Про него говорили, что он и мухи не обидит. Скромный, тихий человек, художник, погруженный в работу и не стремящийся к славе. Почти всю свою жизнь он прожил в родной Феодосии. И далеко не все его современники осознавали, что Константин Федорович Богаевский является одним из ярких представителей щедрого на таланты Серебряного века.
Текст: Арина Абросимова, фото предоставлено автором
Впрочем, и мы сегодня недалеко от них ушли: до сих пор в России нет музея, посвященного творчеству Богаевского, хотя феодосийцы не теряют надежды и продолжают хлопоты. А к 150-летию со дня рождения художника в Государственном историческом музее прошла выставка «Константин Богаевский. Крымская мистерия». Она состоялась по инициативе Российской государственной художественной галереи, в экспозиции были представлены работы живописца из 20 отечественных музеев, а также фотографии, письма и личные вещи Константина Федоровича.
Особый стиль Богаевского выделяет его из ряда самых известных российских пейзажистов конца XIX – середины ХХ века. Его работы не вписываются в какой бы то ни было контекст. Неудивительно, что исследователи до сих пор не определились, к какому направлению живописи их отнести: неоклассицизму, неоромантизму, декадансу или символизму. Ясно одно – источником его вдохновения была родная Киммерия: «В своих композициях я пытаюсь передать образ этой земли – величавый и прекрасный, торжественный и грустный. Этот пейзаж, насыщенный большим историческим прошлым, со своеобразным ритмом гор, напряженными складками холмов, носящий несколько суровый характер, служит для меня неисчерпаемым источником…»
Рука Богаевского легко узнаваема: в его пейзажах сосуществуют барочная идиллия, медитативная отрешенность и тихая гармония. В них живет забытая античная мифология, она зовет зрителя уйти затерянными тропинками под кроны древних деревьев или укрыться в гроте на морском берегу...
В ТИХОЙ ГАВАНИ
В семье мелкого служащего феодосийской управы Федора Богаевского 12 (24) января 1872 года появился на свет сын Константин.
Семья жила небогато, снимали флигель у местного фабриканта Ивана Егоровича Шмитта и его жены Софьи Антоновны, урожденной Дуранте. Иван Егорович обратил внимание на то, что сын квартирантов неплохо копировал репродукции из художественных альбомов. Он стал приглашать мальчика в гости, показывал книги, иллюстрированные журналы, беседовал об искусстве, о пейзажистах – Алексее Саврасове, Иване Шишкине, Федоре Васильеве. А затем упросил родственника жены, художника Адольфа Ивановича Фесслера, позаниматься с Костей. Многие живописцы брали уроки у Фесслера, но более всех из его учеников прославился Архип Куинджи. Так что Богаевский попал в хорошие руки: не зря позже он называл Фесслера своим первым и главным учителем.
В 1880 году Костя поступил в классическую гимназию. И здесь ему тоже повезло с учителями. «Некоторые талантливые преподаватели феодосийской гимназии тогда уже обратили мое внимание на красоту древних остатков Феодосии, – вспоминал Богаевский. – Учителя французского и немецкого языков были любителями и собирателями древностей».
Через год его мать, Александра Михайловна, получила в наследство небольшое имение под Ялтой, и Богаевские решили переехать. Бездетные Шмитты предложили родителям Кости оставить 9-летнего мальчика в их семье, чтобы он продолжил учебу в гимназии и художественное образование. Богаевские согласились.
Беспрекословным авторитетом в Феодосии в то время был знаменитый маринист Иван Константинович Айвазовский. Как-то Фесслер привел к мэтру Богаевского. Старый художник неторопливо листал альбом юноши. Его взгляд задержался на одном рисунке: под зловещими облаками среди скал раскинулся опустевший мертвый город. И подпись: «Наталье Юльевне Фесслер свои монастырские сны посвящает К. Богаевский в благодарность за «Царство молчания» Жоржа Роденбаха». Этот бельгийский писатель-мистик конца XIX века был весьма популярен у декадентов. Далекий от модных течений Айвазовский брезгливо поморщился. Фесслер поспешил объясниться: его жена подарила Косте книгу Роденбаха, ведь во время войны с турками 1877–1878 годов, когда в порт Феодосии вошла турецкая эскадра, мать увезла 5-летнего Костю в Топловский монастырь, где они жили среди скал и лесов... Тогда Айвазовский повел гостей на балкон, с которого открывался великолепный вид на море. «Вот она красота! – воскликнул мэтр. – Всю жизнь я верен природе, но не всегда получается перенести ее на полотно. Вы, юноша, будете приходить ко мне. Природа и я – мы будем вашими лекарями. А лечиться вам необходимо! Сейчас появилась «инфекционная» повальная болезнь среди художников, писателей, музыкантов. Кое-кто из них приезжал ко мне, чтобы и меня заразить. Они хотят воспеть жестокость и преступления Средневековья, любят заглядывать в гробы и дышать тленом, как Роденбах… Не назад, вперед глядите!»
