Говорят, на детях знаменитостей природа часто отдыхает. В семье Пастернаков вышло наоборот. Слава сына-писателя затмила известность талантливого отца, который считается одним из первых российских импрессионистов.
Замечательный художник Леонид Осипович Пастернак родился в Одессе в еврейской семье и был младшим из шести детей. Сам он вспоминал, что детство его прошло в доходном доме, являвшемся частью постоялого двора, где он с детства мог наблюдать и колоритных извозчиков, и торговцев самых разных национальностей, и приехавших в город по делам небогатых помещиков. В своих воспоминаниях он писал, что семья его жила бедно, однако понятие о бедности и богатстве относительно. С учетом того, что родители могли себе позволить себе снять не комнатку, а сначала 8 номеров гостиницы на постоялом дворе, затем отдельную квартиру, да и сам он учился в известной Ришельевской гимназии (а учеба в гимназиях была платной), не такими уж они были бедняками. Примечательно, что при рождении будущего художника назвали двойным именем Абрам Исаак, по другой версии Аврум Ицхок-Лейб, а фамилия у него была Постернак. Позже он еще пару раз менял имя в документах, поэтому у него иногда возникали проблемы при получении нужных бумаг. В метрической книге синагоги о будущем писателе Борисе Пастернаке было записано, что отец его – Исаак Иосиев Постернак. Леонидом художник стал называть себя, возможно, чтобы не привлекать внимание к своей национальности, так как до революции евреи в России были заметно урезаны в правах.
Родители будущего художника увлечение живописью не одобряли. Будь их воля, стал бы он очередным одесским аптекарем, врачом или юристом. Из воспоминаний Л. Пастернака: «Мать моя, выросшая в труде и нужде, всю жизнь пуще всего боялась бедности и не могла без ужаса представить себе, что ее любимец, "Вениамин" (я был младшим в семье), судя по склонностям к постоянному рисованию и "малеванию", будет простым маляром-ремесленником! В малообразованной среде, в которой я вырос, люди, естественно, представления не имели ни об искусстве, ни о художниках и т. д. Знали же только, что "малеванье" – занятие маляров, красящих полы, крыши, фасады домов, вечно запачканных, грязных. Такое ли будущее желать своему любимому детищу? Вначале домашние еще терпели мои попытки уединения, но вскоре, как только заставали меня за рисованием, восклицали со вздохами отчаяния: "О, он уже рисует черные зады!.." Это странное определение моего занятия было результатом следующего обстоятельства. Мой брат Саша однажды достал кусок цирковой афиши, на которой был напечатан слон. За неимением ничего лучшего я срисовал его. Потом стал свой рисунок раскрашивать какой-то ваксой, которую брат где-то достал. Домашние застали меня за раскраской задней половины туловища слона, и с той минуты почему-то всякое мое "произведение искусства" со вздохом встречалось этим насмешливым восклицанием. Это была оценка, надолго оставшаяся в семье, уничтожающая оценка всяких моих попыток до всего доходить самоучкой. "Ого, он уже опять малюет черные зады", – раздавалось в комнате в то время даже, когда я, уже будучи постарше, копировал красками розовых монахов Грюцнера, со смаком поедающих устрицы».
Тем не менее, мать, «вняв слезным просьбам моим, разрешила мне взять несколько уроков рисования. Дело в том, что в наш двор, к жильцам, переехал молодой человек, маленький чиновник, очень милый, любитель-дилетант. Мне, должно быть, удалось увидать, как он рисует акварелью. У меня, конечно, глаза разгорелись и, вероятно, я стал упрашивать мать, позволить мне взять у него несколько уроков акварели. К моей неожиданной и безграничной радости она согласилась из накопленных денег платить за учение. К сожалению, мне у него учиться не пришлось, потому что я, кажется, рисовал не хуже его. Двух уроков было достаточно, чтобы, не обижая его, закончить "курс", тем более, что он должен был съехать на другую квартиру. А я и не подозревал тогда о существовании масляных красок и о том, что ими пишут картины! Открытием этим я обязан простому маляру, настоящему маляру, работавшему у нас в доме. Он рассказал мне, что такие краски существуют, что они продаются в тюбиках, и даже указал магазин на Греческой улице, на Старом Базаре, где я могу купить их. Долго откладывал я деньги из даваемого мне на школьные завтраки, пока не собрал, наконец, 30 или 40 копеек, хвативших для покупки одного единственного тюбика... но какую же краску выбрать? И я решил: зеленую, изумрудную!.. Я был счастлив обладанием этого драгоценного тюбика, но в сущности не знал, что же собственно мне предпринять с ним?..
