Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Вот же - скажете вы - выбор так выбор! Да кто же не знает эту книгу? Да и, положа руку на сердце, книга ли это вообще? Скорее, некоторый сборник, письмовник, собрание тематически подобранных в хронологическом порядке отрывков из писем, дневников, мемуаров... Так-то оно так... Но, судари, вы представьте только объём работы, проделанной Вересаевым в эпоху, когда единственным источником информации могли быть лишь архивы либо печатные издания, которые ещё надобно сыскать. Из подобных "подвигов" я, пожалуй, могу припомнить лишь исполинский по размерам (что в высоту, что в ширину, что в глубину) труд наших современников Владимира и Татьяны Рожновых "Жизнь после Пушкина", представляющий собою гигантскую подборку с обширными авторскими комментариями и интереснейшими иллюстрациями о "постпушкинском" времени с теми же персонажами. Некоторые письма публикуются впервые.
Чем же бесценен труд Вересаева сегодня? На мой взгляд, "клиповостью", ежели угодно - мастерским (и уж точно - новаторским в своё время) "монтажом" совмещения материала, порою, казалось бы, самого противоречивого и несовместного, вроде пресловутых "коня и трепетной лани", которые, будучи сопряжёнными парою, дают удивительный эффект собственной тактильности с Эпохой. В качестве небольшого примера приведу и в оригинале следующие друг за другом два отрывка, хронологически относящиеся к осени 1833 года, когда Пушкин отправился на восток по следам Пугачёва. Сперва - воспоминания супруги профессора и ректора Казанского университета Александры Андреевны Фукс, урождённой Апехтиной.
"... Я осталась с моим знаменитым гостем одна; и признаюсь, не была этим довольна. Он тотчас заметил мое смущение и своею приветливою любезностью заставил меня с ним говорить, как с коротким знакомым. Мы сели в моем кабинете. Он просил показать ему стихи, писанные ко мне Боратынским, Языковым и Ознобишиным, читал их все сам вслух, и очень хвалил стихи Языкова. Потом просил меня непременно прочитать стихи моего сочинения. Я прочла сказку: жених, и он слушал меня, как бы в самом деле хорошего поэта, вероятно, из любезности, несколько раз останавливал мое чтение похвалами, а иные стихи заставлял повторять и прочитывал сам... Он просидел у нас до часу и простился с нами, как со старыми знакомыми; несколько раз обнимал моего мужа, и, кажется, оставил нас не с притворным сожалением, сказавши при прощании: "Я никак не думал, чтобы минутное знакомство было причиною такого грустного прощания, но мы в Петербурге увидимся"
Обольщённая вниманием знаменитого гостя, бедная Александра Андреевна и представить не могла, что следом в Петербург отправлено будет Наталье Николаевне Пушкиной такое письмо:
"В Казани я таскался по окрестностям, по полям, по кабакам и попал на вечер к одной blue stockings, сорокалетней несносной бабе, с вощеными зубами и с ногтями в грязи. Она развернула тетрадь и прочла мне стихов с двести, как ни в чем не бывало. Баратынский написал ей стихи и с удивительным бесстыдством расхвалил ее красоту и гений. Я так и ждал, что принужден буду ей написать в альбом - но бог помиловал; однако она взяла мой адрес и стращает меня приездом в Петербург, с чем тебя и поздравляю.; Муж ее, умный и ученый немец, в нее влюблен и в изумлении от ее гения; однако он одолжил меня очень, и я рад, что с ним познакомился..."
И нет здесь никаких двуличия или лицемерия, а есть то, что именуется просто... "жизнь". Неспроста труд Вересаева и назван "Пушкин в жизни". Не "в бронзе". Именно такими - "не бронзовыми" - предстают перед нами в книге оставившие зачастую не самые лестные замечания о Пушкине персонажи из ближайшего его окружения - Пётр Андреевич Вяземский, его сын Павел, помнящий Пушкина с детства, Пётр Александрович Плетнёв... И - наоборот: имея достаточно оснований не быть особенно расположенным к памяти поэта, крайне деликатно о нём высказались Анна Петровна Керн (противу сложившегося мнения о ней, оказавшаяся на удивление недурным литератором - и даже не без чувства юмора) или брат Николая Полевого Ксенофонт, уж точно имевший к неприятию Пушкина достаточно поводов. Здесь всё одновременно и объективно, и субъективно. Одни вспоминают, что Пушкин великолепно читал свои стихи. Другие - что скверно. Истина - как и всегда - "где-то посередине"? Тем и примечателен "систематический свод" Вересаева, что "жизнь" - именно здесь. Не в отдельно взятых воспоминаниях Вяземского или Россет, зачастую предвзятых и густо оснащённых поздним декором...