Костя начал заниматься у Айвазовского, вместе с другими учениками срисовывая морские виды с полотен художника. Очень скоро ему наскучило копирование, и он перестал ходить к художнику. Как-то во время прогулки он встретил Айвазовского, и тот вновь принялся его наставлять: «У вас есть дарование, Богаевский, вы можете стать настоящим художником. Но вам надо полюбить жизнь и человека, освободиться от декадентщины, разъедающей умы и души. Вы впоследствии будете сожалеть, что затратили много времени на такую чепуху. И помните, что я сразу поверил в ваш талант и предостерег вас от опасности!»
В МАСТЕРСКОЙ КУИНДЖИ
В 1891 году Константин отправился в Санкт-Петербург и поступил в Академию художеств. Здесь выяснилось, что он не имел опыта работы с живой моделью. «На выставке представлены четыре работы Богаевского первых лет учебы, – говорит научный сотрудник Российской художественной галереи, куратор выставки Татьяна Нечаева. – В академии все шло по общей программе: всем надо было рисовать гипсовые фигуры и слепки, работать с натурщиками. Богаевский перешел в натурный класс, но у него ничего не получалось, он чувствовал свою несостоятельность. Это – не его стихия, он хотел писать только пейзажи. И разочарованный Богаевский возвращается в Феодосию. Но это было время слома академических традиций обучения, состоявшиеся художники создавали персональные мастерские, набирали учеников. Свой пейзажный класс собирал и Куинджи. Друг и сокурсник Богаевского по академии Аркадий Рылов показал его летние этюды Куинджи, после чего написал Константину в Феодосию: «…он просит написать Вам, чтобы Вы не беспокоились и приезжали работать к нему в его мастерскую и были его учеником». И Константин вернулся в Санкт-Петербург».
Метод Куинджи строился на раскрытии индивидуальности каждого студента: из его мастерской вышли будущие звезды пейзажной живописи – Виктор Зарубин, Фердинанд Рущиц, Николай Химона, Николай Рерих, Аркадий Рылов, внук Айвазовского Михаил Латри, исследователь и первый живописец Арктики Александр Борисов. Куинджи был против того, чтобы студенты копировали работы старых мастеров в залах Эрмитажа или просто переносили на холст виды природы. Он требовал самостоятельного творчества, учил видеть главное. «Своих учеников Куинджи учил внимательно работать на этюдах, разрабатывать по возможности все детали, – вспоминал Богаевский. – Мы должны были правильно передавать форму предмета, цвет его и отношения – все так, как в природе. Но когда наступал момент композиционной работы, когда мы начинали писать картину, он советовал подальше отодвигать этюды, чтобы не мешали свободе творчества».
Самая интересная пора начиналась летом, когда Куинджи за свой счет увозил куинджистов в собственное имение на Южном берегу Крыма. «В этой дикой местности, без всякого жилья, непосредственно на природе мы должны были жить, – писал Рылов. – С утра все уходили на этюды. <…> После обеда пили кофе, затем каждый брал подушку и одеяло и, выбрав по вкусу тенистый уголок, предавался отдохновению. Слышно было только пение цикад да ленивые звуки гитары. Подремав часок, мы снова отправлялись писать этюды». «Они жили как большая дружная семья – в палатках, готовили еду на костре, спали в гамаках, – поясняет Татьяна Нечаева. – Вели беседы за вечерним чаем об искусстве и истории, музицировали, кстати, Богаевский хорошо играл на гитаре… Вообще, в мастерской Архипа Ивановича была очень свободная, раскованная обстановка».
В 1897 году первый набор куинджистов окончил академию. Куинджи – вновь на свои средства – организовал поездку выпускников в Европу. Они побывали в Берлине, Париже, Вене, Мюнхене, Кёльне, познакомились с импрессионизмом, символизмом, модерном. Сильное впечатление на Богаевского произвели работы художников «Мюнхенского Сецессиона», в выставках которого он позднее участвовал.