Но вот к нам во двор въехал новый горе-художник, более уже профессиональный, чем предыдущий. Это был истый малоросс – ученик Шевченко, очень, видимо, нуждавшийся. Он писал малоросских "дивчат" в национальных костюмах, в венках из полевых цветов на головах и ходил продавать их за бесценок в подворотнях Дерибасовской улицы. У него я увидал впервые масляные краски в рыбьих пузырях, туго обвязанных веревочкой, как писал еще Шевченко. Он очень меня поощрял и много рассказывал из своего прошлого, но что, я все теперь перезабыл. У него я увидал настоящий треножник-мольберт, холст, словом, я был в восторге».
Вероятно, «зады» выходили не так уж плохо, потому что первые заказы художник получал уже в детстве, когда за 5 копеек рисовал местному дворнику охотничьих собак. Позже он веселил карикатурами одноклассников и даже педагогов. Учителя гимназий (Л. Пастернак успел поучиться в двух), в отличие от родителей, художественный талант оценили и всячески поощряли. Стараниями педагогов и особенно француза Якова Лиоте семью переубедить все же удалось. Окончательно искусство было «реабилитировано», когда в гости к Пастернакам пришел одесский городской голова Маразли, с которым Лиоте дружил. Маразли сам очень любил живопись и оценил юное дарование. С 1879 по 1881 годы будущий художник учился в одесской рисовальной школе, которую ранее закончил Врубель.
В 1881 году по настоянию родителей он поступил в Московский университет на медицинский факультет. Через 2 года он бросил учебу, мотивируя тем, что ему неприятно работать с трупами. Однако полученные знания об анатомии художнику в последствии очень пригодились. В 1883 году он перевелся в Новороссийский университет в Одессе на юридический факультет. Выбор этот был сделан в том числе потому, что этот университет позволял студентам параллельно учиться за границей, приезжая на экзамены. Пастернак отправился на учебу в Мюнхенскую академию художеств. Диплома в Германии он не получил, зато получил опыт и знание техник, в России малоизвестных, например, рисование углем (позже он сам уже в Москве учил этому студентов).
В 1885 году Пастернак закончил Новороссийский университет, экзамены сдал не слишком хорошо, поэтому вместо полноценного диплома о юридическом образовании получил не слишком гордое звание «действительного студента», по сути, просто документальное подтверждение о факте учебы и прослушанном курсе лекций. Затем он отправился в армию.
О службе художника в армии практически ничего не известно, и сам он о ней воспоминаний не оставил. Однако в дальнейшем в официальных документах он значился «запасным младшим фейерверкером из вольноопределяющихся, действительным студентом». Это звание соответствует младшему унтер-офицеру в артиллерии. После службы он женился на известной пианистке Розе Кауфман. Считается, что пребывание в армии вдохновило его на первую широко известную картину. По удачному стечению обстоятельств события эти по времени совпали, и гонорар от картины молодой семье очень помог.
Из воспоминаний Л. Пастернака: «Приехав в Москву, я поселился в меблированных комнатах типа гостиницы в Лубянском проезде под названием "Коммерческие номера" и стал писать там мою первую большую и самостоятельную работу "Письмо с родины". Эта картина, которую я писал с натуры, а не "по памяти", свежестью и реализмом, по-видимому, нравилась молодым художникам, с которыми я стал встречаться. О ней стали говорить, и задолго до срока выставки П. М. Третьяков, приехавший ее посмотреть (еще в незаконченном виде), купил ее для своей галереи. Это было для меня большой радостью и имело, естественно, очень большие последствия. Произошло это как раз в канун дня, когда после длительной переписки и самопроверки должна была приехать в Москву Роза с родителями: мы решили пожениться и наметили уже день свадьбы – 14 февраля 1889 года. Таким образом два крупнейших для меня события были связаны почти одними сутками. Вскоре после свадьбы мы поехали в Петербург к открытию выставки картин Товарищества передвижных выставок, где я дебютировал моим большим полотном – "Письмо с родины". По правде говоря, я очень волновался все время и никак не мог ожидать успеха, какой выпал на долю моей картины. Рецензенты ее заметили, в газетных статьях и заметках появились самые лестные о ней отзывы, что нас очень радовало и окрыляло надеждами на будущее».
