В доме Дужкиных повисло молчание. Тягостное молчание. Наконец Егоровна робко спросила: - Клава, а может ему лучку отвезти, да мясца, что с осени лежит?
- Кому отвезти?
- Ну, начальнику энтому, что на Андрюшу бумажку написал.
Начало по ссылке:
- Какой лучок, какое мясцо? У него гордыня выше нашей крыши, ему же человека к ногтю прибрать надо, чтобы каждый сверчок знал свой шесток. Вот что ему надо, а не лучок и не мясцо, у него этого добра хватает.
- Ой, батюшки, что ж теперь делати? Настя в больнице, ни сном, ни духом, ничегошеньки не ведает. А как выпишут, чегой-то будет? Она же слезами изойдет.
- Да колеса ему проткнуть! – Вовкины эмоции от происходящего выскочили на волю, он сжал кулаки, Клавдия тут же подскочила и отвесила сыну щедрого тумака. – Я те проколю! Натвори еще мне делов, и тебя под одну гребенку, не отмоешься потом.
- А чего он? Машину что ли жалко было Настю до больницы довезти? – Обиженно завопил Вовка.
- Ты хочешь, чтобы тебя посадили? Чего ты добьешься? Сиди и не лезь во взрослые дела.
- Как воды накачать и дров нарубить, так взрослый, а как за Настю заступиться, так сразу – взрослые дела, - справедливо заявил Вовка.
Клавдия устало присела на табурет, с жалостью посмотрела на сына: - Знаю, что не маленький, только уж не рви ты сердце материнское, я и так переживаю. И не обижайся, сынок, хватило нам беды, ты хоть не натвори чего.
Вовка по-прежнему сидел, отвернувшись, и молчал, явно обидевшись на горячность матери. Клавдия встала, подошла к сыну, наклонилась, обняла его, стала гладить по голове, а слезы продолжали капать. Поднялась и Егоровна, шаркая тапками, подошла к обоим и обхватила дочку и внука, запричитав на весь дом: - Да за что же это нам? Да, неужто, вступиться некому…
Вовка, наконец, вырвался из объятий матери и бабушки. – Ну, хватит мокроту разводить! Чего ревете? Не буду я ему колеса прокалывать, я же не знаю, где он там, в городе, и где его машина. Не дурак же я искать его. Лучше пусть дядя Саша разберется, он умный, он все может.
Женщины перестали плакать, Вовкины слова на удивление подействовали успокаивающе. – Ладно, чего это мы раньше времени, - сказала Клавдия, - может все обойдется. Мам, ложись иди, отдыхай.
_________________
Также напряженно было и в доме Куприяновых. Александр Федорович, Тамара и Андрей сидели на кухне за столом. Был выходной день, и приближался обед, а Тамара никак не могла начать накрывать на стол. Да никто и не просил есть, погрузившись в раздумья.
- Вместо того, чтобы радоваться, гадаем, как дальше быть, - сказала Тамара. – Она взглянула на сына, осунувшегося с того момента, как узнал, что на него подали заявление. – Саша, ну сделай что-нибудь, я не могу, я не переживу, если Андрея снова туда…
- Мам, перестань, не плачь, это еще больнее, когда ты плачешь, - Андрей взял мать за руку, - буду извиняться, прощения просить, обещаю. Да и, в конце концов, разве я не прав, разве я не должен был помочь собственной жене… как его еще надо было уговаривать?
- Да все ты верно сделал, сын, таких не уговоришь. Попался он как назло на вашем с Настей пути, будь кто другой, не было бы этого. – Куприянов сказал, не поднимая головы, глядя на узорчатую скатерть. – Потом закашлялся, посмотрел на жену: - Накрывай, Тома, будем обедать. А завтра поедем с Андреем в город, попробую переговорить.
_________________
Куприянов сам сел за руль УАЗика, забрал по дороге с работы Андрея, и оба поехали в город. Здание ОРСа было почти за городом, стояло на отшибе. Новенькая Волга была припаркована рядом с крыльцом, - все предусмотрено для Кокорева, чтобы вышел и сразу в машину, далеко идти не надо.
- Как ты к нему попадешь? Тебя же не пустят, - предположил Андрей.
- Сам знаю, что не пустят. Поэтому идем на «таран». Ты сиди тут. Если выйдем вдвоем, уж не подведи, извинись…
- Да я же извинялся тогда..
- А ты еще извинись, тут по-другому нельзя, иначе проиграем.
Не надевая шапку, в расстегнутом полушубке пошел в контору. Было в его фигуре что-то могучее, уверенное, именно то, что могло открыть перед ним любые двери.
– Он решительно направился к двери, на ходу бросив секретарше: - Кококрев у себя?
