…Женщина – лицо земли, на которой ты родился, которую тебе предстоит защитить и возвысить.
По отношению к женщине можно определить отношение поэта к жизни, к Отечеству. В пору любви соловей умирает от разрыва сердца – горло певца не выдерживает пламени чувств.
Сколько раз я слышал, как опустошенные проходимцы и циники изощрялись в анекдотах над этим святым чувством, но все их изощрения лишь свидетельство того, что души их пусты и сыпучи, как барханы, не освеженные ливнем, кочующие по рыжим равнинам смерти...
И нельзя не поверить поэту Дмитрию Ковалёву, когда он говорит:
Весь век,
Всю жизнь
Куда-то уезжая, –
Боюсь владеть:
Владеют, не любя.
Боюсь к тебе привыкнуть
Без тебя...
В нашей современной поэзии нет-нет да и вынырнет из полемической “пены” литературных “бурунов” розовая физиономия обывателя, этакого Дон-Жуана с червонцами в кармане и с неувядающим запахом ресторанных кухонь...
Эта гладкая и жизнерадостная физиономия внезапно возникает перед красавицей на улице, в магазине, в кино, в театре. Она, эта физиономия, преследует красавицу в трамвае, в метро, в самолете, потом, вдохновясь, эта возбужденная физиономия оповещает о “победе” в стихах, в поэмах, лезет с “темой любви” на сцены и на экраны, требует к себе внимания...
Для этой одутловатой физиономии любовь – что-то вроде небольшой, но забористой щекотки...
Это та самая физиономия, которая мчится из Тулы прямо в Амстердам! Это ей пишется! Да, пишется, но никогда не поется!..
Помните, у Сергея Есенина:
Любимая!
Я мучил Вас,
У Вас была тоска
В глазах усталых:
Что я пред Вами напоказ
Себя растрачивал в скандалах.
Нельзя ничего уважать – с завязанными глазами и с застегнутым сердцем...
Верность и красота рвутся из сердца поэта:
...Люблю!
Люблю тебя, Россия!
Пусть слышит мир,
Как я тебя люблю!..
Остерегают:
Это, мол, поссорит…
Зачем так громко?
Это ж не союз!
Не всякий крик
И ссорит,
И позорит.
Войну прошедший,
Вас я не боюсь.
Дмитрий Ковалев оригинален не только своей особой философией творчества, но и конструкцией строфы, ее композицией, ритмом и размером строки.
Ему удаются стихи материального, фактического плана, где образность на виду, где слова диктуются жизнью, а не холодным желанием отметить увиденное.
Предельная искренность искупает заметные издержки в творчестве поэта: растянутость, вычурность и витиеватость фразы.
И полноту воды от рек в слиянье.
И смысл весны сугробы оголяют.
Болотца вышли из себя и по лугам гуляют.
И разбрелись по ним вьюны с линями.
Нежно и достойно несет поэт слово о любви и преданности, о красоте и возвышенности. Без верности и красоты – нет искусства. Без цельности – нет мира, в котором бы неопытная душа нашла для себя нужные вехи…
Но и Дон-Жуан не дремлет. Первозданное чувство это, вечно куда-то спешащая физиономия легко назовет “наивным аборигенством”, тоску по родному краю – “почвенничеством”, а верность Отчизне – “бородатым патриотизмом”...
Было бы хорошо, если бы наша литературная критика поддержала по-настоящему тех своих собратьев по перу, которые пишут о солдате, о сталеваре, о шахтере, о трактористе, то есть о главном в жизни.
Порой уходят из жизни большие художники, так и не услышав о себе ни одного светлого слова, а какой-нибудь “трюкач из номера в номер” идет по литературным страницам с бродячими стихами или с бродячими интервью. Иной критик готов чуть ли не всю современную поэзию объявить “бородатым патриотизмом”, патриархальщиной и никак не замечает, что у него, буквально под носом, – просачивается безыдейщина, обывательщина, безвкусица.
Достаточно обратиться к некоторым нашим песням – иные из них, сочиненные утром, умирают к полудню. Законы искусства едины. И старые, и молодые поэты должны быть привечены заботливым оком печати, критики.
Нынче мода на литературную элиту. Некоторые поэты прямо заявляют со страниц газет, что их стихи не для “массовой культуры!..”
Отчие места – едины. И неприкосновенны:
Сож мой!
Луга, луга...
Стежка к тебе
Из сада.
Бор.
Облака.
Стога.
Кручи.
Коровье стадо.
Что-то есенинское грезится в этом удивительно чистом и светлом выдохе поэта. Он и сам признается: “от летчика, помню, брата соседки, услышал впервые о Сергее Есенине. А потом от одного из дружков, у которого Есенин был весь переписан, стихи услышал. И они меня ошеломили. Впервые почувствовал какую-то до слез родную красоту. И уже на всю жизнь полюбил Есенина. А еще живописью стал бредить, той природой, которая у него очеловечена...”
Да, природа вошла органично и неотъемлемо во все творческое дыхание Дмитрия Ковалева, по отцу – белоруса, по матери – русского, россиянина, воспевающего Подмосковье и Беловежье, Сибирь и Балтику, Поволжье и Урал, Кубань и Смоленщину, как единую мать-Родину:
Глазами матери,
Что понимают сразу,
Что столько повидали на веку,
Ты смотришь в сердце мне.
И твой душевный разум –
Весна,
В которой каплей я теку.
И мне,
Крупице твоего апреля,
Видать,
Как ты чиста и глубока.
Какие ты сибирские метели
Прошла –
И вскрылась вольно,
Как река.
И нам, идущим ему вослед, понятна его жгучая память о прошлом и его тревога за будущее:
Люблю тревожно пареньков моих.
Характер их становится несносным.
Никак с ломающимся басом их
Не свыкнусь,
Отдаюсь сполна их веснам,
Их юным увлеченьям и страстям
Тоскую, что расстанусь с ними скоро,
Что скоро нам встречаться, как гостям.
И не скрываю совести укора,
Что в чем-то главном близость не раскрыть,
Что по своей вине не понят ими...
Чем неспокойней мир – тем крепче нить,
Связующая нас.
Любовь ей имя.
Я благодарен Дмитрию Ковалёву за честный опыт призвания, за красивые и благородные страсти, оставленные в слове.
Project: Moloko Author: Валентин Сорокин
Ещё о Дмитрии Ковалёве здесь
Книги Дмитрия Ковалёва здесь