К сожалению, сам Пастернак не упомянул, с кого именно написана эта картина. Вероятно под написанием с натуры, имеется в виду, что эскиз к будущей картине был написан во время службы с реальных людей. В современных источниках почему-то фигурирует одна и та же версия сюжета. В казарме грамотный солдат читает письмо с родины неграмотному сослуживцу, а тот приуныл из-за плохих новостей. Но мне кажется, что это ошибка. У парня справа погоны, и слишком уж вальяжно ведут себя герои, один даже в сапогах на кровати лежит, пока за окном другие в это время на плацу стоят. Осторожно предположу (но это мое частное мнение), что это офицеры или унтер-офицеры, возможно сослуживцы-фейерверкеры. И с грамотностью у них все в порядке. Грустить молодой человек может не потому, что вести из дома плохие, а потому что товарищу пишут, а ему нет.
Другая интересная картина – «К родным» (1891). Про нее часто пишут глупости, даже здесь на дзене видела (ну или один написал, а другие перепечатали): якобы в купе едут две женщины, обе к родным, только одна довольная жизнью крестьянка с ребенком, а вторая в трауре, жизнь не задалась. На самом деле женщина в черном действительно в глубоком трауре (глубокий траур предполагался в первое время, затем были послабления в цветах и фасонах одежды), возможно, вдова. Ее же ребенок рядом с кормилицей. Кокошник и сарафан – традиционная униформа кормилиц. Картина интересна небанальным сюжетом и детальным изображением типичного интерьера поезда. Можно рассмотреть надпись «Для некурящих» (в вагонах первого и второго класса были отдельные места для курящих, и для не курящих). Чемоданы сдавали в багажное отделение, а в купе можно было брать только ручную кладь. Для нее над диванам была большая сетка. Пассажиры третьего класса кстати ничего никуда не сдавали и несли свои баулы с собой, и курили часто прямо в вагоне. Вагоны-рестораны в российских поездах стали массовым явлением к началу 20 века, а до этого либо отправлялись за едой в буфеты на станциях, либо пытались что-то купить на перронах, либо, как дама на картине, предусмотрительно брали с собой корзинки с едой.
Долгое время Пастернак перебивался случайными заказами, давал частные уроки, а когда на них стало уходить слишком много времени, решил организовать первую в Москве частную школу рисования. Также художник занимался созданием карикатур и иллюстраций для юмористических журналов, одно время сотрудничал с журналом «Артист», считавшимся предшественником легендарного «Мира искусства». Создавал иллюстрации к книгам, среди которых особенно известны иллюстрации к произведениям Л. Н. Толстого. Также он принял участие в создании иллюстраций знаменитого юбилейного двухтомника сочинений М. Ю. Лермонтова. Примечательно, что он первый предложил привлечь к работе над сборником знакомого еще с Одессы художника М. А. Врубеля. Поначалу «демоническую» тему Врубеля не оценили, и художник почему-то решил, что виноват в этом именно пригласивший его Пастернак. После этого Врубель с «вредителем» демонстративно не хотел общаться, а когда спустя много лет Пастернак смог с ним поговорить и попытался прояснить ситуацию, тот заявил, что обиделся не из-за иллюстраций, а потому что Пастернак работал и дружил с Л. Н. Толстым. Правда, в тот момент Врубель был психически болен и мог сам не помнить, за что он обиделся на старого приятеля. Близким другом Пастернака был художник В. А. Серов. Более того, их жены когда-то были коллегами в Одессе и преподавали музыку в одном и том же учебном заведении. Затем обе поочередно уехали в Москву и вышли замуж, а личности своих женихов по разным причинам не раскрывали. Уже в Москве женщины обнаружили, что их мужья – друзья. В итоге много лет дружили семьями.
