(посвящается Ирине Ибрагимовой (Веселовой)
« А потом, подумав, я такой,…
Нет в запасе жизни никакой»
Увольнение в запас, радость или горе. Кому как? А майору, теперь уже запаса, Заки Ибрагимову было совершенно непонятно. С одной стороны все бытовые вопросы решались легко. Но в глубине подсознания сидел противный сторож времени. Он поднимал по утрам, заставлял бриться, чистить зубы и обувь, разными щетками, разумеется. Потом начинался день, когда «волка ноги кормят». Он успевал везде. Отвезти внука в садик. Потом проведать деда в селе. Потом забрать жену с работы и проведать мать. Потом работа на даче до темноты. Хорошо, что проезд был бесплатный. Но однажды водитель не выдержал.
- Слышь, вояка. Тебе не стыдно бесплатно ездить?
- А тебе сколько лет?
- Мне-то. Сорок восемь. А, причем, это мой возраст?
- Ну, а у меня стажа больше, чем тебе лет.
- Ты, что? В утробе стаж зарабатывал? Кончай брехать. На вид тебе лет сорок, сорок пять.
- Давай считать. 24 года полетов, год за два. 4 года училища. Почти три года работы на заводе в лучшем уральском городе Миньяре. Сосчитал? Итого около 55лет. Мало? Давай за дорогой лучше смотри, иначе до своей пенсии не доедешь.
Больше водитель не делал замечаний, а вскоре и безбилетный проезд отменили.
Иногда жена осторожно интересовалась.
- Ты уже решил, чем заняться? Я не о работе. А так просто.
- Понимаешь, какая штука, Ирина. Я понимаю, что мечта летать закончена окончательно. О гражданском флоте я даже не думал, поэтому и «списался». Таксистом, даже воздушным, быть неинтересно. Устроиться на работу в воинскую часть можно. Но видеть каждый день тех, кто от меня избавился, вредно для настроения и здоровья. А просто так зарабатывать деньги не хочу. Их все равно «будет нехватит».
- Может быть, рыбалкой займешься? Помнишь, как один раз сотню тараней принес? Тебе тогда «провозные» Бещетников давал…
- Я понимаю, что ты рыбу любишь. Но сидеть у воды, и видеть, как мимо пролетает жизнь? Правда, Темьяновский говорит, что время рыбалки в счет лет жизни не входит. Но это, наверно, только для него. Ты не торопи. У меня есть в запасе несколько, так скажем, отложенных мечтаний. Пока для них время не пришло.
После похорон сестры, а потом и матери все изменилось. Дома ничего не делалось. Жена, приходя с работы, трогала рукой холодный телевизор. Книг тоже нигде не было. Газеты в прихожей просто копились для неизвестных целей. Муж вставал с кресла.
- Пойду в гараж. Займусь чем-нибудь.
Уже в темноте Ирина шла за ним в, расположенный невдалеке, кооператив «Лада». Красный Москвич покрыт пылью. И никаких признаков деятельности.
- Так. А сегодня кто тебя угощал? Опять на Мадюдю свалишь?
- Ну а кто еще? Он же мою должность занял…вот и «выставляется».
- Я видела его вчера. И знаешь, что он ответил на мои упреки?
- Догадываюсь.
- Он сказал, что уже три месяца тебя в глаза не видел. Сочинитель.
- А вот тут ты очень близко подошла к истине. Этим и займусь…потом.
Вечером телефонный звонок.
- А знаешь? Сашка то, муж Марины, порядочный парень.
- Я знаю. Он мне понравился больше чем твоя племянница. Так что он говорит?
- Выполнил-таки свое обещание. Гитару купил, хорошую. И не так дорого. Всего ползарплаты… твоей.
- Когда едешь?
- Да вот ко дню рождения сестры. На могилу схожу. Потом деньги завезу и назад.
Вскоре муж вернулся из Красноперекопска. В чехле «подруга».
- Ты не беспокойся. Учиться играть я буду, когда вас дома не будет. Саша даже самоучитель свой дал…на время. Кстати, у меня уже книги почти всех бардов есть. Заранее купил. Предвидел наверно. На двух даже мама успела расписаться.
