни занесенной новыми поселенцами. Это навсегда отравило его душу, наполнило сердце злобой. Но пока живы были последние старики рода, он не смел пойти на убийство, боялся проклятия, которое настигнет невра и после его смерти. Теперь, вот, осмелел… Вот только, кто с ним ещё?! — Емельян Саныч замолчал, погрузился в одному ему ведомые думы. На вопросы Клина, о неврах, откуда он вообще все это знает, отвечал уклончиво. Что народы исчезают, но кровь их остаётся и ещё много лет будет проявляться то тут, то там, как дикие травы на лужайке, невзрачные и не приметные среди яркой зелени, но стойкие и гордые в своей непреклонности перед любыми бедами.
Дальнейшие попытки разузнать что нибудь о судьбе жителей Ночного Яра не привели ни к чему. Емельян Саныч не злился, он вообще казался невозмутимым, но тему эту обходил холодным молчанием. Вскоре Клин и сам бросил бессмысленную затею. Наваливались другие дела. Очнулся Корж и они, поблагодарив своего спасителя, по-тихоньку собирались в обратный путь. От денег гордый сибиряк отказался, впрочем, теперь Клин понимал, что гордость здесь ни при чем. Просто в этих местах другие ценности, такие как взаимовыручка и преданность, люди по глазам видят друг друга, и иной раз простая улыбка выражает и стоит больше, чем увесистая глыба золота.
По заснеженному льду таежной реки, так и оставшейся для Клина без названия, полз снегоход, таранил высокие сугробы, тащил за собой длинный прицеп. Впереди замелькали огоньки в окнах поселка, ласковые и уютные. И сразу все пережитое показалось путникам страшной сказкой, в мысли заползали неотвратимые житейские заботы. Цивилизация затягивала обратно, своих непутевых детей. Но они чувствовали, что-то неуловимо изменилось в каждом, сделало характеры еще сильнее и тверже, в них пробудилась часть той древней силы, что в незапамятные века была вложена во все живое и теперь она навсегда будет с ними.
Конец