Пастернак и Серов много лет были также коллегами, оба преподавали в легендарном Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Примечательно, что в юности Пастернак дважды пытался поступить в это него. В первый раз он опоздал с подачей документов, во второй раз ему сообщили, что осталось одно вакантное место, на которое кроме него претендует графиня Толстая (в училище принимали женщин). В итоге взяли графиню. Когда спустя несколько лет Пастернак стал преподавателем, Толстая еще числилась ученицей, а он учил ее тому, что тем временем узнал в Мюнхене.
С художниками-передвижниками у Пастернака отношения были натянутые. Он выставлял свои работы на их выставках, но только потому, что эти выставки были одними из немногих регулярных событий в мире живописи и давали возможность художникам напомнить о себе. Новых членов к концу века в организацию принимали неохотно, а картины тех, кто официально передвижниками не числились, брали только после общего голосования. При этом к новым течениям в искусстве передвижники относились с осторожностью, и приоритет отдавали картинам на социальные темы. Полотно «Перед экзаменами» («Ночь накануне экзамена») в 1895 году брать упорно не хотели, перевес был всего в один голос. Картину все же выставили, но, как говорится, «осадочек остался», и больше он сотрудничать с передвижниками не захотел. За данную картину на выставке в Мюнхене в 1899 году художник получил премию, а затем на Всемирной выставке картину приобрел известный Люксембургский музей в Париже, который крайне редко приобретал работы не французов.
Еще одна картина, которую сам Пастернак считал знаковой, написана в 1915 году. О ней он вспоминал так: «После поездки в Италию, начиная с 1913 года до 1917, мы проводили каждое лето в большом запущенном красивом имении "Молоди" под Москвой, на станции Столбовая Курской железной дороги. Имение это еще екатерининских времен; тут, по преданию, был построен "дорожный дом" для остановки и отдыха царицы, проезжавшей на Юг. Так ли это было или нет – не существенно. Дом двухэтажный, величественный по стилю и размаху, действительно екатерининской эпохи. Владелец имения, с которым я имел дело, эксплуатировал этот барский дом, разделив его на три большие квартиры, сдававшиеся на целое лето… Все комнаты были великолепных пропорций. Они были как бы созданы для больших полотен и грандиозных композиций: именно таких, какие я только что видел в Италии в натуре и в их истинных размерах, в этих загородных виллах – палаццо, работы старых мастеров Возрождения. Еще зимой решил я "для себя" … написать большое полотно – групповой семейный портрет. По замыслу оно должно было изображать утреннее поздравление нас, родителей, нашими детьми с днем серебряной свадьбы. Кроме четырех фигур поздравляющих, холст должен был вместить еще две фигуры – мою и жены, – обращенные к подходящим к нам. Итого – шесть фигур в натуральную величину! Однако, несмотря на мое горячее желание и даже уже начатый холст, я не успевал довести все до конца, да и негде было развернуться с таким длинным полотном – и пришлось мне отрезать часть холста с начатыми уже фигурами родителей; таким и является этот групповой портрет, законченный и появившийся на выставке в 1915 году… Когда "Поздравление" было выставлено в Союзе русских художников (в 1915 году), впечатление, произведенное им в среде нашей молодежи наиболее "крайнего направления", было большое. Совершенно не ожидали, что представитель старшего поколения мог выступить с таким сложным и по краскам и по форме произведением. На выставке Союза картина имела большой успех; она произвела сильное впечатление как раз в пору матиссо-гогеновских битв. О том, как реагировали на "неожиданное" живописно-цветовое существо этой моей картины, можно судить по тому, как подолгу и серьезно всматривались в отдельные фрагменты "настоящей живописи", как говорилось; особенно в розовую фигуру младшей дочери, в ее руку и золотую вазу; также и в натюрморт этой картины -- корзину с цветами и фруктами. Больше мне не пришлось, по примеру "Поздравления", писать для себя, т. е. свободно, для "будущей" собственной мастерской, как я в свое время мечтал.»
После революции Пастернак с женой и двумя дочерями выехал в Германию на лечение, и назад они не вернулись. После прихода к власти нацистов перебрались в Великобританию, в которой художник с супругой бывал и до этого. Сын Александр стал известным советским архитектором, Борис – еще более знаменитым писателем.
Этот материал также можно увидеть на моем канале тут
#история #живопись #искусство #художник #картина