Ирина успокоилась. Такой характер все равно бы долго не выдержал без дела. Пусть хоть чем занимается. Хоть крестиком вышивает… Хоть гитару мучает.
Несколько месяцев зимы прошли в поездках в село и на дачу. Приезжая в сад, майор запаса вначале растапливал камин. Потом чайник оставался на углях. Можно было спокойно перекапывать землю. Двенадцать первых деревьев росли пока между грядок. К вечеру уставший «военно-морской крестьянин» возвращался домой. Хорошо, что зима выдалась не слишком суровой. К весне все дела были сделаны, и можно было спокойно помогать в селе. Правда, отец иногда ворчал.
- Что ты все время ездишь на эту дачу? Тебе что? Земли мало на нашем огороде? Копай, где хочешь.
- Папа. Ты же сам мне сказал, когда-то, «два хозяина в одном огороде не бывает». Я же просил тебе шесть соток «нарезать». Сейчас бы ездил только сюда. Но ты не захотел. Пожадничал.
- Кто же знает, что будет впереди? Только Аллах. Но он же не скажет. Скрытный Бог у нас. У русских религия лучше.
- Это еще почему?
- Так праздников больше. Каждое воскресенье какой-нибудь день. Соседи мне иногда кричат через забор. Дядя Гриша, сегодня работать нельзя. Грех.
- А ты отвечай, как мама наша. «Работать не грех. Грех воровать». Село- то вороватое.
- Не учи отца. Я отмечаю все праздники. И «ихние», и наши…. Раз уж тут живу.
Но вот и в селе огород засажен. Еще одной заботой меньше. Вечером Заки достает из чехла инструмент.
- Послушай. Песня посвящена моим командирам.
«Когда на Север я попал, Полярной мглой «укроен».
Я командира увидал. И тот с тех пор со мною.
Потом, немало я летал над сушей и водою.
Господ я разных повидал…Мой командир со мною.
Я никогда не голодал. Бывало пил чужое.
Назад всегда я прилетал… И командир со мною.
Когда же девушек встречал, Веселою порою.
Я их смешил, но хохотал, Мой командир за мною.
Однажды цель я потерял. Она была морскою.
Я на «ковре» потом стоял. А тот стоял за мною.
Когда же цели поражал Я твердою рукою,…
Ему я орден «обмывал», Потом рукой другою.
Я начал строить сад и дом, И командир со мною.
Он дом купил, а я потом. Когда-нибудь дострою.
Меня он в гости пригласил. И я пришел с женою.
Назад до дома проводил,… Чтоб не ушел с другою.
И вот, попал на вертолет. Не зная, что такое.
Но, чудакам всегда везет. А нас, к тому же, двое.
Я много мог бы рассказать. Какие мы лихие.
Но дело в том, что с ним летать, Идут уже другие.
За песню я прошу налить. Чего-нибудь такое…
Пока мы живы, будем пить. Мой командир с тобою.»
- Ну как? Говори, ругай, подсказывай.
- Мелодия знакомая. Напомни.
- Бетховен. Песня «Мой Сурок». Думаю, он не обидится.
- Кто? Командир?
- Нет. Людвиг ван… И вот что еще. Я решил учиться играть только на своих песнях.
- И сколько их у тебя?
- Пока одна. Но это вопрос времени. Я, кажется, знаю секрет. Главными могут быть последние строчки. Ну, как в баснях. Или в анекдотах. Именно они и запоминаются,… Штирлиц говорил.
- Ладно. Делай, как знаешь. Рубашку примерь… гражданскую, в клеточку.
- Спасибо. Вот про нее тоже возьму и напишу. Завтра.
Обещал, надо выполнять.
- Послушай.
«Я рубашку в клеточку одену
И, в рабочий день, с утра, напьюсь.
Я ведь не летаю завтра в смену.
Только, сам в себе не разберусь.
Может быть, чего-то не хватает?
Я сижу в квартире, сыт, одет.
Третий понедельник не ругают.
А Вафаев, передал привет.