Она даже привстала то ли от удивления, то ли от страха, что перед ней высокое начальство: - У себя, - пролепетала она, - а вы… - И больше ничего не успела сказать, Куприянов размашисто открыл дверь и вошел в кабинет.
- Вы ко мне? – Кокорев смерил посетителя взглядом. – Вроде не договаривались.
- Вот так бывает, свела жизнь, никуда нам, Петр Семенович, от разговора не деться.
- Вы кто? – Кокорев привстал, нахмурив брови. На его круглом лице появилась настороженность.
- Куприянов я. Отец Андрея Куприянова, на которого вы заявление написали.
- А-ааа, папенька за сынка приехал просить… Ну так не о чем разговаривать, я в заявлении все сказал… лучше надо было сынка воспитывать…
Куприянов пододвинул стул. – Я, Петр Семенович, не на педагогические темы приехал разговаривать, я о нас с вами приехал поговорить.
Кокорев пытался скрыть удивление. – Да меня избили! У меня синяки.
- А где освидетельствование? – Спросил Куприянов? Я извиняюсь, увидеть бы синяки.
- Кому надо, тот видел.
- А кто видел? Свидетели есть?
- Найдем!
Куприянов усмехнулся: - Слушайте, ну это несерьезно. Я знаю, что Андрей вас не бил, только из машины, извиняюсь, вытащил. Да, не прав, надо было уговорить, убедить… только времени у него не было, жена на сносях, в больницу срочно надо. У вас ведь тоже дети есть…
- Вот этого не надо, мои дети порядочные люди, из машины не выкидывают. И заметьте, - Кокорев поднял вверх указательный палец, пытаясь заострить внимание: - Из собственной машины. Я своим трудом заработал, между прочим. А вот ваш сынок пусть посидит и подумает. Слышал я, что у него уже была судимость…
- Да это понятно, я разве спорю, что честным трудом. Вы человек известный, связи у вас, почет и уважение. И вот как раз уважение дорогого стоит. Мы же с вами на руководящих постах, люди ответственные, все время на виду. И слава, она, знаете ли, разная бывает. В старину так говорили: «ославился». Это значит худая слава пошла, а за ней и репутация подмочена.
- Это еще что за намеки? Вон отсюда! Не желаю слушать.
- Ну-ну, не шумите, Петр Семенович, мы же просто разговариваем, я для примера вам все это привел. Вот в нашем с вами случае, что получается? Ну, доведут дело до суда, ну дадут срок сыну. Если виноват, пусть отвечает! – Куприянов даже слегка хлопнул по столу ладонью. – Но и вас ведь история эта коснется, шила, как говорится, в мешке не утаишь, люди все видят. Скажет кто-нибудь: «А Кокорев отказался роженицу подвезти… и пошли разговоры… подчиненные в глаза не скажут, но подумают. И уже потянулась «слава» за вами. А тут еще я со своей стороны подниму вопрос, почему женщину беременную зимой на дороге бросили, почему до больницы не довезли. Вот опять же недобрая слава пойдет.
- Ну-ну, нечего меня тут запугивать, мне бояться нечего.
- Так я и не запугиваю. Наоборот, хочу показать выигрышную сторону этой истории.
Кокорев снова удивился, но ничего не сказал.
- Вот представь, Петр Семенович, допустим, забрал ты заявление (я уж на «ты», мы вроде одного возраста), и сразу директор ОРСа в другом свете предстал. При случае и упомянуть можно: вот, мол, мою Волгу обновили, женщину в положении подвезли, она мальчика родила, счастливая у меня машина, ну и так далее. И люди уже по-другому смотрят на вас: «А Петр Семенович, оказывается, человечище!» Ну а насчет заявления тоже можно по-иному вывернуть. Не разобрался сначала, а потом забрал заявление, чего парню жизнь портить… и тут Петр Семенович уже человек благородный, а не мститель какой-нибудь.
Куприянов говорил спокойно, тихо, не повышая голоса, и от его тона Кокорев становился тоже спокойнее, стал задумываться и осмысливать сказанное. Доля правды в предложении Куприянова была: не хотел Петр Семенович дурной славы. Он и сам уже пожалел, что отказал в помощи и дело до милиции дошло.
- Ну а колесо-то пробито, - Кокорев развел руками, словно говоря, что так и есть.
- Прямо сейчас едем и меняем! – Куприянов снова слегка хлопнул ладонью по столу. – Петр Семенович, это же минутное дело. И кстати, сын внизу ждет, жаждет, так сказать, еще раз извиниться. Мы тут на днях невестку из роддома забираем, выписывают ее… вот и скажем, что ваша Волга помогла моему внуку вовремя родиться, счастливая, значит у вас машина…
Кокорев смягчился, задумался.