В том же году по инициативе Куинджи в залах академии состоялась «Весенняя выставка»: художники-педагоги сами отбирали для нее работы, обладающие художественными достоинствами и прежде нигде не выставлявшиеся. Это было неплохим подспорьем для начинающих живописцев. В таких выставках Богаевский участвовал вплоть до 1905 года.
Вернувшись в Феодосию, Константин Федорович продолжает путешествовать, но теперь по родному Крыму. Именно здесь художник находит вдохновение и свою тему – исторический пейзаж, который он трактует в декоративной манере и графичности стиля модерн. Многие его картины напоминают гобелены. «Старый Крым», «Последние лучи», «Поток. Фантастический пейзаж», «Киммерийская область». Волошин в статье «Архаизм в русской живописи», опубликованной в первом номере журнала «Аполлон» за 1909 год, заметил стремление Богаевского идти «через историческое к архаическому». «Природа Богаевского замкнута в своем великом и торжественном безлюдии. <…> Он воссоздал на своей страстной земле тот рай, который существовал до сотворения человека, когда она была населена одними стройными и мыслящими растениями».
ГОРЬКАЯ ПОЛЫНЬ И БЛАГОУХАННЫЕ ЦВЕТЫ
Знакомство Богаевского с Волошиным состоялось в 1903 году, когда в поселке Коктебель, что неподалеку от Феодосии, поэт приобрел участок и начал строить знаменитую «художественную колонию». Богаевский стал одним из желанных гостей Волошина. Несмотря на полную противоположность характеров, дружба поэта и художника продолжалась много лет. Любовь к Киммерии и творчеству создала тандем: Волошин был первым критиком и биографом Богаевского, а тот иллюстрировал сборники поэта. Именно это содружество породило понятие «киммерийская школа живописи».
Помогал в продвижении работ Богаевского и художник Константин Кандауров, ставший ему близким другом. Кандауров обладал связями и влиянием в столичных кругах и взял на себя обязанности импресарио Богаевского: договаривался с покупателями и организаторами выставок, вел финансовые документы. Сам Богаевский занимался только искусством: к 1904 году он стал достаточно известным художником.
Наладившуюся было жизнь прервал призыв на воинскую службу: прапорщика Богаевского на полтора года отправили в Керченский крепостной гарнизон. «Запертый в стенах казармы и лишенный возможности работать, он привык зарисовывать по ночам видения, проходившие у него в глубине зрачков, – писал в своем очерке Волошин. – Альбомы того времени, зарисованные цветными карандашами, в первый раз обнаруживают настоящую индивидуальность Богаевского. С них начинается его собственное искусство».
В июне 1906-го Богаевский сообщает Кандаурову о завершении своей «каторги», радуется, что снял мундир, снова стал вольным художником и взялся за кисти... Но пережитое не могло не отразиться в творчестве. «Одна из апокалипсических картин Богаевского – «Генуэзская крепость», – говорит Татьяна Нечаева. – Здесь время остановилось, есть только скалы и каменные стены, а звезда испускает мертвящий свет... Художник, пренебрегая суетой современности, поднимается над обыденностью, его мышление обретает планетарные масштабы».
В 1905–1907 годах Богаевский создает серию графических работ для поэтического сборника Волошина «Годы странствий», который вышел в 1910-м. Стихотворение «Полынь» в нем посвящено Богаевскому:
И горькая душа тоскующей полыни
В истомной мгле качалась и текла.
В гранитах скал – надломленные крылья.
Под бременем холмов – изогнутый хребет.
Земли отверженной застывшие усилья.
Уста Праматери, которым слова нет!
...В личной жизни у художника все складывалось замечательно. Богаевский смог осуществить давнюю мечту: он женился на Жозефине Густавовне Дуранте – племяннице Софьи Антоновны Шмитт. Они знали друг друга с детства, он был давно влюблен в Жозефину. Но ее родители не соглашались на столь незавидную партию для дочери. Только когда к художнику пришла известность, отец девушки, купец первой гильдии Густав Дуранте, благословил влюбленных.