Так каким же он был - "Пушкин в жизни"? Разным. Сильным. Слабым. Наивным. Мудрым. Тем, что деликатно называем "женолюбом". Противоречивым. Умнейшим человеком своего времени. Подверженным перепадам в настроении (научно выражаясь - "эмоционально неустойчивым") . Остроумнейшим, способным к импровизации, оригиналом. Эпатажным. Бесстрашным. Простым. Сложным. Дерзким. Искренним... Всё это - в книге Вересаева, читаемой удивительно легко и взахлёб. Умели раньше люди писать, ничего не скажешь! У всякого "корреспондента" "Пушкина в жизни" - свой стиль, свой слог, своя неповторимая интонация. Но всё это, умело скомпилированное воедино, отнюдь не расползается лоскутным одеялом, скорее - наоборот, создаёт эффект незримого читательского присутствия, чего, на скромный мой взгляд, не удалось в полной мере добиться десяткам пушкинистов, писавшим как в жанре documentary, так и художественной прозою. В последней - особенно, так как преодолеть "бронзу", как мне кажется, вообще вещь сложнейшая и рискованная - навлечь на себя гнев оголтелых пушкинистов, типа "да кто ты такой вообще, чтобы..." И это - правда. Кто мы такие вообще, чтобы?.. Забывая, что Пушкин был просто - человек, со всеми, свойственными человеку (пусть даже и гениальному, нам, грешным обывателям на грешной сей земле не чета) недостатками и недостаточно "великими" - на наш обывательский взгляд - поступками и проступками. Уникальность "Пушкина в жизни" - именно в этом. Не Поэт, не Демиург предстаёт перед нами со страниц труда Вересаева - живой человек... Именно тем для нас делающийся ближе и интереснее.
А ещё "Пушкин в жизни" - поистине неисчерпаемый кладезь любопытнейшего материала, позволяющий "писучим", подобно вашему покорному слуге, авторам безвозмездно пользоваться своим бесценным содержимым для публикаций самых различных направлений, не только о титульном герое. О его окружении. О нравах и быте эпохи. В качестве подтверждения хочу предложить вам небольшой очерк, "на скорую руку" нарочно сшитый мною из щедро разбросанных по страницам книги эпистолярных лалов и смарагдов.
ПУШКИН И ЧЕЛОВЕК-ЛОШАДЬ
Православный русский автор, писавший всё более в специфическом жанре "церковной беллетристики", и историк церкви Андрей Николаевич Муравьёв - фигура не так, чтобы очень уж известная в читательских кругах. Сегодня - особенно. Тем не менее, свой след в пушкинистике он оставил - и весьма забавный. А всё благодаря досадному происшествию, приключившемуся с ним в Москве в доме княгини Зинаиды Волконской - той самой, что звалась "царицей муз и красоты", "северной Коринной", и у которой обитал, кажется, весь российский Парнас. Памятна и история с отчаянно влюблённым в неё молодым поэтом Веневитиновым, убитым в расцвете лет ледяным дыханьем Петербурга и разлукою с предметом своей страсти. На одном из таких вечеров юный драгунский офицер Андрей Муравьёв имел несчастие и неловкость отломать руку у гипсовой статуи Аполлона Бельведерского. В качестве извинения сконфуженный Муравьёв тут же разразился экспромтом:
О, Аполлон! Поклонник твой
Хотел помериться с тобой,
Но оступился и упал.
Ты горделивца наказал;
Хотя пожертвовал рукой,
Зато остался он с ногой.