- Да я уж поменял резину, - наконец сказал он.
- Могу возместить, - предложил Куприянов.
- Не стоит.
- Ну, тогда доведем дело до конца? Едем в милицию и забираем заявление?
- У меня скоро совещание.
- Петр Семенович, так это же недолго, чего уж тянуть.
- Ну ладно, едем.
Они вдвоем вышли в приемную. – Лидия Ильинична, если я задержусь, пусть подождут.
На улице Андрей вышел из машины и пошел навстречу отцу и Кокореву, но тот всего лишь буркнул на ходу: - Отца благодари.
_________________
Настю встречали Куприяновы и Дужкины в полном составе. Егоровна все норовила поправить шарф на Вовке: - Застудишьси, гляди.
- Бабуля, ну ты нашла время, скоро Настя выйдет…
Сверток с заветной ношей принял Андрей. Растерянно стоял с ребенком, глядя на Настю. – ну вот, выписали, - сказала она.
- Ты как?
- Да я-то хорошо. Вы такие все довольные, на вас смотреть, да радоваться.
- Ну, так и радуйся, дочка, - сказала Клавдия. Как это вы догадались сына Сашей назвать?
- Это все Настя, - у Андрея на лице застыла улыбка, он посмотрел на жену, на отца: - Конечно Саша. Какая ты молодец, Настя!
- Саша, это в честь тебя, - Тамара обратилась к Александру Федоровичу, - Александр Андреевич растет.
Куприянов растрогался, моргнул, взял малыша из рук Андрея: - Спасибо, дети, уж не знаю, чем и заслужил…
__________________
Девочка у Андрея и Насти родилась через два года, назвали Аней в честь бабушки Анны Егоровны. – У вас все имена уже наготове, - радовалась Тамара, любуясь внучкой.
Вовке уже шел восемнадцатый год, и все чаще заводили разговоры про армию. – Сынок, у тебя девчонка-то есть? – Интересовалась Клавдия.
- Я письма писать не люблю.
- Я тебя про девушку спрашиваю, а не про письма.
- Вот я и говорю: девчонкам письма надо писать, а я не люблю, у меня почерк корявый.
- Ну а домой-то будешь писать?
- Да куда я денусь, попробуй не напиши, вы же с бабулей и в воинскую часть примчитесь.
- Ну, насчет бабули не знаю, а я могу, - призналась Клавдия.
__________________
Прошло еще три года. Уже и Вовка пришел из армии, и дети Насти и Андрея в садик ходили. Андрей заочно окончил техникум и работал там же в заготзерно, только теперь в конторе.
Как-то в пятницу, под вечер, когда муж должен был приехать с работы, Настя включила телевизор, и, не отрываясь от кухни (как раз готовила ужин), услышала случайно выступление на областном телевидении селекционера, рассказывающего об улучшении кормовых культур, благодаря науке. Она вышла из кухни на знакомый голос, присела на краешек дивана, слушая монотонный голос ученого.
Это был Вадим. Настя смотрела на него и ощущала совсем чужого для нее человека. Ничего в душе не шевельнулось. Кормовые культуры ее интересовали даже больше, чем этот человек, когда-то решивший, что Настя и ребенок помешают ему сделать карьеру.
Собеседник Вадима пояснил, что Вадим Анатольевич приехал в родные края, чтобы лично рассказать о новых достижениях в селекции.
Настя услышала, как закипел чайник, пошла на кухню, поглядывая на часы: вот-вот должен приехать Андрей.
Он вошел вместе с детьми, держа сына на одной руке, а дочку на другой. Оба вцепились в папку и верещали от радости.
- Ну, чем нас кормить будут?
- Отпустите папу, дайте ему поесть, - Настя пыталась оторвать детей.
- Все, как ты любишь: картошка с мясом. А еще пирог яблочный.
- А я слышу, вкусно пахнет. Ну все, идите за стол, я только руки помою, - Андрей отпустил детей.
- Мама, включи мультики, - попросил маленький Саша, - а то там какой-то дядя говорит, и говорит.
Настя забыла, что по телевизору выступает Вадим, и только сейчас сын напомнил ей. Она переключила на другую программу. - Мультиков пока нет, чуть позже будут. А сейчас идем кушать.
- Правда-правда будут мультики?
- Ну, раз мама сказала, будут, значит, будут, - подтвердил Андрей, пододвинув жене стул.
______________
За окном в вечернем, воздухе проплывал июнь – теплый, цветастый, пахнущий разнотравьем, точно такой, как несколько лет назад, когда они познакомились и поверили друг другу. Только тогда они были вдвоем. А теперь четверо. Четыре счастливых, любящих человека.
Татьяна Викторова