В доме молодоженов часто бывали гости, в том числе Волошин, чета Гринов, писатель Викентий Вересаев, поэт Сергей Шервинский, сестры Цветаевы. «Высокая просторная мастерская. Огромные окна. По стенам <…> клубящиеся лиловые тучи, и, светлея и тая облаками, парит над вошедшим древнее киммерийское небо – над узкими полосками внизу простелившейся, смутной земли, – писала в «Воспоминаниях» Анастасия Ивановна Цветаева. – По стенам, как упавшие книжные полки, ряды стоящих в скромной замкнутости этюдов – всех величин. Это заботливая рука жены художника учреждает порядок в бурном творчестве мужа, скромного, замкнутого. Дом Богаевского-Дуранте. Итальянский размах высот и размеров, света – тени – кисти! И германская чистота, и гармония земного воплощения. Две крови в хозяйке дома – итальянская и немецкая – сама улица, где стоит дом, носит название Дуранте. Рано оставшийся сиротой встретил в юности золотоволосую – тосканское золото! – Жозефину, и в глазах ее – синих – был цвет утренней Адриатики. Детей у них нет; вдвоем идет жизнь. Но друзей у Богаевских – весь цвет Феодосии, Крыма и обеих столиц. И руками трудолюбивой хозяйки, бережливой, умелой, искусной – в скромном доме художника цветут гостеприимство и хлебосольство – два вечно благоуханных цветка».
В такой идиллии все способствует плодотворному творчеству. Богаевский участвует в выставках Союза русских художников, Товарищества московских художников, Нового общества художников, Товарищества южнорусских художников, «Мюнхенского Сецессиона» и в Осеннем салоне в Париже. Его работы неплохо продаются. Но самокритика заставляла художника переписывать картины и «подчищать» акварельные альбомы. Его жена огорчалась, когда он «строил собакам будки, обивая их холстами своих старых картин, которые он беспощадно уничтожал».
Правда, доходов от продажи картин не хватало, супруги зависели от родителей Жозефины, а дела купца первой гильдии пошатнулись. Но при первой же возможности, когда Кандаурову удалось выгодно продать сразу три картины Богаевского, супруги отправились в поездку по Италии, Германии и Греции. Вояж длился полгода, они ходили по музеям и театрам, Богаевский делал зарисовки. Из Рима он писал Кандаурову: «Иной пейзаж совсем переносит тебя в Крым, только воздух более серебристый и с дымкой, и оттого все кажется прекраснее, воздушнее, чем у нас в Крыму. <…> как ни великолепна Италия, а ей-богу, лучше нашего Крыма, Феодосии, Кенегеза на земле нет уголка. Меня иногда нет-нет и сосет под ложечкой – это тоска по Родине и Феодосии. Моя милая, чудная Феодосия в такие минуты кажется точно раем земным...»
НОВЫЙ МИР
В 1911-м Богаевский вступает в творческое объединение «Мир искусства». Кажется, в этом «заповеднике» красоты он нашел настоящих единомышленников. В следующем году появляется одна из его самых известных работ – «Корабли. Вечернее солнце» – смелая отсылка к стилю британского мистика начала XIX века Уильяма Блейка. Богаевский выступает как изысканный символист, и критики видят в этой картине один из последних отголосков уходящего Серебряного века.
Примечательно, что на фотографиях Богаевский выглядит как обычный, ничем не примечательный человек, он, скорее, похож на счетовода из какой-то конторы. По-настоящему он раскрывался в личном общении. «Константин Федорович, невысокий, тонкий в сером костюме; легкая седина тронула его волосы и пышные усы, длиннее, чем носят. Узкое лицо со впадинами у щек, длинный, неправильный нос и большие карие печальные глаза под тяжелыми веками, под густыми бровями. Он весь – скромность и благожелательность. Говорит очень мало и всегда остроумное, неожиданное», – вспоминала Анастасия Цветаева...
Если до Октябрьской революции мастер писал далекие от реальности картины – «Древняя крепость», «Старый Крым», «Жертвенники», то в 1920–1930-х он работал в манере классической ведуты: писал прибрежные курортные поселки, Феодосию, Керчь. И уже чувствовал настроения нового времени: «Искусство, живопись, радость творчества становятся в жизни нашей излишней роскошью, и в сущности они никому не нужны, а многим и многим представляются и просто вредной штукой; отсюда и злобное гонение на всяческую не утилитарную красоту». Пытаясь спасти классическую пейзажную школу, Кандауров создает художественное объединение «Жар-цвет», в которое вошли Константин Богаевский, Анна Остроумова-Лебедева, Елизавета Кругликова, Максимилиан Волошин, Юлия Оболенская. Тогда в адрес таких живописцев часто звучали обвинения в мещанстве и безыдейности от художников левых течений. Богаевский переживал: «Что меня особенно угнетает – это невозможность заниматься живописью, писать то, что душа хочет и любит. Всю жизнь я больше всего любил небо, землю, деревья, море, скалы, и вот на все это почти наложен запрет людьми, которых я не иначе могу назвать, как тупицами, ханжами и фарисеями; для них не существует красоты в мире, их окружающем, они и другим запрещают на все смотреть и любить».