А, Мадюдя, пусть его ругают,
Улыбаясь, спрашивает, как?
Как в запасе жизнь проистекает?
Отвечаю коротко, никак.
А потом, подумав, я такой,…
Нет в запасе жизни никакой.
Я рубашку в клеточку снимаю.
День прошел. Во всем я разберусь.
Я во вторник больше не летаю…
Но, за вас, ребята, помолюсь.»
- Молодец. С этой песней можешь выступать в полку… и только.
- Это еще почему, только в полку?
- А твоих героев, нигде кроме полка, не знают.
- Теперь узнают. Может быть. «А может быть, и нет…»
Потом подряд, за три дня три сочинения.
- Ты знаешь, Ирина, в чем сложность? Оказывается, из-за множества вариантов, окончательный текст трудно заучивать. Вот уж не думал никогда, что свои стихи придется учить наизусть. Но и есть некоторая «легкость». Мне текст дается хорошо о давно прошедшем случае. Почему, интересно самому. У Жени скоро день рождения. Но он должен отмечать еще один такой же день. Они случайно остались живы, заблудившись на Кольском полуострове. С земли им дали магнитный курс следования на аэродром, а командир Манин взял курс условный, так как штурман Зеленок уже привел курсовую систему к курсу полосы. Ну, это методика такая, только в нашем полку. Бывшем. Поедем к нему и споем.
« С друзьями мы встречаемся в субботу.
И, пусть уже на пенсии, друзья.
Нам выходной любое время года.
Привычка, значит, иначе нельзя.
Мы сядем. По стакану опрокинем.
И разговор завяжем деловой.
А жен своих к экрану пододвинем.
Ведь их интересует мир чужой.
Мы не буяним, тихо поминая,
Ушедших ни за что, и не про что.
Над собственной могилою летая,
Как все живые, или большинство.
Над Кольским, в облаках и сопок ниже.
На скорости снижения. Понять,
Как удалось им вытянуть и выжать,
Сто двадцать тонн на «девяносто пять»?
Потом на них набросились гурьбой.
На пленках только запись тишины.
Но «черный ящик» выдал с головой.
Разбор – определение вины.
И вывод, удивительно простой.
Им десять дней ходить, а не летать.
А чтобы лучше думали… «башкой»,
В столовую велели, «не пущать».
А штурман пошутил, переживем,
Вот только без закуски - перепьем.
И, прав был капитан, он пережил,
Того кто отстранял, а не учил.»
- А почему «тишина на пленках»?
- Штурман покинул свое место и на схеме показывал командиру маршрут захода. Естественно, они общались без «ларингов». За это штурману попало отдельно.
Но тут еще примечания нужны. «Сто двадцать тонн» - это посадочный вес. А «95» наш самолет.
- Не слишком ли много примечаний?
- Наши поймут, а больше эту песню… некому петь. Будем считать ее «одноразовой». Кстати, надо будет поучиться у товарища ведению натурального хозяйства. Они с женой Тамарой, там целую ферму развели. Тяжело конечно, но… не голодно. Может быть, и мы когда-то этим займемся. Как думаешь?
Жена, молча, соглашалась. Заботы семьи требовали огромных усилий. Старшая дочь развелась с алкоголиком, но сама успела пристраститься «отдыху в барах».
- Что делать-то? Соседи говорят, что внук часто плачет, брошенный в квартире.
- Давай заберем его. И всего-то «делов». Вопрос решен. Заодно оцени. Песня посвящена моему первому командиру Коробкину Николаю Давыдовичу. По поводу песни. Приходит Вовочка из школы и приносит отцу на подпись дневник. Там одни двойки, а по пению… пять. Папа снял ремень. Мама увидела и спрашивает- За что ты его? А тот отвечает.- У него одни двойки, а он еще, гад, поет. Так и я. Пою. Несмотря ни на что.
«Я в партию вступил. Соседа не спросил.
Жене про заявленье не сказал.
Иначе б не служил. Не стал бы тем, кем был.
И уж, конечно, не летал.
И, вот теперь, майор. Судьбе наперекор.
До пенсии дожил. И так живу.
