Эти стихи напоминают притчи, сюжетом которых часто становится путь: Страшила идёт домой, Сульдэ — по верованиям монголов, одна из частей души человека — бродит по степи, святой ходит по воде. У этого пути нет конца, как у притч Дмитрия Григорьева нет морали. Можно было бы сказать, это безысходные притчи о безысходном пути — если бы не надежда, что путь всё-таки приведёт куда-нибудь. Даже вне зависимости от того, куда ты хочешь попасть.
Одна странная встреча
В тёмных местах,
где все знания теряют цену,
где звон тишины заглушает
всякие пророчества,
и говорить не о чем,
я встретил странного человека.
Он плыл словно длинная тень на закате
по заросшим травой траншеям,
не отставая и не обгоняя,
в чёрных кирзовых сапогах,
ватнике неопределенного цвета
и брезентовым мешком за спиной,
он кивнул мне издалека
и заговорил со мной.
— Зачем ты читаешь воду, читаешь огонь,
и какое тебе дело до болотных солдат,
— Зачем ты копаешь тяжёлые времена
так, что грязь прилипает к лопате?
— Зачем тебе железные твари в клетке,
выпусти этих птиц в их ад!
Я не мог ничего сказать
просто шёл по осенней дороге
через клубящуюся в сумерках пустоту,
осколки ушедшего солнца
удерживая между ресниц,
чтобы окончательно не исчезнуть во тьме.
Сульдэ
Он бродит по степи
не приминая травы
пьёт из солёных озер,
вода которых неотличима от слёз,
Мне говорят монахи
из нового монастыря:
он приходит из пустыни
перед песчаной бурей,
у него на плечах солнце,
полное крови солнце,
отрубленное от горизонта.
Его называют Сульдэ,
он живёт на кладбище животных,
ночью несут ему чёрные дары
люди змеи, пишущие слова,
его не облаивают собаки,
у него на плечах луна
белее белых костей
светится его лицо.
днём несут ему красные дары
люди птицы, поющие слова,
люди, питающиеся мертвечиной,
у него на плечах солнце,
полное крови солнце — его голова,
плачут женщины,
и уходят за ним мужчины.
***
Как и раньше
весна в зелёном камуфляже
раскрашивает пейзажи:
побольше синего,
немного белого, жёлтого, красного…
как и раньше
всходят семена, закопанные заживо,
зимняя спячка закончилась,
смотрите — весна,
всё те же цвета…
Только краска не та.
Страшила идёт домой
Дорога через поля, над которой
стрекозы кружат, умножая в фасетках
дома и деревья,
одинокого путника превращая
в сотни умерших и забытых людей.
Когда-то его
тряпичное тело набили соломой,
поставили лицом на запад,
так что он никогда не видел восхода,
просто сторожил поля,
смотрел широко раскрытыми пуговицами глазами,
как они с каждым годом
зарастают чертополохом, пыреем, иван-чаем.
А теперь он идёт домой
и под его ногами
глина становится жёлтыми кирпичами.
Вот уже позади деревня,
где в домах жуки древоточцы
отмеряют время, тикая не хуже часов,
он идёт в страну за кромкой леса,
о ней знают шмели, бабочки и стрекозы,
в город, к волшебнику, чьё имя он вспомнит,
когда вновь обретёт разум,
а пока он просто идёт,
и в его карманах позвякивают
зелёные бутылочные осколки,
на случай, если город такая же иллюзия
как и люди, засеявшие эти поля.
***
Однажды в наш дом пришли крысы,
мы знали, как с ними бороться,
стреляли из рогаток и пневматических ружей,
рассыпали отравленные семена
ядовито-зелёного цвета.
А что делать, если нет крысолова,
рисующего дудочкой мелодию простую,
крысолова в пёстрых цветных одеждах
идущего до воды, что смывает беды…
Но крыс становилось все больше
что им рогатки, ружья и отравленные семена —
они только росли и жирели
забирались в наши постели,
примеряли наши имена…
А что делать, если Щелкунчик
не превратился в принца
остался игрушкой на высохшей ёлке
валяется на какой-то из помоек…
Как-то крысы вдруг сами исчезли
теперь к нам приходят соседи,
мы играем в весёлые игры,
стучим коготками по полу,
хвостиками друг друга цепляем.
