- Ты почему плачешь?
Разжимаю ресницы. Как будто падаю с облаков. С этих изголубо-белых , сахарно-ватных, какие обычно бывают в окне иллюминатора.
Падаю. И бьюсь об огромные удивленные глаза маленькой девочки. Серый беретик с брошкой в виде котенка, розовая курточка, ботиночки со сбитыми носами.
Если бы у меня была дочка я бы назвала ее Мария.
- Как тебя зовут? – трогаю свои щеки, они влажные, значит действительно плакала.
- Маша. А тебя? – глаза у малышки красивого цвета – серый аметист.
- Настя.
- Почему ты плачешь, Настя?
- Я смотрела как листья падают. И мне стало грустно.
Девочка маленькая. Глаза большие. Не глаза - Ворота. Незапертые. А створку толкнуть страшно. Что там за ними? Может уютный дворик. А может – выход в астрал.
Поднимает желтый листик с земли. Смотрю на тонкие пальчики с грязными ноготками. Следы фломастеров на ладошках.
- Листики – это наши души. Видишь, пока еще на веточке, на дереве, дрожат. Им страшно, как нам перед смертью. А потом отрываются и летят над землей. Смотри как красиво. И на землю падают. А мы по ним ходим.
Холодок внутри. Как будто тонкой иголкой в самый перикард анестезию ввели. Замираю, будет ли следующий пульсирующий удар ?
- Сколько тебе лет?
- Пять.
- Кто тебе рассказал про листья и души?
- Никто. Я сама знаю.
Поправляет беретик. Теребит стразовую кошечку.
Я бы обязательно купила такую брошку своей дочке.
- Но ты не плачь, Настя. Эти листики потом в удобрение превратятся. И весной из них новые деревья с новыми листиками вырастут.
- Хорошо, я не буду больше плакать.
- А знаешь, зачем листопад нужен? Для красоты. Чтобы в этот парк пришел художник и нарисовал красивую картину.
Интересно, на краю обрыва, когда двигаешь ступни на миллиметр вперед, так что кончики пальцев зависают над бездной – так же страшно? Другой страх. Не липкий и не душный, как в кошмарах. А благоговейный.
- Какой художник?
- Он всегда сюда приходит. Рисует...
Сужает веки. Наклоняет голову вбок. И как маленький заговорщик:
- Хочешь я тебе секрет скажу? Только никому! Он не художник. Он волшебник! Настоящий. Это он устраивает листопад, чтобы картину свою нарисовать. Ради красоты. Я подглядывала. У него очень красивая картина получается. На ней все-все эти листики. Я хотела поговорить с ним. Но он такой строгий. Вообще на меня внимание не обратил.
- Он занят, Машенька…
- Да, знаю, - задумалась, внимательно в меня свои аместистовые кристаллы уставила. - С тобой бы он поговорил. А может и нарисовал тебя на своей картине. Ты красивая.
- Ты тоже очень красивая.
- Ну я пока еще маленькая. А когда вырасту, стану еще красивее. И такие сапоги, как у тебя у меня будут.
Чувствую, что улыбаюсь. Отходит анестезия. За огромными воротами - бездна космическая. Да дверцу Женщина отворила.
Протягиваю руку, беру ладошку, перепачканную фломастерами и целую в самую серединку.
Листья, облака, аэропорт, струйки холода по венами, медовая горечь в солнечном сплетении, синяки на запястьях, влажные щеки с разводами туши – все отпускает.
Спокойно и хорошо.
Если бы у меня была дочка, я бы назвала ее Мария...
Вот и повидались.