Сергей Беляков "Парижские мальчики в сталинской Москве". Рецензия
Это - безусловно книга, которую стоит прочитать (или прослушать) каждому. Я давно не получала настолько оглушительно-гармоничного удовольствия и от художественной составляющей, и от документальной. Сергею Белякову удалось то, что не получилось даже у Лотмана. Академик создал замечательные очерки быта дворянской поры - поры Пушкина, но это были именно что очерки. "Парижские мальчики" же - не очерки, а вдумчивое, размеренное повествование о жизни 30-40 годов двадцатого столетия. Недаром автор определяет жанр как "документальный роман".
Эту книгу на самом деле можно назвать энциклопедией по количеству и разнообразию материала, по знаниям, которыми мы обогатимся, но написана она живым языком и воспринимается почти художественной.
Парижские мальчики - это сын Цветаевой Георгий Эфрон (Мур) и Дмитрий Сеземан (Митька). Обоих привезли в Советский Союз из Парижа родители в конце тридцатых. И как бы Мур ни любил СССР, как бы ни мечтал "стать своим", они так и остались парижанами. Они подружатся, потому что будут отличаться от своих советских сверстников. Дружба их составит для каждого важную составляющую в жизни, хоть они будут ссориться, расставаться и опять сходиться. Каждодневные хлопоты, школьные будни, подростковые увлечения, круг чтения и музыкальные пристрастия Мура и Митьки - это как отправная точка для подробнейшего бытоописания Москвы 37- 44 годов.
Безусловно, главный герой документального романа - Мур.
Родившийся в Чехии, мальчик через полгода оказался во Франции, где и рос вплоть до отъезда в Советский Союз. Франция была для него "родной", "своей", "любимой". Французская литература - образцовой, французская культура - идеальной.
"С большей нежностью он вспоминал свою родную страну. Если Россию и русских Мур мог высмеивать, то о Франции и французах говорит с пиететом, с глубокой любовью: "Неизбежно, с удивительной регулярностью, к раннему заходу солнца наступают для меня долгие часы ностальгии по счастью и Франции, слитые во мне в одно общее обожание". Мур считал, что именно Франции обязан своей любовью к хорошему вкусу, иронией, юмором".
Недаром даже в тяжелые дни в эвакуации - в чудовищных условиях - старался выглядеть "элегантно-красивым".
Все, что хотя бы опосредованно касалось жизни Георгия Эфрона, подробно описано в книге Белякова: изучены документы, семейные архивы, проза тех лет. Поэтому мы получаем целостную картину сталинской Москвы: медицина, образование, библиотеки и театры, квартирный вопрос, продукты и места общепита, канцелярия и одежда, футбол и кино, стоимость билетов, канцелярии, книг.
Погоде тоже уделено немало внимания. Письма Цветаевой и дневник Мура со сведениями, насколько было жарко или холодно, разбавляют скупые, но эмоциональные строки дневника Елены Сергеевны Булгаковой, приводятся письма других известных москвичей и отрывки из прозы Нагибина.
Однако мы узнаем не только о грозах или "страшной жаре", но и о том, как, например, убирали зимой улицы.
"Лёд не складывали в огромные снежно-ледяные сугробы, как это делают и теперь во многих российских городах, и не вывозили за город в кузовах грузовых машин. Сколотый лёд на санках увозили во дворы, где стояли специальные котлы - топить лёд. И без всякой техники улицы были чистые, убранные".
Мур, приехав в Москву, стал постоянно болеть. То грипп, то воспаление лёгких, то свинка. Болел "много, часто и бесконечно". Поэтому немало страниц книги посвящено медицине. И понимаешь, что тогда и были заложены основы нашей жизни.
"Врачей стало больше, а платили им всё меньше. Государственная медицина превращала солидного доктора в скромного советского медработника".
Наука развивается, зарплата и благосостояние падает. Беляков сравнивает зарплаты 1940 года. У врача - 255 рублей, а у рабочего на 85-100 рублей больше.
Изменилось ли что-то спустя почти сто лет, когда мы во всех смыслах живём в новой реальности, когда понятие эпидемии стало не пустым звуком?
"Тогда в СССР при Медицинском совете Наркомздрава существовал даже специальный комитет по борьбе с гриппом. В газетах печатались советы, как уберечь от этой болезни себя и окружающих: прикрывать рот и нос платком, не плевать на пол, избегать рукопожатий и поцелуев, мыть руки, укреплять свой организм спортом и гимнастикой".
А вот совершенно замечательное описание Московской аптеки - той самой, что существует с дореволюционного периода.
"Старые москвичи могли припомнить времена, когда в аптеке бил фонтан из французских духов. При аптеке жил настоящий бурый медведь, которого водили гулять и на Лубянскую площадь. В Сталинской Москве эту экзотику заменила статуя Ленина".
Свою учебу в Москве Мур охарактеризует очень емко: "круговорот уроков". Образование он ценил всегда, много - очень много - читал (даже в поезде в эвакуации, даже на фронте), но математика, химия, экономическая география ему, как гуманитарию, не давались, а еще он был совсем неспортивным мальчиком, поэтому постоянные трудности испытывал с уроками физической и военной подготовки.
"За все время обучения в московских и подмосковных школах Георгия Эфрона ни разу не попрекнули происхождением. Не назвали "сыном разоблаченного арага народа", не припомнили ему арест отца и сестры. Это кажется удивительным, противоречит не только нашим стереотипам о сталинском времени, о советской школе, но и свидетельствам современников".
Жизнь Мура в советской стране разрушает многие наши представления о том времени (например, после смерти матери, в октябре 1941 года, в Москве, которую уже вовсю бомбили, Георгий, не имея хлебных карточек, питается в ресторанах).
Как будто сам Бог его хранил, или любовь матери, которая, даже на самоубийство решилась, чтобы Муру было легче жить БЕЗ НЕЁ, не приспособленной к жизни как таковой. Как же тут не вспомнить самое знаменитое цветаевское: "Мальчиков нужно баловать, им, может быть, на войну придется".
Георгий Эфрон на самом деле - самый обычный подросток, однако ему "повезло или, наоборот, не повезло" родиться сыном знаменитого поэта. Поэтому каждая его фраза, каждый поступок рассматриваем мы как под микроскопом. И то, на что не обращаем внимание у любого другого подростка, здесь воспринимается иначе. А Мур - просто одинокий мальчик.
Из письма Георгия Эфрона сестре:
"Вплоть до самой смерти мамы я враждебно относился к семье, к понятию семьи. Мне казалось, что семья тормозила мое развитие и восхождение, а на деле она была не тормозом, а двигателем. И теперь я тщетно жалею, скорблю о доме, уюте, близких и вижу, как тяжко я ошибался".
Каким могла бы быть его жизнь, если бы отец не вернулся на родину? Кем бы он мог стать, если бы не погиб в Белоруссии? Нам остается только гадать.
"Мур был одним из парижских мальчиков. В его чертах мы находим не только особенное, индивидуальное, но и общее, что объединяет несколько человек. Советских людей по гражданству. Русских по рождению. Французов по воспитанию и культуре. Если бы сын Цветаевой дожил до 1976 года, он, вероятно, составил бы компанию своему "другу Мите" и вернулся бы в Париж. Но жизнь Мура сложилась иначе".
Книгу Белякова стоит прочитать, чтобы представить себе, как и чем жили люди почти сто лет назад. Это - лучшее из прочитанного мною за последнее время.