Окончен разговор. Простите, с этих пор.
Я форму нашу не ношу.
Мой первый командир. Главному учил.
Все остальное, мол, усвоишь задом.
Его благодарю. Другим уж говорю.
«Не рвись конем, не пяться раком».
Друзей не подводил. А просто… хоронил.
И двигался по лестнице за них.
Мне званье, им финал. Но я их поминал.
Когда поил, оставшихся в живых…
Теперь я не служу. Живу, дышу, хожу.
А партий развелось, как суеверий.
Я их не осуждал. Но черт меня побрал.
Когда в их демократию поверил.
Пусть я всего майор. Судьбе наперекор.
До пенсии дошел. И вновь дышу.
Окончен разговор. Простите, с этих пор.
Я форму нашу не ношу…»
- Так. А чего ты придумал о лестнице?
- Ничего я не придумал. В армии продвижение по службе зависит от освобождения вышестоящих должностей. И причины бывают разными. Когда погиб Растяпин, то на его место назначили зама. На место зама, командира отряда и его штурмана. И так далее. А на освободившееся место штурмана корабля, меня. Все штатные клетки должны быть постоянно заняты. Комплект. Это закон любых вооруженных сил. А теперь сядь и поговорим.
- О чем?
- О жизни. Ты знаешь, как меня обзывал Ростов, еще в ОДРАПе? В нашем знаменитом Отдельном Дальнеразведывательном Авиационном полку.
- Да у тебя много кличек было, но ни одна не прижилась. Разный ты. Хочешь, расскажу. В училище тебя дразнили «ЗГ». Не Заки Гарифович, а «Звуковой генератор. Потом в полку. Кем ты только не был? И «Сын старухи Изергиль», И «Щучий враг», и «Заки и собаки», и даже «Жак». А вот как звал тебя Ростов, не знаю.
- Так вот. Он звал меня Судзуки. Правда, к свисту воздуха, после взмаха меча, это не имеет никакого отношения. Просто однажды я ему рассказал о кодексе самурая. Они должны были быть готовыми к любому развитию в жизни. Даже к смерти.
- А вы-то не самураи.
- В разведке у нас было много запасных вариантов. Это и запасной маршрут, запасная плановая таблица, запасная легенда и так далее. Про запасной аэродром ты знаешь. Приходит пьяный летчик после полетов домой и звонит в дверь. Оттуда.
- Кто там?
- Шестьсот двадцать первый просит посадку.
- Иди туда, где пил. Достал уже.
- Понял, ухожу на запасной.
Звонит соседке.
- Шестьсот двадцать первый прошу посадку на запасном.
- Минуту ждать. Шестьсот первый. Освободите полосу. Шестьсот двадцать первый- посадку разрешаю…
А вот в Очакове я расслабился. Полк-то не боевой. Просто квалификации хватало на исполнение любых обязанностей. Даже - секретаря парткома. И оказалось, что к увольнению я не готов. А это - стресс. То есть, прямой путь к алкоголизму.
- То-то тебя в гаражи тянуло… Да и не только тебя…. Твой сосед по кабинету Валера совсем спился.
- Умница. Посмотри, что в гарнизоне делается. Мужики мрут, как мухи… Выход должен быть, и мне кажется, что я нашел его. Все стало на свои места. Я нашел вариант дальнейшей жизни… за чертой службы. То есть мечты.
- Это из-за нее? В чехле, которая?
- Да. Пока гитара. Но и тебе надо быть готовой к вариантам.
- К каким?
- К любым. К таким. Что дочь может развестись, спиться. Умереть. К тому, что можешь потерять кошелек, здоровье… К тому, что Земля может столкнуться с астероидом. Нет. К этому готовиться не надо. Бесполезно.
- Да здоровья у меня никогда много не было, как и денег. И как с этим жить?
- Как и жили. В радости смеяться, в горе плакать.
Какое-то время было спокойно. Пока младшая дочь не пошла по проторенной дорожке. Вот тут-то действительно начались проблемы. В стране тоже творилось, невероятное. Зарплаты и пенсии задерживались. Цены рвались вверх, а жизнь доказывала, что яма нищеты дна не имеет. Семью выручал сад и огород в селе. Несмотря ни на что песни продолжали плодиться, как кролики.