Первая персональная выставка Богаевского состоялась лишь в 1927 году в Казани – к 30-летию творчества. В следующем году в Москве прошла очередная ежегодная выставка «Жар-цвета», где несколько картин живописца получили хорошие отзывы, а Академия художественных наук даже устроила чествование Богаевского. Сам он в тот момент был в Феодосии и получал многочисленные поздравительные телеграммы. «Мне всегда кажутся мои картины такими ординарными, мало совершенными, что мне делается просто неловко, не по себе, когда приходится слышать о них такие восторженные отзывы, – писал он в письме известному богослову Сергею Дурылину 19 июня 1928 года. – Что и говорить, приятно сознавать, что 30-летняя работа была не впустую и оказалась кому-то нужной и даже оцененной выше моих заслуг».
...Новое время диктовало новые правила. В 1930-х годах в обязательную практику вошли творческие командировки: по заданиям правительства художники едут «на натуру» – отражать важные события. Госзаказ от Всероссийского кооперативного объединения «Художник» Богаевский отрабатывает на крупнейших стройплощадках: Донбасс, Днепрогэс, завод «Азовсталь», нефтяные промыслы Баку. Он открыл для себя новое направление внутри жанра – индустриальный пейзаж. И в этом конструктивном пространстве Богаевского тоже нет человека – только редкое присутствие микроскопических фигур. Мы видим лишь результат коллективного труда, машину прогресса, «винтики» которой затмеваются ее величием. Громады железа и бетона, вздыбленные, задымленные исполины завораживают независимым существованием: трудно представить, что это – создание рук человеческих. Мы будто слышим грохот и лязг новой жизни, которая неукротимо движется вперед, вытесняя на обочину тихий покой нетронутой людьми природы. «Днепрострой», «Панорама строящегося гиганта», «Города будущего», «Азовсталь» – после этих картин Богаевского принимают в Союз советских художников и присваивают звание заслуженного деятеля искусств РСФСР. Его графические и живописные работы получают широкую известность, экспонируются как образцы социалистического искусства на международных выставках в Венеции, Амстердаме, Мадриде, Брюсселе, Лондоне, Нью-Йорке.
У великой страны были большие планы на будущее, но началась Великая Отечественная война. 3 ноября 1941 года гитлеровские войска оккупировали Феодосию. Богаевский отказался от эвакуации. Он организовал в Доме-музее Айвазовского художественную школу для подростков, делал все, чтобы спасти работы мастера от уничтожения или изъятия. «Каким-то образом художник смог убедить нацистов не трогать картины Айвазовского, – говорит Татьяна Нечаева. – А вот его дом и мастерская регулярно подвергались разорению, как-то ночью даже рояль украли. Жили Богаевские впроголодь, очень тяжело. И все же он не мог не работать, одна из последних сохранившихся акварелей создана художником в 1942 году – «Воспоминания о Мантенье». Богаевский попал под бомбежку во время авианалета. Он погиб 17 февраля 1943 года».
Эту трагедию описала художница Елизавета Кривошапкина-Редлих: «Богаевский стоял среди шума и суеты на базарной площади. Все услыхали рев самолетов и упали на землю. На площади стоял лишь один человек. Почему он не лег на землю как все? Может быть, «задумался» в последний миг жизни, может быть, просто не хотел лежать, распростершись в грязи, перед воющей смертью»…
Похоронили Константина Федоровича на старом городском кладбище.
Феодосия была освобождена 13 апреля 1944 года. Долго считалось, что дом и мастерская Богаевского были разрушены во время оккупации. Однако в начале 1990-х сотрудники Феодосийской картинной галереи им. И.К. Айвазовского нашли на пересечении улиц Горького и бывшей Дурантевской (так она называлась до революции) то самое двухэтажное здание, в котором жил художник. При советской власти Дурантевская была переименована в Дзержинскую. С начала 2000-х улица носит имя Константина Федоровича Богаевского...
