Шёл всего третий день, как Лика пропала, а мне казалось её нет вечность.
После допроса папе позвонили с работы. Я слышал, как он ругался, и, сказав: "выезжаю" положил трубку.
— Как же Лика? — спросил я. Отец сжал губы и нахмурил брови, помолчал, раздумывая, а потом сказал:
— Я быстро. Разберусь на работе и поеду в Балезино, поспрашиваю местных и подумаю, что еще можно сделать. А ты сиди дома! — строго закончил он и направился к выходу.
Как только машина отца скрылась из виду, я пошел к Мишке. Сидеть целый день дома было невозможно.
Миша жил в Пагульево. На этот раз я пошел через лес, ловить машину и встретить очередного безумного старика не хотелось. Жаль папа так и не купил велосипед, сейчас он мне очень бы пригодился.
Шагая по знакомой тропинке, я думал о маме. Когда она умерла, я как-то не понял этого — после переезда мы мало времени проводили вместе, она больше не интересовалась моими открытиями, всё чаще была грустной или раздраженной. Её будто не было со мной уже тогда. Но сейчас мне очень хотелось к маме. Вспоминались её тёплые руки, когда она подхватывала меня после неудачного падения, сажала на колени, обнимала и целовала, приговаривая, что всё скоро пройдёт и всё будет хорошо. Хотелось снова услышать и поверить, что всё будет хохорошо. Только мамы больше не было. И Лики тоже.
Мишку я встретил недалеко от школы, он возвращался с занятий. Заметив меня, он хмыкнул и остановился, скинув портфель на землю.
— Чего школу пропустил? — спросил он без предисловий.
— На допрос ездил, — ответил я. У Мишки округлились глаза от любопытства.
— И как там? Узнали, где она?
— Нет, — я посмотрел ему в глаза: — Расскажи про тот день? Пожалуйста! Ты ведь видел, как она уходила! — мой голос звучал жалко, но было плевать, я готов был броситься на него снова с кулаками, если понадобиться, но сначала хотел просто поговорить.
Мишка удивлённо посмотрел на меня, потом подхватил портыель и махнул рукой, приглашая пойти за ним.
Мы направились в заброшенный дом недалеко от школы — там часто собирались ребята покурить и поговорить, но сейчас внутри никого не было. Мы уселись в оконном проеме, Мишка достал папироску, прикурил и закашлялся. Протянул мне, но я отказался — однажды пробовал курить, мне не понравилось.
— Что ты знаешь? — повторил я вопрос.
Мишка снова набрал в рот дыма — курить он не умел, но я не стал ничего говорить по этому поводу, чтобы не раздражать его — и сказал:
— За ней в тот день пришёл папаша.
— Что? Её отец? Точно? — за всё время я ни разу не видел её отца до вчерашнего дня, откуда Мишка мог его знать?
— Да, мой папка с ним работает. Странный дядька. У меня с него мороз по коже.
— Почему?
— Не знаю, страшный он. Иногда подзовет, схватит своей ручищей и... — Мишка замялся, — И жуткий он. Я стараюсь на глаза не попадаться, когда он приходит. Папка его уважает, говорит — тяжелая жизнь у него, жена дура, дети не удались — Лика твоя белая погань, а братец её сумасшедший.
Руки сами собой сжались в кулаки, Мишка заметил и осклабился:
— Чего ты в ней нашёл? Уродка.
Я скрипнул зубами, еле сдерживаясь, чтобы не накинуться, а Мишка будто только и ждал, когда я сорвусь, смотрел в глаза и смеялся.
— Наверное, папашка её и того, — он провел ребром ладони под горлом, — надоело её уродскую рожу видеть.
Я ударил его. Со всей силы, как мог. Мишка повалился на пол, схватившись за щеку, а я уже сидел сверху и снова занес кулак.
— Всё-всё-всё, я понял-понял! — заверещал он, прикрывая лицо.
— Говори, что видел!
— Её папашка ждал за деревьями. Я шёл за ней, хотел подразнить, пока тебя не было, но тут увидел его и струхнул, — затараторил Миша, — Лика испугалась, когда он её позвал, не соглашалась идти, даже схватила меня за руку и просила остаться...
— А ты?
— Я ушёл! — заорал он, — это же её папка! Чего мне было лезть? Ты бы видел, как он на меня посмотрел!
— Ты рассказал милиционерам?
— Нет! Я что, дурак? Он же меня прибьёт, как Лику!
— Куда они пошли?
— Я не знаю! Я сбежал! — он лежал на грязном полу, скула опухла, глаза бегали — а мне хотелось размазать его, раздавить, как того таракана, что он принёс когда-то Лике. Руку саднило, а в голове ухало от злости и страха. Неужели это Азим? Вспомнил здоровенные ручищи у своего горла и пьяные всхлипы: "моя дорогая девочка", а выходит, это он её украл?
Я отпустил Мишку. Он отполз, схватил портфель и пошёл к выходу.
— Придурок! Забудь о ней, мерзкая уродка, такие не должны жить, — я рванул к нему, но Мишка сбежал, а я не стал догонять. Руки тряслись, а сердце колотилось, меня тошнило.
Я глубоко вдохнул несколько раз, успокаиваясь, вышел из заброшки и пошел в Балезино. Надо поговорить с её отцом.
Про обещание ни во что не лезть, данное папе, я и не вспомнил.