- А зачем ты поешь о партии, о религии, о депутатах?
- А кто виноват в наших бедах? Понаставили видеосалонов. Порно идет по кабельному ТВ. Сколько забегаловок открылось. Но будет еще хуже. И мы с тобой тоже виноваты в этом.
- Ты только меня не трогай. Я работаю, кручусь как белка, все для детей, а теперь и внуков. И я еще, «виноватая».
- Извини. Я не точно выразился. Ты лично виновата, что продолжаешь жить для других. А они, эти другие, пользуются. Власть тоже пользуется трудом и не только трудом, а в основном достоянием народа. Грабеж только, только начинается. А мы сидим по домам и ждем. Меня удивляет одно. Почему никто не вышел на улицы защищать страну? Неужели из-за ненависти к бывшим руководителям. Ну, вышли мы из КПСС, а дальше что?
Само собой ничего не устроится. Вот я и пытаюсь разобраться во всем. Будем изучать капитализм. Теперь и «Капитал» Маркса пригодится. Помнишь, как мы его в Кипелово купили?
- Что предлагаешь?
- Первое, перестань помогать алкоголикам. Пусть сами обеспечивают себя. Вот тогда мы узнаем их истинное лицо. Мне кажется, что мы их потеряем. Надо внуков спасать. Витьку не отдавай пока. Он уже все понимает. Но если так дело пойдет, нам придется и Сережу забрать. А пока, вот что получилось. Песня к депутатам Верховной Рады.
«К чему законотворчество. Бумажное пророчество.
Я, лучше, про других вам пропою.
Какие безобидные. И вечером не видные.
Они с утра глаза свои зальют.
Они, когда-то, лучшие работники,
Которым вы не можете платить.
Работали, как Ленин, на субботнике.
А семьи невозможно прокормить.
Кто выпил до упора, а кто больше.
Кто протрезвел, а кто уж никогда.
С протянутой рукой идет по Польше
Великая, но бывшая страна.
Пропили, прокурили и проели.
Продали за границу нефть и газ.
Которые продали, уцелели.
А остальные сразу под указ.
И тот, который сверху «указует»
Чего не пить, и не держать в руках.
Открыл окно и двери, а ведь дует.
Мы не привыкли жить на сквозняках.
Мы, просто люди, но заведено.
Без льгот, без привилегий и звонков.
Мы коммунизм построили давно.
Но, только что узнали, для верхов.
А он теперь и даром вам не нужен.
Вы никогда не думали про низ.
Мы строим снова, а живем все хуже.
Для власти и воров, капитализм…»
В больнице шло сокращение. На аэродроме освободилось место фельдшера.
Жена перешла на работу в воинскую часть.
Близость к дому и «плавающий» график работы ее устроил. Вечером в дом пришла новость.
- А полк-то твой сегодня присягу принимал. Украинскую. И знаешь, кто один из первых?
- Командир?
- Он тоже и еще, секретарь парткома.
- А когда-то командир на совещании сказал, что скорее застрелится перед строем, чем изменит присяге. Меняются люди.
- Это еще не все. Несколько офицеров в церковь ходили. Чтобы грех снять. А батюшка сказал, что на подневольных людях греха нет. Где это он вычитал?
Вечером, того же дня.
«У нас в полку товарищи служили. Летали вместе, пили вразнобой.
В субботу их присягой разделили. В полку одном, а в Армии другой.
От изумленья немцы обалдели. Такого не видали и во сне.
Не верю я, не верю я, не верю. Что триста тысяч изменили мне.
Кто раньше нам в товарищи вязался. Тот первым лезет нынче в господа.
Кто раньше, нам казалось, притворялся. Тот нынче оказался без стыда.
«Партейные», как ветер впеременку. Всегда одни и те же за столом.
Клянется Украине Бондаренко. Но, почему-то, русским языком.
Нас «тыщу» лет религия давила. Крестами, выправляя черепа.
Теперь свое обличие сменила. Смиренною монашкой в дом вошла.