Был ли при сем происшествии Пушкин или нет - мнения очевидцев расходятся (во всяком случае, точно присутствовавший тогда граф М.Д.Бутурлин утверждает - что нет), вероятнее всего, что мнению последнего веры всё же больше, а Пушкину преподнесли произошедшее в пересказе. Эпиграмма, сочинённая им, была довольно едкой:
Лук звенит, стрела трепещет,
И, клубясь, издох Пифон,
И твой лик победой блещет,
Бельведерский Аполлон!
Кто ж вступился за Пифона,
Кто разбил твой истукан?
Ты. соперник Аполлона,
Бельведерский Митрофан.
Задетый за живое, Муравьёв в долгу не остался, ответив не менее остро:
Как не злиться Митрофану?
Аполлон обидел нас:
Посадил он обезьяну
В первом месте на Парнас.
Эпиграмма Пушкина "Лук звенит, стрела трепещет" была напечатана в "Московском вестнике" у Погодина. Встретившись с последним через пару дней после выхода нумера, Пушкин произнес: "Как бы нам не поплатиться за эпиграмму". На удивление Погодина пояснил: " Я имею предсказание, что должен умереть от белого человека или от белой лошади. Муравьев может вызвать меня на дуэль, а он не только белый человек, но и лошадь".
К слову сказать, история эта с обменом довольно чувствительными колкостями завершилась благополучно. Летом того же года Муравьёв поинтересовался у Сергея Соболевского, одного из главных чичероне Пушкина в период его возвращения из ссылки в Москву, да и позже, впрочем, тоже: в чём причина появление столь злой эпиграммы? Соболевский поспешил заверить Муравьёва в расположенности к нему Пушкина, объяснив, что всё дело тут в предсказании ему смерти от руки белокурого человека и желании испытать всякого, подпадающего под этот признак - не он ли?
-------------------------------------------
Подобных историй из "Живого Пушкина" можно выудить сотни - надо лишь составить себе труд склеить воедино небольшие отрывки из писем и мемуаров. И уж совершенно точно - невозможно не восхититься лишний раз удивительным пушкинским чувством юмора и мастерским владением им сочнейшим русским настоящим языком - то, что, к сожалению, мы теряем сегодня безвозвратно!
"... Вчера, своротя на проселочную дорогу к Яропольцу, узнаю с удовольствием, что проеду мимо Вульфовых поместий, и решился их посетить. В 8 часов вечера приехал я к доброму моему Павлу Ивановичу, который обрадовался мне, как родному. Здесь я нашел большую перемену. Назад тому 5 лет Павловское, Малинники и Бер-ново наполнены были уланами и барышнями, но уланы переведены, а барышни разъехались: из старых моих приятельниц нашел я одну белую кобылу, на которой и съездил в Малинники; но и та уж подо мною не пляшет, не бесится, а в Малинниках, вместо всех Аннет, Евпраксий, Саш, Маш etc. живет управитель Парасковии Александровны Рейхман, который поподчивал меня шнапсом. Вельяшева, мною некогда воспетая, живет здесь в соседстве; но я к ней не поеду, зная, что тебе было бы это не по сердцу..."
"...Одно меня сокрушает: человек мой. Вообрази себе тон московского канцеляриста, глуп, говорлив, через день пьян, ест мои холодные дорожные рябчики, пьет мою мадеру, портит мои книги и по станциям называет меня то графом, то генералом. Бесит меня, да и только..."
Ну не прелесть ли?
Подумалось... Что такое для нас Пушкин сегодня? Пожалуй, что и не просто некоторый человек и поэт. Пушкин, скорее, - магический кристалл, сквозь который сподручнее рассматривать Эпоху, курсор, при наведении которым на искомое, последнее становится крупнее и отчётливее. Не будь Пушкина, его время и люди, в нём обитавшие, конечно, не растерялись бы за пару столетий, но точно были бы мельче и бледнее. "Живой Пушкин" - и об этом тоже!
Завершая на сегодня наше "Внеклассное чтение", буду искренне рад, ежели удалось хоть ненамного, хоть неглубоко погрузить вас в дивную ту пору, в коей что ни персонаж - то личность, что ни фраза - то Цицерон, и что ни год - то многотомный захватывающий роман.
С признательностью за прочтение,мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