***
Натыкаясь на камни, звенит лопата:
— Ты давай, копай, надо успеть до заката,
эта земля не станет садом,
разве что адом для нашего брата,
тебя ведь учили — все люди братья,
но братья твои давно стали врагами,
весной земля прилипает к лопате
слова тонут в птичьем гаме.
— Ты, брат, копай, немного осталось,
глубже копай, чтобы звери не растащили падаль,
и не дави на совесть и жалость,
сказано надо — значит надо,
слышишь, дятел стучит, знать бы азбуку Морзе,
но ты плохо учился и ничего не понял,
так что, давай, копай, не задавай вопросов,
руби эту землю, вытаскивай корни…
Гвозди
Река давно превратилась в канаву,
вода в ней стоит, корабли не ходят,
мужик на мостках у переправы
перебирает ржавые гвозди:
— Эти — от стены сгоревшего дома,
эти — от разломанного забора,
эти — от ящиков для снарядов…
Другой берег совсем рядом,
но нет ни плота, ни лодки,
только зелёные щуки, острые как ножи,
стоят в глубине, а по берегам
плакун-трава да пушица
качает ватными головами.
— Эти гвозди от крыши, сорванной ветром,
на этих когда-то висели сети,
но вот эти откуда, я видел их где-то,
звенят, словно плачут, откуда же эти?
Болотная руда
На закате
святой идёт по воде,
по тёмной спокойной воде
к острову, где три сосны
да берёза,
святой идёт по воде,
мимо уставших людей,
что черпают со дна железо…
— Благослови нас, отче,
благослови наш труд,
благослови темноту этих вод,
эту болотную руду, —
Они вываливают из черпаков
на деревянный плот
бесформенные камни
коричневые как старая кровь,
губчатые, хоть выжимай…
— Благослови нас, отче, —
растекаются слова по воде…
В ответ он разводит руками,
просто разводит руками,
но поверх руды и людей
его тень ложится крестом.
Скоро скроется солнце за лесом,
они разведут огонь,
и не знает пока никто
чем станет это железо…
Уже не страшно
Осталось мало,
давно умерла мама,
давно выброшено одеяло,
под которым я прятался с головой,
когда заходил в мою комнату
некто страшный и неживой.
Теперь он сидит за столом,
пишет доклад о делах в какой-то стране,
о чёрной легенде, о пластиковых мирах,
и когда он встаёт с кресла и подходит ко мне,
прячется сам страх.
Он пишет о том, что осталось
выдохнуть жизнь со всеми её ветерками,
и тот, кто сжимал кулаки, распустит ладони цветками
в поле, где мальчик рубит головы одуванчиков веткой,
где девочка гадает на ромашковых лепестках,
белые парашюты летят по свету
теряются в облаках.
***
Хотел бы я летать во сне,
смотреть на то, как старый снег
на землю падает дождём,
как свет летит сквозь облака,
и мы с любимой под зонтом
летим пока ещё пока
туда, где всё ещё потом.
Хотел бы я любить и быть
с любимой вместе до утра,
где нет ни завтра, ни вчера,
лишь дом, куда придём в конце…
Там на большом пустом крыльце
котёнок ловит тень свою,
и я себя в нём узнаю.
Вертеп
Я сделал вертеп из сосновых досок
ящик, похожий на дом с открытой стеной,
заходите, смотрите, я играю для всех, кто попросит,
а хотите — играйте со мной.
В доме два этажа, но их разделить невозможно,
на верхнем: Мария, младенец Христос, Иосиф,
волхвы, пастухи, овцы, коровы, ослик,
все ждут продолжения чуда,
но вот что случается после:
на нижнем царь Ирод убивает невинных младенцев,
ему сносит голову саблей вездесущая смерть,
сюжет повторяется снова и снова —
куда ж мне от этого деться,
ведь я — лишь бродячий актер
и мой дом — этот ящик сосновый,
здесь он — вертеп, в Кракове — шопка
в Минске — батлейка, а в Киеве — снова вертеп,
и пусть куклы мои — дешёвка,
кровь не вино, а хлеб — это просто хлеб,
я иду по дымящей земле из города в город,
ящик гремит костями, да и сам я похож на дым,
пусть меня самого уже не останется скоро,
но под крышей сверкает звезда,
и не меркнет свет этой звезды.
#современныепоэты #современнаяпоэзия #стихи #литература #формаслов