А, что ей не войти? Открыты двери. И шастают прохвосты. Кто куда.
Не верю я. Не верю я, не верю. Ни в партию, ни в Черта. Ни в Христа.
Нам пенсии дают, как неустойку. За то, что до сих пор, еще живем.
Мы чудом пережили перестройку. Но нет чудес. Мы больше не «могем».
И вот опять, кругом потери. «Мильоны» разменяли по рублю».
Не верю я, не верю я, не верю. Теперь уже не верю никому».
- Строки о размене по рублю знакомы. Откуда?
- Высоцкий. Я долго не мог понять этой фразы. А сегодня она именно о нас. Как он мог за столько лет предвидеть? И я не один такой, кто потерял веру. В этой песне восемь четверостиший. Тридцать две строки, как тридцать два «серебренника».
- Ну и кому ты споешь эту песню?
- Не знаю. Но мне стало легче на душе. После потери «веры» … в светлое будущее. Что еще нового «у вас в полку»?
- Говорят еще, что кто из офицеров запаса примет присягу…звание добавят. На одну ступень.
- Шмидту сразу давали старшего офицера, так он отказался. И погиб лейтенантом. Я, надеюсь, что этот вопрос не обсуждается…
Несколько человек присягу не приняли. Они мирно уволились из армии, и уехали в Россию с семьями. Мой бывший командир отряда, а теперь летчик-испытатель на Николаевском авиаремонтном заводе, тоже не стал «изменять Родине». Но самолеты продолжали ремонтироваться, и облетывать их все равно надо. Директору завода Нечаеву звонили из Киева.
- Почему у Вас летает Темьяновский? Он же присягу не принял. Вы что? Под суд хотите?
- Самолеты надо вовремя сдавать заказчику. Не беспокойтесь. Никуда он не улетит.
- А гарантии есть?
- Конечно. Мы же самолет заправляем… только до границы Украины.
В Киеве успокаивались. А Анатолий смеялся.
- Да я с этой заправкой могу улететь куда захочу. Но… не буду. Зачем друзей-то подводить?
В конце октября телефонный звонок от товарища из Николаева.
- Заки. Ты завтра дома? У меня к тебе дело. К обеду я прилечу на ЯК-18 ом. Часов в двенадцать, встречай.
На второй день они сидят на кухне и пьют чай. Идет неспешный разговор. Майор запаса наигрывает несколько песен из своего небольшого репертуара.
- А, знаешь что? Там, в ТЭЧи наши инженеры закончат часа через два работу.
Потом летим обратно. Если хочешь, то давай с нами. Правое кресло у меня свободное. У директора сегодня день рождения. Пара песен ему понравятся.
- Конечно, согласен. Но с одним условием. Я с пустыми руками на дни рождения не хожу. Можно, возьму вина канистру? Все, какой-то подарок.
Младшая дочь слышит наш разговор.
- Дядя Толя. А когда Вы будете улетать,… помашите мне крылышками. Я на балконе буду.
Через два часа ЯК-18 взмывает в небо Очакова. Над городком самолет делает два глубоких крена. Бывший штурман обеспокоен.
- Что это было, командир?
- Ты что? Забыл? Анечка просила «помахать крылышками». Давай, держись за штурвал. Это тебе не ТУ-95. Машина легкая. Попробуй удержаться в горизонте. Молодец. Парутино доложишь. В Николаеве самолет уходит на второй круг. С земли звучит.
- В чем дело? Причина ухода на повторный?
- Остаток большой. Топливо вырабатываю… шутит командир.
Над зданием заводоуправления самолет делает крутой вираж и вновь полоса впереди. Шасси мягко касаются земли.
- Как тебе полет? Не хотел бы на таких летать?
- Спасибо Толя. Но полеты для меня в далеком прошлом. Это все равно, что возвращаться к жене, которая тебя из дома выгнала. Я же не сам ушел из армии. Меня «ушли». Я когда итоговый налет посчитал, то провел жирную такую, черту. И не собираюсь ее пересекать.
- Да? Я и не знал. Поэтому ты и списался? Отрезал? А у нас аэроклуб организовали. Есть пилоты и твоего возраста. Но тебе восстановиться уже невозможно. Наверно, Калашов единственный, кто списавшись, вернулся в авиацию. Правда, в гражданскую.
- Кстати, он мне рассказал все об этом случае сам.
- Интересно. Напомни как-нибудь.
В кабинете высокий и спортивный директор жмет майору руку. Анатолий рядом.
-Знакомься Александр. Мой штурман, еще по северу. Он с двумя подарками к тебе. Физическим и моральным. Первое у него в руках. Очаковское вино. А второе на банкете.
- Очень приятно. Банкет через час. После окончания рабочего дня, понимаете. А вино можем попробовать и сейчас. Давайте, подходите. Товарищ угощает. «На шару».
Непринужденная обстановка становится дружеской. Напиток все хвалят.
На самом банкете директор получает самый дорогой подарок их рук Темьяновского. Удостоверение пилота долго не прячет в карман.
- Спасибо дорогой. Вот оказывается для чего, ты мне целую программу заставил отлетать. И за науку, и за документ отдельно. Тронут. Теперь я не простой директор, а…летающий.
Многие подчиненные торопятся. Надо успеть засвидетельствовать свое отношение к начальнику в тостах. Через час перерыв. Директор контролирует ситуации.
- А, что там о моральном подарке?
Заки расчехляет гитару. Он совершенно не пил, помня об обещании. Первые аккорды заполняют уютный кабинет.
- Вначале несколько слов, о ком песня. Эти строки посвящены Герою Советского Союза, Гайнутдинову В. К, который погиб не в бою. А над аэродромом, при облете Ми-восьмого. В Афгане. Двадцать восьмого апреля в восьмидесятом.
«Я родился в войну. И попал на нее.
Но, с пехотой пылить, не пристало.
Я на вылет иду. Вот оружье мое.
Под чехлом из стекла и металла.
Мой «стеклянный сарай» протекает давно.
Вспоминая, лихие посадки.
Как снижался и падал, увидев окно,
В облаках, где сплошные осадки.
График вылетов взял, распечаток с него.
Время взлета. А где же посадки?
Аж, запнулся и встал. Вот несчастье мое,
Там пунктирная дробь опечатки.
Машинистки рука под «пунктир» подвела.
Что ж ты делаешь, дура, слепая.
Неужели тебя не пугала судьба.
Ведь небрежность у нас… роковая.»
Директор вскакивает.
- Извини, что перебил. Как там прозвучало, «Что небрежность у нас, роковая». А я, что вам всем говорю на каждой планерке? Вот это точность. Давай дальше.
«Все случилось как надо. Но надо не нам.
После привода. Над полосой.
Из лючков, как из ран, вдруг рванулся туман.
И, рассыпался мир подо мной…»
Песню приняли. Вдохновленный этим, исполнитель переходит к наболевшему.
Звучит песня о присяге. Один из слушателей вскакивает и бежит к окнам. Раскрытые створки мгновенно захлопываются. Возникает напряженная тишина. Но песня звучит до конца. Правда, не так громко. Главный инженер Центра полковник Бильдей смотрит задумчиво на исполнителя.
- А я ведь его знаю. Это штурман 555 полка из Очакова. Он еще и подводник на досуге. Талант. Уже на пенсии, или как?
Вмешивается Темьяновский.
- «Пророков нет в отечестве своем». Это Вы его уволили. А теперь… слушайте.
Но автор понимает, что грань дозволенного слишком близка и прячет гитару. Банкет продолжается. К концу застолья все устали. Трезвый директор интересуется.
- А что-нибудь про нас есть в Вашем репертуаре? Или, хотя бы, близко.
- Найдется. У вас на заводе есть цех окончательной сборки. Называется он «летно-испытательной станцией», сокращенно «ЛИС». Есть и начальник, мой друг Анатолий. Песня о нем и о других начальниках… всех уровней. То есть о власти.
« Мой друг начальник стал большой. С тяжелой трубкой и… душой.
Друзей теперь ему не сосчитать.
Мужик, конечно, деловой. Работал лихо головой,
Когда садился с кем-нибудь играть.
Начальник Лис, начальник Лис, начальник ЛИС.
Жизнь не игра, но и игра не жизнь…
Ты лейтенантом поутру на плечи вешал кобуру.
У лейтенанта же везде враги.
Наган и кортик получил. Но никого не «замочил».
Такие были правила игры.
Начальник ЛИС, начальник ЛИС, начальник ЛИС.
Игрок большой. Но все же больше жизнь.
И так, полжизни позади. Гора бутылок на пути.
И женщины с одеждами и без…
И те, которые, что без, нас принимали без чудес…
Но принимали их за поэтесс…
Начальник ЛИС, начальник ЛИС, начальник ЛИС.
Стихи сложил, но не сложилась жизнь…
Начальник ЛИС, начальник ЛИС, начальник ЛИС.
Ход за тобой, но ты не расходись…
Тебя народ наш не поймет. Не потому что он народ.
Великий он, как Тихий океан.
А в океане есть шторма. Вот-вот покажется корма,
И наизнанку вывернет карман.
Начальник ЛИС, начальник ЛИС, начальник ЛИС.
Штормов не бойся, кормчих берегись.
Теперь мы знаем из каких, сажают сверху на других.
И остается им, повелевать.
Который год идет игра. Страна, как черная дыра.
И нечем эту дырку затыкать….
Начальник ЛИС, начальник ЛИС, начальник ЛИС.
Дыра растет, проигрывает жизнь.
Начальник ЛИС, начальник ЛИС, начальник ЛИС.
Цель позади, попробуй развернись.
Начальник ЛИС, начальник ЛИС, начальник ЛИС.
Прослушал песню, значит, расплатись…»
Глубокой ночью служебная машина всех развозит по домам.
- Заки. Ночуешь у нас. Завтра я тебя провожу.
Но жена не спит. Она сидит одиноко на кухне. Майор догадывается о напряжении в семье друга и пытается как-то подбодрить давнюю знакомую.
- Если можно, Лилия, поставь чайник. А я за это песенку спою.
Так и просидели двое до утра на кухне. Один пел все свои песни. А другая? То уходила мыслями в прошлое, то возвращалась в нелегкое настоящее. Анатолий спал сном праведника и утром проснулся в прекрасном настроении.
- Ну что, майор? Повторим вчерашний подвиг?
- Спасибо. Я программу-минимум выполнил. Еду домой. В автобусе отосплюсь.
- А ты что ночью делал?
- Концерт одного зрителя и одного исполнителя. Аплодисментов, правда, не было, чтобы тебя и дочь не разбудить. Чаю не надо, я его на три дня вперед выпил.
- Хорошо. Только вот что. Как там Калашов восстановился? Мне надо знать. Есть желающие…
- Очень просто. Пришел в свой военкомат с претензией. Мол, ему обещали, что он …ослепнет через месяц. Согласно диагнозу, по которому его списали. А вот уже прошло почти два года и ничего. Ошиблись, значит. Я, говорит, летать хочу. Снимайте диагноз. А военком отвечает. Это не наша вина, а врачей госпиталя в Ленинграде. Так направьте меня туда. А потом… в армию. Военком некоторое время еще уговаривал. Мол, зачем тебе армия? Опять «под ружье». Наряды, взыскания, «тяготы и лишения воинской службы…» Нет, говорит Калашов. Хочу и все. Дальше дело техники. Приехал в Питер с…подарками. Удивленный доктор диагноз снял. Оформили новую медицинскую книжку…для принятия вновь на службу. А в военкомате Володя заявил, что… передумал служить. Вы, говорит военкому, наверно совершенно правы были, отговаривая меня. Тот поставил здорового летчика на учет и… выгнал из кабинета. А в летном училище Гражданской авиации, через полгода обучения, за свой счет, выдали пилотское свидетельство. Вот так он начал полеты на АН-2. Далее, тоже интересно, но… уже не для вас. Звони.
Продолжение: https://zen.yandex.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/za-porogom-mechty-62d1679e9b5a844188112df5